Ну, да ладно. Минуло три дня. Три ничем не примечательных дня, два последних, из которых, оркестр работал на полную катушку. Сборы были великолепны. Все столы забиты посетителями. Пришлось, подставлять дополнительные. В зале яблоку негде упасть. Да и на входе, толпился народ, пытаясь попасть внутрь любыми способами, начиная от подкупа швейцара, и заканчивая предъявлением всяческих удостоверений. Но, тщетно. Дядя Вася, не брезговавший рублями от посетителей, и считавший их, рубли эти, своим законным заработком, был непреклонен.
Однако, ближе к полуночи, Маргулис, сидя за роялем, краем глаза увидел, как в самом углу зала, на маленький свободный пятачок, администратор втиснул еще один столик, и к нему три стула, на которые тут же уселись три знакомые фигуры.
– Ну, вот. Так и знал. – Пробормотал Маргулис, не переставая играть. – Эх, судьба – индейка, жизнь – копейка. – Вспомнил он русскую пословицу. Тяжело и чуть обреченно вздохнул. Выдал несколько пассажей на рояле, левой рукой дал знак музыкантам: «идем на коду», и несколькими жирными аккордами закончил пьесу. С минуту, молча, посидел за роялем. Потом, будто решившись, встал. Одернул пиджак. Поправил бабочку. Мишаня всегда цеплял бабочку, выходя на сцену. Взял с рояля скрипку и подошел к микрофону.
– Дорогие друзья. – Обратился он к залу. – Голос предательски дрогнул и сорвался на фальцет. Мишаня откашлялся и, вновь, повторил уже окрепшим и спокойным голосом:
– Дорогие друзья. - Вот теперь с тембром было все в порядке. - Прежде, чем мы закончим наше сегодняшнее выступление и разойдемся, кто куда, я бы хотел исполнить на прощанье, - в оркестре удивленно переглянулись. Закруглять программу, было рано. - Так вот, - продолжил Маргулис, - исполнить на прощанье одну из лучших композиций, великого американского джазового музыканта Бени Гудмена. – В оркестре удивились еще больше. Гудмена, Мишана не играл больше года. Даже по заявкам. – Так вот, – Прдолжил Мишаня, – для наших новых гостей в конце зала звучит джазовая композиция великого Бени Гудмена. – И приложил скрипку к плечу, прижав ее подбородком. – Да, кстати, – вспомнил он, – называется она «Давайте радоваться», а если, по-простому, так это всем вам известная «Хава Нагила».
– Маргулис повернулся к музыкантам, смычком отбил ритм.
– Раз, два. Раз, два, три, четыре. – Оркестр заиграл тему. Маргулис довольно долго не вступал, прислушивался. Несколько раз поднимал смычок и вновь опускал его, будто не решался начать, и, вдруг, резко ударил по струнам и ворвался в тему, сумасшедшей импровизацией. Звуки скрипки, усиленные микрофоном, заполонили зал. От столика к столику пронеслось, какое-то неуловимое движение, то ли легкий едва слышный вздох, то ли неведомо откуда взявшийся сквознячок. И публика в зале, вначале затихла, а потом разразилась криками и аплодисментами, ритмично отбивая, такт мелодии.
На повторе основной темы, не переставая играть, Маргулис спустился со сцены. Пошел от столика к столику, чего никогда не делал раньше. Казалось, все сидящие в зале превратились в единый организм, подчинившись общему настроению и главное ритму. И музыканта начали щедро одаривать чаевыми, складывая деньги в оба кармана его пиджака. Маргулис не забывал легким поклоном благодарить каждого. Так, незаметно, обойдя весь зал, он приблизился к последнему столику, за которым сидели трое опоздавших. Двое из них приготовили по купюре, чтобы, как и все остальные в зале, положить в карман музыканта. А третий, тот, что в бобочке, сидел, раскачиваясь на стуле и насмешливо, в упор, смотрел на Маргулиса.
Однако, не дойдя до них пару метров, Маргулис остановился, неожиданно, закончил игру, положил скрипку на ближайший столик, взмахом руки прекратил игру оркестра, вынул из карманов деньги и бросил их на стол опоздавших. Зал затих, в нехорошем предчувствии.
– Вы хотели денег? – Почти весело проговорил Маргулис – Вот, берите. Это вам. Ну, что же вы? Берите. Вот еще. И еще. – По залу, от столика к столику, поползла липкая тишина, в предчувствие чего-то нехорошего. Все, трое, ошалели от неожиданности, растерянно, переглядываясь.
– Ты, че, парень. Остынь. Ты ошибся. – Пробормотал один из них, явно, не ожидая такого поворота дела. Музыканты на сцене прекратили играть и вместе со всеми сидящими в зале смотрели только на них.
А Маргулис достал из заднего кармана брюк наган и мгновенно, будто Крис, из «Великолепной семерки», сделал три выстрела, почти не целясь. Промахнуться было невозможно. Стрелял почти в упор. Однако, нашему Мишане далеко было до Юла Бринера, и он умудрился, не то, чтобы совсем уж, не попасть, попасть–то попал, но куда? Как потом оказалось, одному прострелил руку, второму плечо, а третьему, и вовсе, сделал дырку в ухе. Да, револьвер это вам не смычок. Тут другой навык нужен. Короче, все трое остались живы. Что и спасло нашего Мишаню от высшей меры социальной защиты, которую в суде, требовал для него прокурор.
Да, вы не ошиблись, именно, в суде и, именно, высшей меры. А, как вы думали? «Dura lex, sed lex». Что ж вы хотели? На глазах у всего зала, нахально, пусть и не насмерть, расстрелять трех человек. Да, где ж это видано. Вот оно, тлетворное влияние запада.
Так вот. Эти самые промахи и спасли нашего Мишаню от смертной казни. А, надобно сказать, что в те года смертная казнь во всю ивановскую разгуливала по всяческим судопроизводствам на просторах Союза. Однако свою пятнашку, наш Мишаня получил и принял это, как должное, я так думаю, не до конца понимая, что ему предстоит в будущем.
Вот такая история, я бы даже сказал – трагическая история, произошла в начале восьмидесятых годов прошлого века , а может, и чуть раньше, с еврейским мальчиком, а потом уже и «не мальчиком, но мужем», по имени Миша Маргулис.
Но жизнь на этом не закончилась. Просто, хоть и весьма неожиданно, перетекла в другое русло. Перетекла, но не исчезла, просто повернулась иной стороной, показав все свое разнообразие и многоликость.
Не таким веселым и счастливым, сложился следующий период жизни у Маргулиса. Однако, как оказалось, неизбежным. И, может быть, даже необходимым для него самого, как потом говорил сам Мишаня. Вернее, Михаил Петрович, так теперь обращались к нему. И никто не решился бы назвать его Мишаней, даже за глаза. А в определенных кругах его и вовсе знали, как «Скрипача». Но, те, кто обращался к нему, таким образом, имели на это полное право.
Да, что там говорить. Недаром, на Руси до сих пор актуальна поговорка: «От сумы и от тюрьмы…». Ну, вы меня поняли.
