Дни встали тихие такие, шёлковые, без всяких там погодных узелков и шероховатостей. Просыпаешься утром, а за окном – весна. И настоящая, наша, родная, русская. Снега в лесу и на газонах приседают сначала в книксене, а потом уже и в глубоком реверансе, и, в отличие от человеческих, головы их от старости не седеют, а становятся чёрными.
А земля пьёт, пьёт жадно влагу, не давая ей проливаться бесполезно. И дерева уже очнулись. Ещё спят. Но уже так, как спит человек перед рассветом: глаза ещё прикрыты, но уже живут под веками, готовятся увидеть божий свет в первый раз за сегодня.
И так, знаете ли, мило на сердце от этого утра. И так жить хочется. И любить всех. Без исключения. Без?.. Ну, разве что, - за малым!..
Вот Верку за что любить? Не за что. Без царя в голове Верка. Раньше в деревнях про таких говорили «блудливая». И не от слова «блуд», которое давно уже всем понятно: «блудить» - значит быть нетребовательной в делах любовных. Нет. Правильнее сказать: не только это…
Вот коровы такие бывают.
Пригоняет вечером пастух стадо в деревню. И коровы-умницы сами разбредаются по своим дворам. Стоят у запертых ворот, мычат, зовут хозяек. Иные даже рогом сами калитки открывать умеют, чтобы домой войти. И обязательно, в каждом стаде, есть одна – «блудливая». Ту сразу видно. Идёт с пустыми глазами по улице, никуда не торопится. Остановится, травы щипнёт где-нибудь. И дальше. Идёт – не идёт. Будто память потеряла. И не нужен ей никто.
И выходит такую хозяйка искать по всей деревне. Увидит её в конце улицы, а та даже не злится. Но и не радуется совсем. Встанет просто, чуть голову отвернёт и ждёт, сама не знает чего. Так просто стоит, а время мимо неё проходит, обтекает её время, как речная вода валун у себя на пути.
Бывают такие коровы. И люди – тоже бывают.
Верка – из этой самой породы. Сызмала. Она и в родительском доме так жила. За всю жизнь ни к матери с отцом, ни братьям – сёстрам душою не прикипела.
Когда школу заканчивала, спросили её, потому что училась вроде неплохо, поедет ли в город в лесной техникум. Она плечом, одним, пожала и, глядя как-то поверх головы спрашивавшего её директора, ответила: «Можно…»
И поехала. Из дому когда уходила, только и сказала всем остававшимся: «Ну, пошла я…» - ни на кого по-прежнему не глядя. Мать к ней подошла, в щёку поцеловала. Верка перетерпела, на мать так и не взглянула и за порог вышла.
Когда в городе её определили в общежитие, она в свою 102 комнату пришла, свободную кровать увидела и к ней подошла. Девчонки, соседки по комнате, переглянулись, потом говорят: «Здравствуй». Отвечать Верка не стала – чемодан под койку засовывала потому что. Одна из соседок, которая побойчее, спросила: «А зовут-то тебя хоть как?»
- Верка, - та ответила, достала из пакета хлеб с колбасой, на кровать села и есть начала.
Когда поела, из чемодана кружку эмалированную, из дому привезённую достала, воды из-под крана налила, выпила и кружку на тумбочку возле своей кровати поставила. Потом на кровать села, книжку раскрыла и готовиться к экзаменам начала.
Девки – соседки разговаривали, знакомились друг с другом, про дом свой рассказывали. А Верка учила. Кстати, она одна из всей комнаты и поступила в техникум-то.
И доучилась до диплома. Не блестяще, конечно, но и без троек.
На вручение дипломов и на выпускной не пошла – по городу в это время слонялась. Назавтра с утра пришла в канцелярию, расписалась, где сказали, диплом забрала и даже «до свидания» не сказала.
В совхозе, куда её направили после техникума, ей, как молодому специалисту, сразу жильё дали: комнату в двухкомнатной квартире. Во второй тоже молодой специалист жила – фельдшерица Аня, за две недели до этого в посёлок приехавшая.
Вечером Аня робко так постучала в двери её комнаты. Знакомиться пришла. Верка дверь перед нею отворила и, не приглашая в комнату, спросила: «Чё?..»
Аня даже растерялась. Закраснелась вся сразу, глаза опустила и говорит:
- Так… Знакомиться пришла…
А Верка стоит и молчит. Тогда Аня продолжила:
- Как хоть тебя зовут? Я – Аня.
- Верка, - сказала та и дверь перед Аниным носом закрыла.
Всё. Так вот и жили. Утром Аня на кухне с нею здоровалась, а Верка то ли отвечала, то ли нет – не слышно было.
Так и прожили они в одном доме больше года. Обе работали, а вечером домой возвращались. Верку на работе не ругали, потому что всё положенное делала она спокойно и молча. Хвалить – тоже не хвалили. А за что? Делала же свою работу. И всё.
И вот пришёл нынешний апрель. И жизнь снова встрепенулась, опять готовая начаться.
Верка сидела после работы у себя в комнате и читала. А за стеной Аня плакала. Сначала тихо, а потом всё громче и громче. Когда уже рыдать стала, Верка не вытерпела: встала и пошла к Ане в комнату. Без стука дверь распахнула и опять спросила: «Чё?..»
Аня как будто даже испугалась от неожиданности. Глянула на Верку глазами мокрыми и такими женскими, что прям ужас. Даже у Верки от взгляда этого что-то в груди ёкнуло.
Аня, шмыгая носом, в одном предложении всё и рассказала:
- Я беременная, а он жениться не хочет…
- Он – это кто? Васька? Шофёр ваш со «Скорой»? – Верка спрашивает.
Аня только молча закивала головою, потому что опять плакать начала.
- Не реви, - сказала ей Верка и захлопнула дверь.
От стука этого дверного, неожиданного, Аня ещё громче плакать начала. Но Верка этого уже не слышала, потому что шла по улице в сторону мужского общежития.
Шла Верка и не замечала вокруг апрельской нежности, которая прорывалась уже в каждой крошечке мира, частью которого и она сама была. И Аня тоже. И, теперь уже, её будущий ребёнок. Где-то, в этом же мире сейчас жил и отец этого ребёнка, шофёр Васька, который пока ещё не собирался становиться счастливым. Вот Верка и должна теперь стать этим самым посланником его счастья.
Когда она вошла в комнату, без стука, разумеется, то Васька сидел ещё с двумя ребятами за столом и пил пиво с воблой. И был Васька в одних трусах и тапочках. Он-то и сказал Верке:
- Стучаться же надо, когда в комнату к мужчине заходить собралась!..
Верка не стала миндальничать и соблюдать какие-то там приличия, а сразу перешла к сути дела:
- Я те ща по башке-то настучу! Собирайся. К жене твоей пойдём. Она сидит, плачет, ждёт, когда ты придёшь и картошки к ужину начистишь. Им, с ребёночком будущим, есть уже давно пора…
Васька даже разулыбаться хотел. И уже рот открыл, чтобы сказать что-нибудь обидное в адрес и Веркин, и Анин, и вообще всех женщин, которые сейчас жили внутри просыпавшегося апреля. Но глянул на Верку и понял, что лучше сейчас воздержаться от всяких комментариев сложившейся ситуации.
А когда понял, то молча отложил в сторону недоеденную воблу и стал надевать брюки.
Пока он одевался, Верка к окну подошла и на улицу выглянула. Вот тут она и заметила, как же красиво вокруг в апреле…
|
