Я перестала говорить.
Слова во мне отлиты отныне из озлобленной обиды. Я боюсь, когда (если) начну рассказывать всё , то не нарочно расстреляю всех в радиусе ста метров, ровной, недрогнувшей очередью прошью насквозь (потом будут ещё долго находить лепестки их остывшей плоти, которые, обнявшись со свинцом, отделились от странно уродливого цветка на двух ногах, чтобы умереть) и будут замедленно падать они, подкошенные, сломавшись в районе поясницы, а я - захлебываться смехом и слезами, потому что теперь-то они узнали, что я в себе ношу.
Узнали, да? Но ведь погибли.
Подожди.
Послушай, после каждого написанного предложения я останавливаюсь. У меня начинается танец фиолетовых огней перед глазами, и нужно идти к потолку за помощью взглядом, как вверх по лестнице из теней, отбрасываемых догнивающей голой вишней, которую ты должна помнить, на пожелтевшую стену. Хотя бы её.
Нижняя ступень - мне.
Повыше - до сих пор.
Ещё - снится.
Ещё - твой.
Наивысшее - аромат.
Останавливаюсь, чтобы сделать новый надрез возле плеча и выпустить немного пенящейся крови на простыню.
Меня все-таки укусила коварная змея с человеческим лицом, не выражающим ничего вообще (если такое бывает)...
Ты говоришь мне, где-то в прошлом, не здесь, не в яви, хрустя суставами пальцев, посматривая на прохожих: "Не ходи-ка лучше под те деревья. Нечего тебе там делать, да и ядовитых тварей полно. Я здесь, и неужели тебе ещё что-то нужно, черт возьми?"
Ты не боишься убить словами, а я да, поэтому ножом выскабливаю на скамейке быстрое, острое и угловатое: "Хорошо".
Надеюсь, ты понимаешь, что голос у меня на этом слове немного пристыженный, как у ребёнка, который не знает цену обещаниям.
И сразу бегу, забыв проверить чуткими губами розовеющее тепло твоего румянца.
Если бы на той скамейке с письмами-шрамами имелось свободное место, то я бы оставила тебе там: "Не доверяй-ка лучше людям, не имеющим места себе ни здесь, ни в мире духов. Нечего тебе переводить на них лазурные чернила и свой замечательный голос. Я здесь, но я не смею больше взять тебя за руку, черт побери".
Я видела змей, подмешивающих яд в дорогие вина, я видела людей, в лихорадочной надежде стучащих зубами о зубы любимых скелетов, я видела белый отблеск на твоих острых лопатках, я видела: "Прости, но..."
Вскоре я узнаю и свою темноту, сгорая вместе с твоими пустыми письмами.
Не трогай эту сажу, не пачкай ангельские перламутровые руки напрасно, не целуйся со змеями.
Танцую вместе с лиловым огнём в чьем-то воспаленном мозгу и шлю последний лихорадочный привет.
