- Аа …пчхи!- раздался громкий чих с вершины огромной ели, что росла у покосившегося забора маленькой избенки на окраине деревни. Из засыпанной снегом конуры, что притулилась у низких дверей входа во двор, выскочила большая, похожая на овчарку, собака, отряхнулась спросонья, втянула носом воздух и начала отчаянно лаять, припадая на передние лапы, натягивая цепь и бросаясь в сторону ели.
- Ты, что ж, гад, наделал, как теперь псину успокоить? – набросилась на чихнувшего Хама Тома.
На еловых ветвях, метрах в трех над землей, примостились трое упырей, прозывали их: Дрон, Тома и Саныч. Шмыгающий носом Дрон был молод, мужского пола, одет в обтягивающие его тощие ноги джинсы-слипы и китайскую куртяшку из кожзама. Он сильно дрожал то ли от холода, то ли от голода, тер рукавом покрасневший нос, то и дело сморкался и кашлял втихую. Сидевшая чуть выше на ветке Тома была опытной, уверенной в себе упырихой – оделась тепло: шуба, валенки, полушалок на голову повязала – встретишь, подумаешь, баба деревенская. Самый старый из них Саныч – мутный мелкий старикашка – тоже в валенках и в тулупе, спрыгнул на землю, бормоча:
- Счас, счас, успокою. Достал кисет из-под полы тулупа, высыпал из него малую щепотку забористого табака, пошептал над ней, пустил по ветру в сторону злобного пса. Тот успел еще раз тявкнуть и враз успокоился, в снег замертво повалился – сморил его сон нешуточный, наведенный.
Скрипнув дверью, из избы выглянула полная коренастая молодуха в накинутой на плечи драной фуфайке, закричала:
- Шарик, Шарик! Где ты там? Ты, что, разбрехался, кошку, что ль, опять гоняешь? А ну умолкни, ночь на дворе, разбудил, пес проклятый. Баба прислушалась – лая пса больше не было слышно, подождала чуток и, прикрыв дверь, в избу вернулась.
Упыри на елке затаились, прислушиваясь - все, вроде, стихло в избенке, - вновь стали тихонечко переговариваться между собой. Этой ночью они охотились на людишек, что в избенке той обитали. Самая обыкновенная семья там жила: мужик, алкаш законченный, жена его – вздорная глупая баба, евшая поедом своего муженька каждодневно и ежечасно, и дочурка лет десяти, создание хитрое и не по годам развитое.
Обед свой, что в избе сладко посапывал, своего часа дожидаясь, упыри загодя поделили между собой. Семья давно присмотрена была. Семейка та - мужик-дятел, баба вздорная да кривляка девчонка – на всю деревню славилась попойками бесконечными, выходками хулиганскими, хамством беспричинным.
Мужика себе на пропитание Дрон выбрал, все ржал: Заодно и опохмелюсь, у мужика этого в жилах кровь пополам со спиртом течет!
Аппетитную белотелую бабенку, глупую и вечно ругающуюся самку, присмотрела себе Тома. Она уж мысленно представляла, как вопьется острыми зубами в нежнейшую шею, как сдавит и медленно, наслаждаясь ощущениями, перекусит жилу кровяную, как не торопясь кровь пить будет, глоточками мелкими, сладострастным стонам жертвы внимая. Почему то, умирая от потери крови, люди чуть ли не оргазм испытывали, потому и не сопротивлялись вовсе.
Саныч на девчонку глаз положил. Уж что он там себе представлял – о том Томе даже думать противно было.
- Ну что, когда начнем? – негромко спросила упыриха, с вожделением облизывая узким длинным языком свои ярко-красные, кровяного цвета, губы.
- Да вот еще раз оглядимся и приступим … - проронил старый упырь, вытянув тощую шею и оглядываясь окрест.
- Давайте уж начинать, примерз я совсем, - просипел Дрон, трясясь от мороза в своей скудной одежонке и клацая зубами.
- Начали! - скомандовал Саныч.
Упыри мягко спланировали с веток на снег, так же мягко, беззвучно поднялись в воздух и тремя черными страшными тенями неспешно полетели в сторону избы …
