Бабушкин день.

Бабушка сидела на крыльце, держа в руках почтовую открытку, и как-то странно улыбалась. Она не ответила на мое приветствие и еще долго не замечала меня. А я, недоумевая, почему бабушка не радуется встрече со мной, примостилась рядом и, прильнув к ее плечу, заглянула в почтовую открытку. «Ксюша, - было написано там твердым, ровным почерком, - я всю жизнь любил только тебя. Максим».
- Бабушка, - прошептала я, - ты получила объяснение в любви?
Мой удивленный шепот заставил ее оглянуться,  и она, наконец-то заметила меня.
  - Не спрашивай сейчас меня ни о чем, внученька, я сегодня не твоя бабушка, я сегодня – Аксинья.
Через несколько минут мы пили с ней чай с малиной и пели любимую песню ее юности.
Вечером бабушка, помолодевшая, с сияющими глазами, принаряженная, впервые рассказала мне историю своей жизни.
«Знаешь, внученька, я ведь родом из бедной крестьянской семьи. Восемь дочерей было у моего отца с матерью и ни одного сына. Земли у отца было мало. Бедность. В тысяча девятьсот шестнадцатом  году, тогда мне было шестнадцать лет, проезжал мимо нашего села питерский барин. Отдыхал он у нас в саду, и очень я ему понравилась, вот и взял меня в город, в свой дом прислугой. Барин и барыня добрые были хозяева, а я у них залу убирала, да с маленькими детьми Петей и Гаврюшей играла. Кормили меня хорошо, и с того ли, нет, но я расцвела, как сад весной. Старший их сын, Максим, что учился в университете, стал на меня заглядываться. Пойду я с ребятишками в сад гулять, и Максим идет с нами. Рассказывает мне все, читать и писать научил меня. Полюбили мы друг друга, но недолгой наша любовь была! Арестовали моего Максима за участие в какой-то студенческой сходке и в Сибирь отправили. Только и передал мне через своего друга записку.
Бабушка открыла сундук, достала шкатулку с документами (бумагами, как она говорила)  и, волнуясь, показала мне пожелтевший, истертый листок. На нем я прочитала: »Аксинья,  жди меня! Максим».
«После революции, - продолжала бабушка свой рассказ, - вернулась я домой. Когда уезжала,  оставила  свой адрес его родителям, да не передали они ничего, это уж я потом узнала, не захотели они меня своей невесткой назвать. А я долго замуж не шла, все ждала его. Сватали меня многие. Старой девой уже называли, тогда ведь рано замуж выходили. А в конце двадцатого  года вышла замуж за деда твоего Василия. Он тогда с гражданской войны вернулся, израненный весь. Хорошо мы с ним жили! Да вот однажды (мать твоя Прасковья и дядя Петр уже были у меня) Максим мой объявился.
С поля я пришла, зашла в избу и ахнула: Василий и Максим  сидят оба за столом. Один – любимый, другой – отец моих детей. Оба встали мне навстречу. Кинулась я в ноги к Максиму: «Прости, не дождалась!». Прижалась щекой к  мужу: »Ты теперь моя глава». Гостил Максим у нас два дня, уехал, ни с кем  не попрощавшись".
Бабушка смахнула рукой  слезу и продолжила: «Деда твоего убили на войне в тысяча девятьсот сорок третьем году. Я так и прожила одна всю оставшуюся жизнь. Помолчав, добавила: «А Максим мой, значит, жив. Надо же, через, сколько лет откликнулся!  Да слово то, какое хорошее прислал «люблю», мне его ведь за всю мою долгую жизнь так никто и не сказал ни разу".
Бабушка убрала почтовую открытку в шкатулку и, светло улыбнувшись, прошептала: «Вот,  и разберись в жизни».
Много лет прошло с тех пор, давно уже нет в живых моей бабушки, а я до сих пор помню тот счастливый  бабушкин день и саму бабушку, помолодевшую, счастливую с почтовой открыткой в руках.