Он с малолетства привык к тому, что от него ожидали и требовали намного большего, чем от других его ровесников. Он не знал, хорошо это или плохо, потому что для него это было естественно. Нет, родители никогда не давили на него и не принуждали заниматься тем, что ему не нравится. Они были очень интеллигентными людьми и в своем сыне видели, прежде всего, личность, а потому и общались с ним всегда, как с личностью, а не как с неразумным ребенком, не имеющим права на собственное мнение. И все-таки как-то так само собой получилось, что уже в шесть лет Андрей свободно говорил по-английски и по-испански, и в школу его отдали не обычную, а с музыкальным уклоном, потому что у мальчика был абсолютный слух и он очень любил петь.
Школу курировал Дмитрий Александрович Лещак. Тогда это имя Андрюше еще ничего не говорило, хотя в школе оно произносилось благоговейно – и учениками, и преподавателями. Каждый знал, что значит быть замеченным самим Лещаком. Это открывало путь к реальной известности, гарантировало успешную музыкальную карьеру и давало доступ ко многим благам, о которых можно было только мечтать. Поэтому когда преподавательница по вокалу Наталья Алексеевна однажды сказала, что покажет записи пения Андрюши Лучинкина Лещаку, на мальчика все тут же уставились с завистью. Лично Лещаку показывали очень немногих. Это для любого ученика само по себе было верхом престижа, хотя отнюдь не означало, что претендент худруку понравится. Зато уж если претендент нравился, его будущее можно было считать обеспеченным. Все прекрасно знали, с каким отеческим вниманием относится Лещак к своим мальчишкам. Всякий попавший под его покровительство как бы переходил в отряд небожителей, из среды обычных детей его изымали, и худрук передавал его на воспитание своим педагогам, а в исключительных случаях брался за воспитание сам.
С Андрюшей Лучинкиным случай оказался не просто исключительным, а совершенно уникальным.
Лещак собственной персоной приехал в школу, чтобы послушать его.
Такого здесь еще не бывало.
Приехал он совершенно неожиданно, без предупреждения, как снег на голову, переполошив всех преподавателей.
– Жаль, что вы нас не уведомили, Дмитрий Александрович. Мы бы подготовили Андрюшу как следует, если бы знали о вашем посещении, – сказал тогда Лещаку директор школы.
– А я специально приехал, никого не уведомив, – улыбнулся в ответ худрук, – именно для того, чтобы посмотреть на Андрюшу настоящего, а не подготовленного вами. Меня интересует ребенок, а не продукт вашей дрессировки.
Директор тогда обиделся, но Лещака это, по-видимому, мало волновало.
Когда Андрюшу, бледного и вспотевшего от волнения, привели в репетиционный класс на прослушивание, Лещак улыбнулся ему и поманил к себе:
– Здравствуй, воробьишка. Иди-ка сюда. Ну, смелей. Давай знакомиться.
Преподаватели, сопровождавшие мальчика, переглянулись. Они прекрасно знали, что бывает, если Лещак называет мальчишку воробьем. Ну, а уж если воробьишкой…
– Спой мне что-нибудь, – попросил худрук.
– А что? – пролепетал совсем оробевший Андрюша.
– А что хочешь, – улыбнулся Лещак. – Вон за пультом дядя Коля сидит. Подойди к нему и выбери любую песню, какая тебе нравится. У него все песни есть.
Андрюша послушно пошел к пульту, за которым сидел дядя Коля, или Николай Анатольевич Денисов, один из самых опытных звукорежиссеров хора Лещака. Худрук провожал мальчишку внимательным взглядом. Выслушав Андрюшину заявку, дядя Коля многозначительно пошевелил бровями: «Ого!» – и начал шариться в компьютере в поисках фонограммы. Андрюша встал к микрофону. Он сам не очень понимал, почему выбрал именно эту сложную во всех отношениях песню. Просто выбрал, и все, даже не будучи уверен, что точно помнит все слова.
Грянули первые аккорды.
– «Это навсегда, ребята, – верить в то, что сердцу свято», – полился прозрачный торжественный мальчишеский голос, и глаза Лещака буквально распахнулись в изумлении и восторге, когда он услышал, что и как поёт этот воробьишка.
А Андрюша пел. Пел так вдохновенно, как, пожалуй, никогда в жизни. Пел и сам удивлялся, как неожиданно здорово это получается у него. Как будто кто-то другой помогал ему, управлял его голосом, придавая ему неповторимые интонации, которых раньше у мальчишки, вроде бы, и не было. Андрюше было тогда восемь лет, и песня, конечно же, была ему немного не по возрасту. Однако этого никто не заметил – настолько естественно звучала она из его уст.
Когда музыка смолкла, выражение лица у Лещака было такое, словно он увидел привидение. Наклонившись вперед в своем кресле, он протянул руку к мальчишке, подзывая его к себе. А когда Андрюша приблизился, не понимая еще, хвалить его будут или ругать, Лещак взял его за обе руки, посмотрел прямо ему в глаза так, словно хотел через них увидеть самую глубину мальчишеской души, и вдруг отрывисто спросил:
– Игорь?
И Андрюша, сам не зная почему, кивнул и улыбнулся, словно кто-то сделал это вместо него.
