Это была отличная, можно сказать, сногсшибательная новость. Меня просто распирало от желания тут же ею поделиться. Первым делом я отправился к моему лучшему другу Марику. Он сидел в своей вечной позе, как бы изображая памятник самому себе. Взгляд, хоть и устремленный вдаль, был сегодня каким-то кислым. Его знаменитые усы не топорщились, а уныло свисали по обе стороны рта, словно к ним подвесили небольшие, но увесистые гирьки. На столе перед ним валялась ручка с металлическим пером – последний крик моды середины 19 века и громоздились кипы исчирканной этим пером бумаги. При виде меня он покраснел и постарался прикрыть руками исписанные листы. Явственно ощущался запах подгоревших маисовых лепешек и давно нестиранного белья.
Я огляделся и невольно сморщил нос.
По распоряжению Марка его «умный» дом каждый божий день меняет убранство. Нынче с утра его кабинет являл собой негритянскую лачугу времен войны между Севером и Югом. Пардон, афро-американскую лачугу. У нас ведь тоже с толерантностью нынче строго.
-Чего надо? – хмуро спросил Марк, стараясь показаться большим грубияном, чем был на самом деле.
- Зря ты прикрываешь от меня свою писанину, как отличник от второгодника. Сдается мне, все и так знают, что там написано, - в тон ему ответил я.
- И что же?
-Да известно – что: «Том! Ответа нет. Том! Ответа нет. Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?». Ну что, угадал?
Марик только грустно кивнул головой.
- Сколько же можно? Уже в тысячный раз одно и то же. Ты хоть про Гека начал бы писать. А то на своего Тома извел уже чертову кучу бумаги.
При этих моих словах что-то над крышей громыхнуло.
-Ты это… осторожнее в выражениях, - сказал Марк, опасливо оглядывая все еще дребезжащие стекла. – А насчет Гека – нет, он еще не вполне созрел.
- Ах, еще не созрел? Ладно уж, сейчас я тебя порадую. Пляши, Марик, а то не скажу.
Он недоверчиво глянул на меня:
-Ага, щас.
-Ну, как хочешь, - сказал я и тут же вывалил свою новость, которую пять минут назад услышал от самого Босса. И тогда уже мы бросились обнимать друг друга и закружились по кабинету в каком-то неистовом индейском танце.
Но прежде, чем продолжить свой рассказ, я должен кое-что объяснить читателю. Конечно, мы живем в нашем квартале на Холме, как у бога за пазухой. Впрочем, почему – как? Именно что за пазухой. У нас тут полная свобода – делай что хошь. Или ничего не делай. Хотя порой немного скучновато, но, в общем, тут все счастливы… Эх, все да не все! У Босса тоже есть маленькие и, в общем, простительные слабости. В сущности, слабость всего одна. Но именно нам – сочинителям – она отравляет жизнь. Босс ревнив и амбициозен. Он считает, что если уж он Творец Всего, то другим по части созидания делать тут нечего. Да, он несомненное средоточие всех мыслимых совершенств, а вот поди ж ты - боится честной конкуренции. Потому нам, людям творческим, строжайше запрещено писать новые книжки или там картины. И музыку тоже. Запрещено под угрозой немедленного выдворения с Холма. Единственное, что разрешено - это без конца переписывать свои старые, из прошлой жизни тексты. Поначалу мы так и делали – вновь и вновь воспроизводили свои прежние произведения. Но теперь так поступают только вновь прибывшие. И еще - Марк. Он все множит и множит своего Тома Сойера, как взбесившийся принтер.
Все остальные творцы давно отошли от этого бессмысленного дела и занялись чем-нибудь более интересным. Многие работают в комитете по делам новоприбывших: помогают Петру проводить собеседования с новенькими или заполняют огромное число бумаг на каждого. О, у нас здесь бюрократия та еще! Другие занялись бизнесом. Например, банковским делом. Ну, это просто смех. У нас же выдают кредит под 50 процентов годовых. То есть, сначала дают деньги, а потом еще и доплачивают каждый год половину от суммы взятого кредита. Кто хотел, на этом деле разбогател, хотя занятие, конечно, глупое. Деньги-то нам тут не нужны. Но привычка к капиталистическому образу жизни сказывается. Я тоже занят выше крыши. Видите ли, невесть почему мне оказана высокая честь - я избран председателем союза местных писателей. И это при наличии куда более достойных кандидатур - Данта, Гете и Льва Николаевича Толстого!
Как бы там ни было, я честно исполняю свои хлопотливые обязанности – подготавливаю ежегодный съезд нашего творческого (вернее, как раз нетворческого) союза. Провожу еженедельные конференции, на которых мы обсуждаем наши книги и голосуем, кто из нас лучше писал в «нижнем мире». Порой эти конференции не обходятся без яростных споров, слез, а то и драк. Еще я распределяю путевки в наш Дом Нетворчества. Русские почему-то упорно называют его Переделкино. Но, главное, каждый год собираю подписи под петицией к Боссу с нижайшей просьбой, а то и с требованием разрешить нам хоть изредка сотворить что-то новенькое. Так, для души. Уже много лет происходит одно и то же – я приношу Боссу эту петицию, он ее внимательно просматривает, а потом рвет на мелкие куски и, ласково улыбаясь, говорит:
-А ты, раб Божий, иди работай. Вернее, отдыхай.
Так всегда было на моей памяти. Но недаром Вольтер говорит: «Все меняется к лучшему в этом лучшем из миров». Вот и сегодня я, уже ни на что не надеясь, снова вручил Боссу нашу петицию. А он, вопреки обыкновению, вдруг завел разговор о необходимости осторожных, но назревших реформ. И в качестве одной из них разрешил пробный эксперимент. Дескать, пусть каждый напишет по одному коротенькому рассказу – не более 2000 слов. И чтобы, как он любит, рассказы эти были проникнуты тонким юмором. И чтобы концовка была неожиданной. Словом, чтоб не скучно было читать.
-А что же с ними дальше делать? – спросил я, не веря внезапно свалившемуся мне на голову счастью.
-Что что, - заворчал Босс. – Отправим их в нижний мир на литературный конкурс. Кстати, есть там и конкурс твоего имени.
-Как, то есть, моего? – не понял я.
-А так - ежегодный конкурс короткого рассказа имени О. Генри. Ведь сдается мне, тебя именно так в прежней жизни величали?
Я аж вспотел:
-Неужели? А я-то и не знал. Нет, О. Генри - это псевдоним. А на самом деле меня звали…
-К чему эти ненужные подробности, - перебил меня Босс. – Иди работай. И другим передай, чтобы работали. Будет стыдно, если обитатели Парнаса не выиграют этот земной конкурс.
Вот об этом я и поведал Марику. Он был на седьмом небе от счастья.
-Давай, выпьем, что ли? За неизреченную мудрость Босса, за нас и за успех новой реформы, - сказал он, доставая из-под стола наполовину пустую бутылку «Аркадии». Это отвратное пойло, но мы все-таки осушили по стаканчику.
Да, совсем забыл сказать – кроме запрета на оригинальное творчество у нас тут еще один запрет действует – на потребление алкоголя повышенной крепости. Поэтому в супермаркетах одна только «Аркадия». По вкусу она вроде джина, но крепостью всего 10 градусов. Да еще приходится разбавлять ее вместо тоника амброзией.
Я выпил, сплюнул и сказал:
-Нет, негоже в столь великий день пить эту чертову отраву.
За окном опять раздался грозный гул и даже, кажется, сверкнула молния. По потолку зазмеилась трещина.
- Не сквернословь, пожалуйста, - взмолился Марк.
-Да уж, лучше нам уйти, пока не завалило, - ответил я. - Айда к Эдгару.
Эдгар наш с Марком общий друг. У него какие-то темные связи с бутлегерами, а потому пьет он не «Аркадию», а кое-что получше и покрепче. Иногда даже крепостью 18 градусов. Мы отправились к нему. «Умный» дом Эдгара расположен в полумиле от обиталища Марка вверх по Холму и оформлен как замок Эшера. Вообще, наш друг неплохо устроился. Каждый вечер в его доме собираются любители изящной словесности, и он по памяти рассказывает им одну из своих мрачных историй. Вечер обыкновенно завершается пожаром, от которого дом Эшеров сгорает дотла под визги милых дам. А с утра – снова как новенький. Словом, Эдгар и тут превратил свою жизнь в произведение искусства.
На радостях от принесенного мной известия он тут же выставил нам бутылку «из своих погребов», как он выразился. Мы с отвычки даже малость захмелели. Эдгар веселился от души, но сразу помрачнел, когда я огласил условия конкурса. И я понимаю – почему. По части ужастиков и страшилок ему, конечно, нет равных. Но вот с тонким юмором у него проблемы. «Нет, Эдгар мне не конкурент, - со сдержанным удовлетворением подумал я. – А вот Марк – тот поопаснее будет». Я задумался, кто «из наших» может меня обойти. Да, конечно, Лоренс Стерн. И, пожалуй, Ильф с Юджином Петровым. Может, еще Стивен Ликок. Конкуренции со стороны современных авторов из нижнего мира я не боялся.
На следующее утро в единственной местной газете «Парнас Ньюс» на первой полосе появилось объявление о конкурсе. Разумеется, все члены нашего Союза тут же бросились сочинять. Каждый из написанных рассказов перед отправкой на конкурс в обязательном порядке попадал на стол Боссу для предварительного просмотра. Некоторые из сочинений он «заворачивал», но большинству все-таки дал добро.
Мой рассказ примерно описывал то, что я уже рассказывал выше – о нашем бытии на Парнасе. Я же по себе знаю, что единственный вопрос, который волнует обитателей нижнего мира – это есть ли жизнь после смерти? И если – да, то какова она? Вот и попытался им намекнуть, как тут обстоят дела. Рассказ я подписал своим настоящим именем - Уильям Сидни Портер – и отправил его по указанному адресу. Честно говоря, я мечтал, что именно он выйдет победителем. А как иначе? Ведь конкурс моего имени. Естественно, я и должен стать главным номинантом.
Мой хороший приятель Алекс Пушкин любит говаривать: «Мечты, мечты, где ваша сладость?». Через месяц пришел долгожданный ответ от высокого жюри. Признаться, он сильно меня разочаровал. Жюри отмечало, что я человек небесталанный, но особого юмора в рассказе не просматривается. Видимо, это (юмор) – не мое. Кроме того, прием с использованием священного для каждого ценителя литературы имени О. Генри, якобы описывающего свою «райскую жизнь», является настолько банальным и избитым, что члены жюри невольно краснели от смущения за меня. Так что и по части неожиданной концовки дело обстоит швах. Тем не менее, меня поздравляли с высоким местом – сразу за первой десяткой, хотя и намекали, что это скорее аванс на будущее. Марк Твен оказался чуть позади меня, а лучший из наших – малознакомый мне прежде Аверченко занял почетное, но скромное седьмое место.
Мы все опасались, что Босс после нашего провала будет страшен во гневе и ждали немедленных кар и санкций. Но, видимо, неутешительные итоги задели его за живое и в нем взыграл ревнивый азарт. «Ничего, - сказал Босс, - пусть первый блин вышел комом, но, надеюсь, в следующий раз вы займете все призовые места. А если нет, разгоню вас на фиг. Так что готовьтесь!»
Мы, конечно, отправились сочинять. Но теперь я (да и другие) смотрим в будущее с известным пессимизмом. Боюсь, что за время нашего вынужденного простоя искусство рассказа на земле шагнуло далеко вперед. Удастся ли нам с нашими некогда громкими именами наверстать это отставание? Босс весть…
