Родные души

  ***

  — Что, опять?
  Сашка только молча кивнул, отвернувшись. Осторожно дотронулся тыльной стороной ладони до разбитой губы. Коротко вздохнул.
  — Опять.
  Федор ничего не ответил, поднимая лицо к небу, уже начинавшему сереть.
  Кое-где в домах зажигались огни — это люди возвращались в свои дома после работы.
  Дом. У них у всех был свой дом. Квартира. Семья. И даже у Сашки есть семья — какой-никакой, но отец. Мать. Младшая сестренка. А у Федора никого нет. Его дом — улица.

  Федор рос в детдоме. Когда ему исполнится восемнадцать, его «выпустят в мир» — точнее, дадут льготное место в ПТУ. «Слесарь — хорошая профессия», — сказала тогда заведующая детским домом Анна Михайловна.
  Федор не хотел учиться, сбегал с уроков. Бродил по плоской крыше городского общежития, давно облюбовав себе это место. Крыша была удобной, широкой, как улица. Особенно Федор любил сидеть там в вечернее время — когда еще не темно, и только-только начинают зажигаться огоньки внизу.
  Тогда Федор представлял себе чужую жизнь: кто где живет, кто о чем разговаривает…

  В одну из вечерних посиделок Федор встретил на крыше одинокую фигурку. Фигурка стояла за трубой и дымила.
  — Эй, ты чего тут делаешь?
  — Курю. Не видишь?
  Фигурка оказалась мальчишкой в стареньком спортивном костюме. На вид ему можно было дать лет четырнадцать, не больше.
  — Не дерзи старшим.
  Что Федору самому только недавно стукнуло пятнадцать, он не сказал.
  — Отвали.
  — Чо сказал?!
  Жизнь в детдоме закаляла, заставляла постоянно отстаивать свои позиции. Федор привык носить с собой заточку — самодельное «холодное оружие», сделанное из толстого гвоздя. Заводился Федор с полоборота, в драку бросался сразу, не раздумывая. В этот раз наглый тон мальчишки подействовал катализатором; следовало проучить нахала.
  Федор не успел вытащить заточку: они сцепились и покатились по крыше, мутузя друг друга, глухо рыча и вскрикивая время от времени. Хорошо, что крыша была плоской. И плохо, что до края оставалось меньше метра…
  Федор не понял, что произошло. Его мир просто перевернулся и повис… Нет, это повис Федор, с каждой секундой ощущая тяжесть собственного тела все больше и больше.
  — Ой! — его соперник испуганно вскочил на ноги. — Эй, ты чего! Падать не вздумай!
  Федор молчал, стискивая зубы, цепляясь за перекладину из последних сил. От испуга лоб покрылся испариной, и ладони стали влажными.
  Все бы ничего, только перекладина грозно затрещала, заскрипела и начала медленно обваливаться.
  А внизу, под болтающимися ногами ехали машины, шли люди, бежали собаки. Внизу кипела жизнь.
  «Неужели все? — подумал Федор с какой-то злостью. — Из-за одного полудурка разобьюсь насмерть…»
  И почувствовал, как сверху тянут за шиворот, хватают за плечи и подтягивают подмышки вверх.
  — Ы-ы-ы…
  На крышу завалились двое, дыша, жадно ловя воздух пересохшими ртами.
  — Ну ты и тяжелый.
  Спаситель отполз от края подальше и на всякий случай приготовился к отражению атаки — Федор скорее почувствовал, чем увидел это, потому что в темноте не было видно даже собственных рук.
  — Ты зачем меня вытянул?
  Как здорово было лежать, раскинув руки и ноги, смотреть в небо и не думать о том, что еще несколько минут назад он мог превратиться в кровавую лужу…
  — Не знаю. Испугался.
  — Побоялся, что я буду по ночам приходить к тебе и пугать? — Федор засмеялся: пересохшее горло саднило, и смех получился каркающим, дурным.
  — Идиот, — спаситель раздраженно сплюнул, — испугался, что разобьешься. Дома небось заждались.
  — Меня не ждут, — Федор наконец сел, подтянув ноги, обхватив коленки руками. — Я из детдома. Во-он того, видишь?
  Среди мерцающих живым теплом и светом зданий детский дом выглядел как-то по-особому сиротливо.
  — Ты детдомовский, — догадался спаситель. — То-то сразу дерешься, как… волчонок.
  — А что, мы как-то по-другому деремся? — Федор хоть и не любил свой детский дом, но решил встать на его защиту. Обиделся: тоже еще, мальчик из благополучной семьи! — Еще получить хочешь?
  — Не хочу, — спаситель вскочил на ноги, — скорее я сам тебе наваляю!
  Федор тоже вскочил. Он оказался на полголовы выше мальчишки и потому смотрел, слегка наклонив голову вперед. От этого Федора захватило чувство превосходства и некоторое удивление: надо же, ниже него, а бесстрашный. Не побоялся спасти падающего человека, хотя мог сам за ним нырнуть… И злость куда-то улетучилась.
  — Да пошел ты! — спаситель снова зло сплюнул и, развернувшись, направился к чердачному окну, откуда, видимо, вышел сюда.
  — Сам пошел! — беззлобно ответил Федор, присев у трубы. И неожиданно улыбнулся.
  Так он познакомился с Сашкой.

  Сашка жил в «благополучной» семье — мать, отец, младшая сестра Эльза. Ходил в обычную школу. Был обычным мальчишкой. И вроде все у него было, только попроси. А потом случилась беда, о которой Сашка не рассказывал. Сказал только, что после этого отец изменился, потерял постоянную работу. Стал выпивать, поколачивать мать. Нигде не мог продержаться больше месяца.
  Возвращаясь домой со школы, Сашка видел одну и ту же картину: зареванная, напуганная Эльза меняет матери салфетки. Почему-то эти запачканные кровью бумажные обрывки Сашка ненавидел и боялся больше всего.

  Однажды Сашка вернулся и не нашел сестры. Мать лежала, свернувшись калачиком, уткнувшись лицом в спинку дивана.
  — Что случилось? — севшим голосом спросил он.
  Мать не отвечала, не шевелилась, и Сашка растерялся. Он трясущейся рукой дотронулся до материного плеча, потом начал тормошить ее.
  — Мама… Мама!
  Она медленно развернулась, и он вздрогнул: у матери был подбит левый глаз, вспухла переносица, в уголке рта запеклась кровь.
  Он опустился перед ней на колени.
  — Мама, ты чего? Чего такая…
  Она все так же молчала, и это молчание пугало. Красные заплаканные глаза смотрели с отчаянием, и он все понял.
  — Эльза. Где она? — голос упал до шепота.
  — Я не смогла ее защитить. Он… Он был вообще невменяем. Он ее чуть не прибил. Что делать, Саня? — она тихо заплакала, сотрясаясь всем телом; слезы крупными каплями падали, скатывались, собирались в уголках губ.
  Сашка стиснул зубы, рывком поднялся, выскочил из дома. У подъезда налетел на возвращающегося отца.
  — Алкаш недобитый! — в сердцах выкрикнул он. — Что они тебе сделали? Трус!
  Отец мучился похмельем, и наскоки сына его только раззадорили.
  — Щенок!
  Одно пьяное движение — и Сашка отлетел в сторону. Подняться на ноги не успел: отец, разойдясь, выместил похмельную злобу на сыне.

  Таким его и увидел Федор в этот раз.
  — Что, опять?
  Сашка нехотя кивнул.
  — Опять.
  Федор ничего не ответил.

  После своего спасения Федор несколько раз видел этого паренька, но не заговаривал с ним. Они так и сидели бы на крыше — каждый на своем краю, — встречая сумерки, если б однажды у Федора не кончились спички. Вернее, спички были, только отсыревшие. С глубоким вздохом сожаления Федор опустился на корточки, прислонившись к трубе.
  «Наверное, долго сидеть не буду», — решил он, прикрывая глаза. И услышал, как с другой стороны дымохода чиркнула зажигалка.
  Федор удивленно выглянул, подняв брови.
  — Опять ты. Слушай, угости огоньком, а? У меня коробок в куртке отсырел.
  Щелкнула зажигалка, маленький огонечек выхватил разбитую губу и лиловый синяк на скуле.
  — Чо, опять кого-то спасал? — не удержался от замечания Федор. Увидел, как зло блеснули глаза.
  — Заткнись.
  — Спасибо, — это без сарказма, за «прикурить». — Я Федор.
  — Сашка.
  Они замолчали, вдыхая сигаретный дым.
  — Ты чего тут забыл на крыше? — нарушил тишину Федор. По непонятной причине он симпатизировал этому Сашке. Наверное, потому что он не струсил в тот раз, протянул руку, вытащил, не дал упасть.
  — Твое какое дело?
  Похоже, у спасителя снова не было настроения. Как обычно, впрочем.
  — Чо грубишь-то? — Федор в последний раз затянулся и бросил окурок, затоптав его. — Настроение дурное, так нечего его на других вываливать.
  — Слышь, Федор, я к тебе не лезу, и ты ко мне тоже не лезь, ладно? — попросил Сашка. И неожиданно добавил: — Не хочется домой идти. Там отец только остыл.
  — Это он тебя так? — Федор жил в детдоме и к побоям от старших привык, не пугался. Его удивило отношение Сашки к самому себе. Выходит, не так уж и хорошо иметь семью. Семьи бывают разные…
  — Он, — Сашка снова вздохнул, — мать жалко. И сестру. Она-то в чем виновата?
  — Буйный он, что ли?
  — Он спортсмен. Бывший. Легкоатлет. На соревнованиях ногу сломал, восстановиться не смог. Травма серьезная слишком, так врачи сказали.
  Федору стало все ясно. Спортсмен, подающий надежды, с травмой оказался никому не нужен. Вот и запил, отрывается на близких.

  Из-за того, что Федор рос в детдоме, его душа зачерствела. Он научился воспринимать мир таким, как есть, перестал надеяться и ждать чуда. У него были маленькие радости в виде утащенных сигарет и одиноких вечеров на крыше. Поэтому, когда Сашка спас его, в Федоре будто что-то изменилось. Огрубевшая каменная оболочка сердца дала трещину. Отчасти из-за этого Федору было жаль Сашку.
  Его вечер становился теплее, если Сашка сидел рядом на крыше. И даже настроение, до того испорченное кем-нибудь, менялось в лучшую сторону.
  Федор привязался к Сашке — в нем он видел родную душу. В минуты слабости ему мечталось о таком брате. Сашка очень любил свою сестру, но на крышу ходить запрещал.
  — Еще разобьется, — говорил он, — я ее ухватить не успею, боюсь.
  И Федор был с ним согласен: их сумеречные посиделки на плоской крыше должны оставаться только между ними.

  Они разговаривали о многом. Федор очень любил их вечерние разговоры.
  — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
  — Спасателем. Спасать людей, — это Сашка.
  — Ты потому меня тогда спас? — Федор полулежит на спине, опираясь на локти, глядит вдаль, в сереющее небо.
  — Нет, — Сашка усмехается, — это я тогда решил про спасателя, когда тебя на крышу втащил.
  — А я хочу в космос полететь, — признается Федор, чуть скашивая глаза на сидящего рядом друга. — Не смейся только. Я бы к звездам полетел. А вообще я небо люблю.
  — В ко-осмос, — протягивает Сашка, как бы пробуя слово на языке. — Где же можно записаться в этот твой космос? Туда небось не всех подряд берут.
  — Не знаю. Как стукнет мне шестнадцать, соберу вещи и махну куда глаза глядят. Пойдешь со мной? — в голосе Федора столько надежды, что Сашка даже зажмуривается, потому что боится увидеть глаза друга.
  — Я б с радостью, но не могу, — виновато отвечает он. — Я не могу мать с Эльзой оставить. А то он их убьет просто.
  «Как будто ты их защитить сможешь! — в отчаянии хочется крикнуть Федору. — Сам вон битым ходишь постоянно!» — но он только плотнее сжимает губы, умолкает и закрывается, уходит в себя.

  Федор не любил людей. Ему комфортнее было находиться одному. А Сашка ворвался в его жизнь внезапно и заполнил собой все, весь мир. И с ним было комфортно во всем — и говорить, и строить планы, и молчать. И обсуждать «во-он ту звезду, видишь?».
  Федора никто не ждал; детский дом закрывался в десять вечера, и сердитая баба Валя не пускала опоздавших, пока не появлялась заведующая. Однако он знал одну лазейку: в туалете на