Вода мощным потоком устремлялась по шлюзу на колесо мельницы. Она с шумом падала на лопасти, брызгая и пенясь. Старая обомшелая мельница содрогалась всем своим ветхим деревянным строением, поскрипывала, словно постанывала, но продолжала исполнять волю воды и человека.
Через распахнутые ворота Иван Давыдович видел мельника – тоже далеко не молодого. Степан Михеевич был в своей стихии. Он подтягивал какие-то ремни, что-то подкручивал, время от времени подставлял ладонь под белую тёплую струйку муки: пробовал её мягкость на ощупь, и на запах. Чародей, да и только!
Иван Давыдович не спешил обозначиться мельнику. Михеевич знал, что он приехал из города и знал, что придет к нему под вечер. «Пусть закончит человек работу, - рассудил горожанин. - Зато уж потом пообщаемся всласть!».
Иван Давыдович сидел в ожидании на лужайке у плотины. Вокруг буйство¬вала заросль пустырника, полыни и чернобыльника. Воздух был насыщен удивительным ароматом трав – не надышишься. Малая Родина ласкала Ивана Давыдовича красками, звуками, запахами, открытыми просторами полей и небес. И он, городской, по-хорошему завидовал Степану Михеевичу, что не оборвал тот «пуповину» от Родины. «Где родился, там и пригодился».
Да ещё как пригодился Степан Михеевич! Мало, что мельницу сберёг от передряг, переделов и «перестроек», он ещё и крупорушку на мельнице завёл, то есть установку для обдирки зерна на крупу. А за платиной на отлогом лугу акционерную пасеку организовал. Когда только успевает неугомонный. А ещё, говорят, Михеевич всю сельскую библиотеку книг зимами перечитал. Правда ли? «Не забыть бы, спросить».
Но до книг ли!
Степан Михеевич вышел из мельницы вслед за работавшими там мужчинами. Он наскоро умылся в речной воде и перекрыл поток в шлюзе. Лицо его с белыми от мучной пыли бровями и усами, словно от инея, стало как бы помолодевшим – бодрым и румяным. Друзья восторженно обнялись и расцеловались. Иван Давыдович не переставал пожимать руку мельника - мозолистую, корявую, но вместе с тем бархатистую, мягкую и нежную. Удивительно, но бывают, оказывается и такие руки, видимо, когда они трудовые, умелые и добрые…
- Очень рад, Иван, - повторял Михеевич, - Очень рад!
- А я-то, как рад, Степан! Это сколько ж воды через твою мельницу утекло?! Сколько зерна перемололось?!
Друзья с лужайки перешли в беседку за мельницей. Отсюда и вовсе открывалась картина непередаваемая. Широкое зеркало водной глади отражало закат солнца. То ли расцвеченное живописное небо ниспадало в воду, то ли вода фантастическим сиянием поднималось в небо. Стояло полное недвижение. Не шелохнётся ни единый лист на траве, не пролетит ни единая птица. Вся окрестность будто млела в ожида¬нии чего-то невыразимого – важного, главного.
- Счастливый ты, Степан! - воскликнул Иван Давыдович. – Какая радость жить в этой красоте!
- Да, уж! – согласился Степан Михеевич. – А ещё больше радости, когда сам пополняешь эту красоту. Ты приезжай, Иван, весной, полюбуйся, цветением нашего Алексеевского сада, послушай пчелиный гул в том яблоневом саду. Это не гул, Ваня, это гимн весне и жизни! Сад мы всей деревней к красоте добавляли…
- Вот я и говорю: «Где родился, там и пригодился».
Когда закипел электрический чайник Мельник выложил из шкафчика на стол яблоки, нарезал ржаного подового хлеба, поставил миску душистого с сотами мёда.
- Будем пировать, - сказал он.
Алюминиевые кружки наполнились крепким зелёным чаем.
- За встречу! – возгласил Степан Михеевич. – Спасибо, Ваня, что не забываешь родину.
- А тебе, Стёпа, низкий поклон, что не оторвал пуповину от родины!
Друзья звонко чокнулись горячими кружками.
И - тишина.
Это были минуты, когда ничего не хочется делать, лишь бы слушать вечернюю тишину, будто саму вечность. Может оттого и млеет в эти часы всё на земле, чтобы люди слушали и понимали эту тишину.
- Я часто, Иван, любуюсь на закатах дней спокойствием воды в запруде - налюбоваться не могу. Раздумьям, и чувствам не бывает конца. Вода -, простая и тихая, безмолвная и прозрачная… представляется мне разумной и будто разговаривает со мной. Она, мать-прародительница наша, всё про всё знает и всё помнит. Поилица и кормилица всего живого на земле. Вода поила ящуров и мамонтов. Вымерли - бедолаги! Неужели и люди не выживут? Разве «Красота спасёт мир», как утверждают классики, когда даже некоторые старики-президенты, потрясает высохшими ручонками: «Принудить, стереть с лица Земли? Мы - самые-самые на этой планете». Старикам бы перед смертью красотой земной понаслаждаться, доброту и любовь к людям из сердец высвободить…
- Степан, - вдруг перебил Иван Давыдович, - а правду говорят, что ты зимами все библиотечные книги перечитал?
- Это библиотекарша выдумала, жалуется, на редкое поступление новых книг. А где их взять – новые? Толи книги писать и печатать, толи ядерный забор вокруг России городить?!
- Хороший ты человек, Степан Михеевич. И чай твой зелёный лучше всякого вина. Беседовать с тобой – что мёд пить. Ты, как вода, - простой и необходимый. Я тебе, долгой жизни желаю, друг. Живи, как вода. Её ведь ни в прах не захоронишь, ни на костре не сожжёшь. Дела твои на земле - мельничные, пасечные и садовые - как вода, тоже бессмертны.
Друзья-земляки в очередной раз чокнулись кружками с горячим зелёным чаем. И снова потрясающая тишина – голос «мудрой» воды у старой мельницы.
|