2.
Они нашли могилу Григорьева, Лещак купил небольшой букет роз и положил его рядом с еще не успевшими окончательно завянуть венками на надгробие из белого мрамора, на котором был портрет покойного и даты его рождения и смерти. Постояли молча. Потом Лещак вздохнул:
– Ну вот, дорогой ты наш Карабас-Барабас, пусть земля тебе будет пухом. – Взглянул на Андрея и тихо спросил: – Навестим Игоря?
Мальчик кивнул.
Могила Игоря была на этом же кладбище, совсем недалеко от Григорьева. Опустившись перед нею на корточки, Лещак погладил рукой прохладный мрамор надгробия, посмотрел на памятник, недавно установленный за счет пожертвований поклонников таланта Игоря Ласточкина, потом вынул из кармана пиджака небольшой игрушечный паровозик и поставил его на выступ постамента.
– Я каждый раз приношу ему какую-нибудь игрушку, – объяснил он Андрею, присевшему на лавочку напротив памятника. – Он всегда жалел, что ему некогда играть…
– Вы его очень любили, Дмитрий Александрович? – тихо спросил мальчик.
– Не то слово, Андрюша! – вздохнул Лещак, садясь рядом с ним.
Памятник был очень красивый, тоже мраморный: Игорь в полный рост, в пионерской форме и с галстуком на шее.
– Вы мне никогда о нем не рассказывали, – Андрей посмотрел на худрука, и его глаза как-то странно блеснули. – Мне всегда говорят, что я пою его голосом, а я ведь про Игоря совсем ничего не знаю. Даже живым его никогда не видел. Расскажите, Дмитрий Александрович.
Лещак понял, что и впрямь надо рассказать.
Говорил он долго, время от времени замолкая, чтобы справиться с нахлынувшими эмоциями. Андрей слушал его, ни разу не перебив. Потом, еще некоторое время помолчав, произнес:
– Скажите честно, Дмитрий Александрович… только не обижайтесь, пожалуйста… А ко мне вы относитесь так тоже из-за голоса?
«Господи, так вот о чем он постоянно думает!» – в душе ахнул Лещак. Обнял мальчика за плечи, слегка приклонил к себе:
– Андрюша… Ты что, считаешь, что тебе досталась чужая любовь и слава?
– Не знаю… – Андрей опустил голову. – Если это его голос, то какой тогда голос мой, настоящий? Может, у меня и голоса-то никакого нет…
– Ну, вот это ты брось! – сказал Лещак. – Не выдумывай, воробей, не серди меня. Надо же такое в голову забрать! – Он взъерошил мальчишке волосы, попытался заглянуть ему в глаза. – У тебя свой собственный голос, заруби это себе на носу! Может, когда тебе было девять лет, он и был похож на голос Игоря, но сейчас-то тебе уже тринадцать! И – хочешь честно? – сейчас ты поешь лучше Игоря. Я никогда тебе этого не говорил, но это правда.
Андрей покраснел от смущения. За свою жизнь он слышал от худрука много теплых слов и похвал, но на такую похвалу не смел даже надеяться. Он прекрасно понимал, что для Лещака значит признать, что кто-то поёт лучше Игоря Ласточкина. Это была самая высшая оценка, которая ни одному хористу даже не снилась. Мальчишка понял, что он вообще первый в истории хора, кому Лещак такое сказал, и ему стало немного не по себе.
– Спасибо, Дмитрий Александрович… – пробормотал он. – А можно еще один вопрос? Вы не обидитесь?
– Конечно, нет, Андрюша.
– Мне действительно уже тринадцать, – проговорил мальчишка, совсем запечалившись. – Скоро я отпою. Вы, конечно, не признаетесь, но не может быть, чтобы вы уже не планировали, кто будет после меня. Кому вы передадите мой репертуар, когда у меня сломается голос? Сашке? Лешке? Сергею Дымову?
– Можешь мне не верить, но я никогда об этом не думал, – совершенно честно ответил Лещак.
– Тогда знаете что? – Андрей вынул из внутреннего кармана пиджака свой смартфон и торопливо заводил пальцем по дисплею.
– Что ты делаешь? – удивился Лещак.
– Сбрасываю файл вам на почту, – ответил мальчишка.
– Что за файл?
– Песню. Хорошую песню. Вы потом послушайте. Только не здесь, а дома, когда вам никто не будет мешать. Это нужно очень внимательно послушать. А потом позвоните мне и скажите, что вы об этом думаете. Ладно?
– Ох, Андрейка, что это ты затеял? – покачал головой Лещак. – Ладно, послушаю и позвоню. Пусть будет по-твоему.
