Наступал вечер, она его неизменно провожала на улицу:
- Беги домой, детка, папа скоро придёт.
В подвал он всегда возвращался раньше папы и почему-то не рассказывал, где и как он провёл время после школы. Да и папа не расспрашивал, он интересовался только его уроками и оценками, радовался его успехам – ведь учился Гришка теперь очень хорошо.
Вскоре пришло известие от Златы – Аврома должны были демобилизовать по состоянию здоровья, он очень слаб, но как только ему станет немного лучше, они собирались вернуться в Благословенку. Оставаться в том посёлке они не хотели – было там очень голодно и трудно, а чужие, неприветливые люди, в отличие от сердобольных Петровых и других жителей Благословенки, ничем не помогали эвакуированным. Гришка очень обрадовался, что вернутся его подружки, и с нетерпением ждал их приезда.
В то же время в семью Залескеров закралась тревога. Он заметил неистребимую тоску в глазах тёти Сони, растерянность Соломона. Оба стали молчаливые, печальные. Спрашивать он боялся, а сами они ему не говорили. Все вроде было как прежде – привечали его, когда он приходил, подкармливали, латали его нехитрые одёжки. Но было что-то, чего он не знал. Однажды он попросил тётю Соню:
- Давайте почитаем письма. Что пишет Гирш?
- А писем нет сынок, уже три месяца, как нет. Никаких вестей.
В глазах её стояли слезы. Совсем как у мамы. Такая же тоска была в её глазах. Она сидела такая же беспомощная, печальная. Он подошёл и осторожно погладил её по голове:
- Не плачьте, он напишет. Я знаю, он напишет, обязательно. Обязательно.
Он, Гриша, конечно, ничего не знал о той бессонной ночи, когда она приняла своё решение. И о споре с Соломоном – никогда этот тихий, незаметный человек ни в чем ей не возражал, а тут воспротивился – ты только врага наживёшь. Долго спорили и ругались они, пока Соломон, наконец, не сдался, не в силах переспорить её:
– Бог с тобой, делай как знаешь, Сонечка.
И тогда она сама пришла в их холодный подвал, когда отец как раз был дома, а он, Гришка, убежал играть с Златиными девчонками, которые всего несколько дней назад вернулись в Благословенку.
- Веньямин, - начала она, - я очень хочу с вами поговорить.
- Проходите, Софья Абрамовна, я вас слушаю, - настороженно пригласил он её, пододвинув табуретку.
- Веньямин, вы знаете, мы с Соломоном очень принимаем к сердцу вашу семью. Вы знаете, как мы дружили с покойной Миррочкой, как любили её. Гришенька нам, как родной..., – она запнулась и растерянно посмотрела на него. Он молча смотрел на неё, лицо его посерело. Он все понял.
- Я вижу, как вам тяжело. Ребёнку не хватает женской заботы. У вас нет таких возможностей, как у нас с Соломоном. Отдайте нам мальчика. Мы его вырастим, выведем в люди. Подумайте, что будет, если вы женитесь. Не будете же вы всю жизнь один! Каково будет ребёнку с мачехой? – она хотела прибавить ещё что-то, но, но заметив его гневный взгляд, замолчала.
- Я вижу, что вы уже все решили за меня. Даже женили меня. Я очень тронут вашей заботой, Софья Абрамовна, - подчёркнуто вежливо и сдержанно произнёс он, подымаясь со стула. - Я очень тронут вашей заботой, Софья Абрамовна, но...
- Папа, знаешь что..., – в этот момент влетел Гришка, и увидев тётю Соню, восторженно закричал, - Ой, тётя Соня! - но, почувствовав настроение обоих взрослых, осёкся и замолчал. Веньямин привлёк его к себе и также подчёркнуто вежливо закончил:
- Я очень тронут вашей заботой, но я сам выращу и выведу в люди моего Гришку. Не сомневайтесь. А теперь, позвольте мне вас проводить отсюда.
Она ушла из подвала, как-то сразу сникнув, бледная и растерянная. Душа её терзалась за далёкого Гирша и маленького Гришеньку, которых она не могла обогреть своим теплом.
Гриша, конечно, тогда не узнал, что произошло, о чем был разговор у отца с тётей Соней. Об этом узнал он потом, когда стал взрослее. О том, что что-то произошло, он догадывался по всему, что происходило дальше. Как-то он подслушал разговор Златы и отца.
- Махасейфэ! (Ведьма, идиш) А клуге зеер ! (умная очень, идиш), - кипятился отец.
- Веньямин, не надо. Ты не понимаешь. Она не хотела ничего плохого. Просто она уже полгода не получает писем от Гирша, понимаешь. Не получает, – грустно сказала Злата.
- Не получает! Мы тоже ничего не знаем про нашего Иосифа с самого начала войны! Но это не значит, что надо забирать чужих детей, приваживать их!
Злата только покачала головой, не в силах ничего объяснить ему.
А для Гришки всё стало непонятным. Отец запретил ему ходить к Залескерам. Из солидарности с Веньямином и Злата попросила Лёльку не бегать к ним. Только он, Гришка, все равно не слушался. Когда отец не видел, он подходил к их маленькому домику и прижимался носом к окошку. Если первым его замечал Соломон, он выходил и потихоньку просил: « Уходи, малыш, не надо сердить папу». Тётя Соня, завидев его, втихаря обнимала, целовала чёрненькую головку, совала что-нибудь поесть: «А теперь беги, пока тебя не хватились». Он очень переживал от всего этого. Никак не мог понять, почему он не может ходить к тёте Соне, кому это мешает.
Вскоре он узнал, что, к великой радости Залескеров, отыскался их Гирш, и ещё, что в ближайшее время Залескеры переедут в Челябинск, где обосновались их родственники. Через некоторое время после отъезда Залескеров и они с отцом вместе с семейством Златы покинули Благословенку и перебрались в областной город Чкалов, где жить было легче, сытнее, где для взрослых нашлась более выгодная работа, и где их застало окончание войны.
Последние годы войны, весь 1945-й и начало 1946-го они прожили в городе Чкалове, где были по тем временам прилично устроены. Жили в бараках, выстроенных на возвышенном месте на пустыре, неподалёку возвышались радиомачты, здесь же мрачно громоздилась тюрьма с её оградой и вышками для охранников. Город расстилался внизу. Неподалёку располагался главный городской базар.
Гришка и Лёлька повзрослели, они учились теперь в разных школах - мужской и женской, но свободное от занятий время все равно проводили вместе. Папа работал в подсобном хозяйстве Южно-Уральского военного округа, Авром – на лесопилке, Злата и дети, когда не были заняты в школе, крутились на базаре, что позволяло выжить.
Главный Оренбургский базар, безусловно, был значительным местом в городе. Это был настоящий котёл, водоворот жизни. Что здесь только не продавалось, менялось и покупалось! В старой его части тянулись длинные продуктовые ряды, под навесами висели бараньи тушки и другое мясо всевозможных сортов. На прилавках громоздились горы сухофруктов, которые привозили из Средней Азии. К осени базар наполнялся неповторимым запахом алма-атинских яблок, таких ароматных и таких дорогих. Злата говорила, что именно этот аромат яблок ей больше всего напоминал родной белорусский городок, с его чудесными яблоневыми садами у каждого дома. А они, дети, за годы войны уже настолько подзабыли и вкус яблок, и всего другого, так что все это дорогое, недоступное великолепие их уже мало волновало.
За продуктовыми рядами начинались вещевые ряды, здесь бойко торговали всякой утварью. Особенно хорошо шла торговля рваным бельём – его скупали работники госпиталей и больниц на списание, а взамен забирали новенькие комплекты, которые потом тоже отправлялись на базар.
Многоголосый шум, разношёрстная публика, кого здесь только не было – местные жители и эвакуированные, торговцы из Средней Азии, выделяющиеся своими характерными одеяниями, фронтовики-инвалиды, просящие подаяния под щемящие душу песни, забредавшие сюда раненые из находящегося рядом госпиталя, которые выясняли взаимоотношения с помощью палок и костылей. В толпе шныряли воришки, охотившиеся за карманами и сумками ротозеев, поэтому приходилось все время быть начеку. Всей этой базарной и госпитальной публике необходимо было есть и пить, поэтому популярно было продавать еду и питье вразнос. Готовили «порции», как тогда говорили, котлет, горячей картошки, хлеба и прочей снеди и отправлялись на базар. Злата тоже занялась «котлетным бизнесом». Правда её порядочность не позволяла разбавлять мясо хлебом или прибегать к другим обычным для торговцев уловкам и хитростям, поэтому её торговля честными котлетными «порциями» оказалась неприбыльной и её пришлось прекратить. Ехидный Авром ещё долго её поддразнивал: «Порции, порции, кому порции?»
Но базар выручал все равно. Зимой во дворе военного округа лежали горы мороженой рыбы, которую привозили с Каспия. Рыбу эту выдавали по карточкам, и дети продавали её на базаре, чтобы выручить денег на другие продукты. Весной и летом собирали в поле щавель и несли на базар, чтобы выручить пару рублей. Иногда доставали сотню – другую булавок оптом и распродавали их поштучно, этот товар шёл очень хорошо. В жаркие летние дни, когда базарный народ изнывал от жажды, дети выстаивали с бидончиками длиннейшую очередь за водой на водозаборных колонках, находившихся довольно далеко от базара, тащили воду на базар, где её охотно раскупали обливающиеся потом от жары торговцы и покупатели. Нужно было только быстро поворачиваться и громко орать:
- Ну, кому воды холодной! Свежей, холодной воды! Рубль – досыта напиться ...Кто желает напиться?
Но фронтовиков-инвалидов, продававших, менявших и просто просивших подаяния на базаре они всегда поили досыта и бесплатно. Кружка наполнялась, бидончик опорожнялся, и нужно было опять бежать в очередь на колонку - и так весь день. За день беготни с водой можно было заработать на билет в кино или театр.
Здесь, в Чкалове, они с Лёлькой впервые приобщились к театральному искусству, впервые в жизни увидели кинофильмы. Во время войны здесь играла труппа эвакуированного Ленинградского театра оперетты и, заработав на билет, можно было посмотреть их прекрасные спектакли. Конечно «гардероб» детей не отличался изысканностью, но в театр они всегда приходили, как на праздник, торжественно, чистенькими, аккуратно причёсанными. На всю жизнь он запомнил, как поразила их сама яркая, радостная обстановка театра. Раздвинулся занавес, и они увидели ярко освещённую сцену, голубое небо... Это были первые яркие краски в той военной черно-белой жизни, это было возвращение хоть ненадолго к свету и теплу. Столько лет прошло, навечно забылись детали и подробности, но восторг от этого яркого впечатления детства запомнился навсегда.
Кино и театр манили, надо было только крутиться, чтобы заработать деньги на билеты. Летом выручала торговля водой, а зимой приходилось искать другие заработки. Они с Лёлькой выстаивали очереди в кассы, покупали несколько лишних билетов, а перед спектаклем продавали их с
