Мальчики прятались за большой глиняной печью, сделанной пришельцем из пустынных мест где-то за отдельным морем стариком Байрамом. Он уже умер, а его творение, с которым женщины-рабыни этого дома научились печь самый вкусный хлеб на территории южной части Рима, успешно служило. И не один патриций приезжал сюда в гости, чтобы вкусить божественный хлеб с возгласами хвалы Меркурию. Тандыр был ещё теплым и Волан с Персом, так звали двенадцатилетних детей, гревшихся здесь, шептались о всяком, что взбредало в их рабские головы.
- Ты сегодня постоянно хмуришься, - шепнул Волан своему другу. – Ты боишься, ведь никого из Дома нет?
Под «никого из Дома» подразумевались сам хозяин патриций Овидий, его жена Клавдия и великовозрастный сынок их Гордем, хотя звали оного Горделием, но в силу юного возраста сокращали до удобного Гордема.
- Я не люблю, когда сюда приезжают гости и начинают пить вино, сделанное старой Канстой.
Дети знали, что её вино быстро начинает мутить головы и распускать руки. Сначала знатные горожане начинают громко разговаривать, их шутки становятся не намёками, а уже призывами к распутству, но, ещё не переходя друг на друга, они хватают рабынь и заставляют им особо служить. Здесь же, в доме, на виду всех!
В начале апреля в разгар весеннего праздника Виналия в честь Юпитера высокородный Август схватил Волана, распластал животом вниз на своём ковре с едой, смазал подливой от какого-то блюда, и, смеясь, удовлетворил себя.
«Было больно, я думал, что мне вставили жезл, потом стало ещё хуже, - вспоминал мальчик, вытирая слёзы, а слушал лишь его друг, - когда Август задёргался, словно больной на голову».
«Говорят, что у Августа самый большой в Риме», - как бы в сочувствии и в поддержку заметил Перс. Но его товарищ с укором посмотрел на него.
Вот и сейчас они молили всех римских богов, чтобы «никого из Дома» возили по всему городу и провинциям, празднующих Квинкватрии в честь Минервы.
- Неужели им не хватает своих жён и наложниц? – спросил Волан. После этого несчастья он стал намного мудрее и даже каким-то философствующим, за что ему не раз доставалось от управляющего домом грека Деметрия.
Мальчик не ждал ответа. Но Перс глубокомысленно сказал:
- Их всегда не хватает, когда много вина и денег.
Явно не его слова, а подслушанное среди рабов.
Волан оживился, вспомнив детство:
- В нашем доме, когда я был маленьким, и римляне не пришли к нам, мальчиков растили для боя. У отца висел огромный ятаган, и он мог разделить с одного взмаха барана на две части. Но разрубил римского воина, хотя тот сам был раньше рабом из Фракии. Я помню гнев центуриона, убившего моего отца.
- А я не помню своего дома, - вздохнул Перс, но товарищ не бросил своих воспоминаний.
Волан всё о том же:
– Мальчиков имели, но рабов. У нас их много было из Севера. Белых кожей и рыжих волосами.
- Так, наверное, решили боги, - решил как-то изменить тему Перс. – Да и они сами там, наверху так, как в Риме, живут.
- Но не должны, они же боги! – с жаром возразил его друг. – Не может Юпитер мучить маленьких божков, пусть даже из другого неба, чтобы сделать себе приятно!Бог же как волшебник может придумать любое понравившееся существо и мучить его до самого конца, потому что у придуманного существа смерти не может быть, искусственное рассыплется на глазах, исчезнет туманом… И никому плохо не будет!
- Им надо видеть живое мучение, - выдал неожиданно для себя Перс очень глубокое понимание сути изуверства. - А от него нет спасения!
Мальчики замолкли, потрясённые открытием, что, может быть, говорят друг с другом в последний раз. Это как в театре, что приезжал сюда со своим занавесом, открывавшем невиданные картины из придуманных людей. И тогда, и сейчас сами себе показались придуманными тем же Юпитером для каких-то своих взрослых целей, далёких от материнской и отцовской любви. Но, видимо, и Юпитера создали более сильные неведомые никому божества, живущие на самом высоком небе.
Эти предчувствия стали их судьбой. Волана вскоре подарили Августу, который не заметил, как мальчика убили в схватке между собой два пьяных воина, а Перс дожил до двадцати лет и его выкупила богатая жрица для страшных жертвоприношений во имя плодородия.
