Побеседуем.
Сразу стало тихо, и комиссия молча удалилась.
- Простите, - сказал завучу Ярослав Сигизмундович. – Иногда я не могу
иначе.
- Что Вы, - вздохнула завуч. – Спасибо. Я бы никогда не смогла, хоть
знаю не меньше Вашего. Вот только теперь могут произойти события
неподвластные ни мне ни Вам.
- Хорошая женщина, - с уважением произнес историк. – И учитель хороший.
Вы ее слушайте, - и направился к двери.
- А Вы как же? – было жаль с ним расставаться.
- Предложили работать в науке, дать место в институте истории и архива.
С хорошей зарплатой и неограниченными возможностями.
- Вчера?
- Вчера, - вздохнул он. – В заведении, где до сих пор уважают убийц и
палачей.
В тот день Разговорчивый встретил его молчанием, внимательно
изучая взглядом.
- Хорош, - наконец, произнес. – Прямо как отец.
Этого Ярослав Сигизмундович не ожидал. Что у отца могло быть общего с
этими.
- А Вы что думали? – усмехнулся Разговорчивый. – Как польский офицер
мог оказаться в нашей стране за уральскими горами?
- Он воевал, попал в плен, бежал через границу к русским, - ответил
историк.
- Воевал, только не против немцев. И плен был наш. В Козельском лагере.
- Но ведь их всех потом…
- Верно, расстреляли, - заверил Разговорчивый. – Но не всех. Самых
умных, которые решили, что жить лучше, чем умереть, мы оставили в
живых. Под расписку. Ваш отец был очень умным.
Это был удар. Страшный. Убийственный. Словно внезапно рухнул
дом, где провел всю жизнь.
- Не вините отца, - в голосе хозяина кабинета сквозило участие. –
Выбери он иное – Вас бы не было. Но к делу, - вернулись деловитость и
практичность.
- Есть два варианта, - как сквозь вату доносились слова. – Хороший и
не очень. Первый. Школы для Вас мало. Нужны институт, аспирантура, наука,
диссертация кандидатская, докторская. А там и академия наук. Второй.
Лишение работы и права преподавать. Наблюдение компетентных органов.
Хождение под статьей за антисоветизм.
- Какие разные варианты, - только и нашлось в ответ.
- Разные как быть или не быть. – подтвердил Разговорчивый. – но все
зависит от Вас.
- Расписка, - сказал то, что и так было понятно.
- Конечно, - согласился собеседник. – Она самая. Как путевка в жизнь.
Подумайте до десятого. Не люблю спонтанных решений.
- Я пойду? – сорвался с языка глупый вопрос.
- Идите, не задерживаю, - опять любезность.
Под ярким солнцем горело лицо, а тело корчил холод. Обессиленный,
дойдя до дома, повалился на диван и забылся в мрачном сне, похожем
на падение в черноту.
Проснулся. Стоял день. Другой день. И мысли были другие. Легкие.
Встал и пошел в школу. Зашел в класс и увидел меня, наводящего порядок.
Забрал свои вещи. Что-то говорил – не помнил. Пришел домой. Оставил
портфель в прихожей. Включил телевизор. Есть-пить не хотелось. Смотрел
все подряд пока не уснул.
Утро Великого праздника выдалось солнечным. Нужно было спешить
увидеть парад. Гладил брюки и рубашку. Гладил и невольно понимал, что
никуда не деться. Вот и отец сделал выбор. Какое право он имеет судить?
И какое право кто-либо будет иметь в осуждении его самого? Все равно
через десять лет будут перемены. А Эти останутся. Во многом с его
согласия. Его и таких, как он. Что же – не первый, не последний. Пусть.
В комнату через форточку ворвался свежий ветер. Он был слегка горек,
но свободен. Захотелось пойти навстречу. Распахнул балконную дверь.
Новый порыв ветра окрылил и потянул ввысь.
- Э-эх, пампасы-кактусы! – раздался удалой голос с небес, и
в палисаднике у дома что-то глухо шлепнулось.
На скамейке у подъезда бабушки перетирали кости соседям.
