Слёзы золотых орлов

«...Возгордясь безмерно и утратив рассудок, уже не Сирией и не парфянами ограничивал он поле своих успехов, называл детскими забавами походы Лукулла против Тиграна и Помпея против Митридата, и мечты его простирались до бактрийцев, индийцев и до моря, за ними лежащего...»

(Плутарх о Крассе)



Оглушительно ревели медноголосые трубы, мерно и гулко бухали барабаны, гремели тысячи щитов от ударов клинков и рукоятей мечей... И весь этот шум сливался в единый ритм, ритм одного огромного сердца под названием Селевкия. По улицам парфянской столицы нестройными колоннами двигались римские легионеры. В этом шквале разнообразных звуков вперемешку с иностранной речью солдаты Рима могли бы почувствовать себя участниками грандиозного представления или триумфального шествия, если бы...

Если бы не Карры... Там, в песках Парфии, римская армия потерпела сокрушительное поражение, потеряв былое могущество, а тщеславие одного привело к гибели многих соплеменников, там, где на песчаных холмах теперь покоилась слава и гордость Рима... Если бы не стража, что вела римлян к центру парфянской столицы, подгоняя замешкавшихся и отставших древками копий.

Пленные легионеры шли по узкому проходу между давно ожидавшими их толпами парфян. Вся Селевкия жаждала насладиться зрелищем унижения Рима. Пленные брели понурив головы, а в уши им летели возгласы, являвшиеся, несомненно, оскорбительными и издевательскими. В пленников летели комья плотной земли и камни, оставляя на их телах синяки и кровавые ссадины. Одному из римлян тощая пожилая женщина глубоко разодрала ногтями щеку. Когда же он попытался оттолкнуть безумную, ближайший стражник так ударил ослушника по голове, что тот потерял сознание. Старая парфянка торжествующе заорала и плюнула на римлянина. Легионеры, находившиеся по соседству, поспешно подхватили товарища и потащили дальше.

Изрядно ослабевших от ран, избитых, грязных, униженных до предела побеждённых водили по улицам, казалось, целую вечность, чтобы все могли порадоваться и позлорадствовать по поводу полного разгрома могучих легионов Красса. Наконец колонная пленников всё же вышла на огромную площадь, сходную по величине с римским Марсовым полем. Здесь не было тех даже крохотных клочков тени, что отбрасывали лачуги бедноты, и стало еще жарче. Стражники прокладывали дорогу пленникам и нещадно колотили каждого, кому хватало глупости преградить им путь.

В центре площади возле большого костра суетилось несколько десятков парфян, без устали подкладывавших в бушующее пламя толстые бревна. Неподалеку от костра возвышался пустой помост. Нещадными пинками и грубыми толчками растерянных римлян заставили выстроиться перед ним. Бывшие легионеры стояли, растянувшись в неровную цепочку, испуганные, не знающие, чего ещё им ожидать. После страшного разгрома при Каррах они утратили всякую веру в себя и в будущее. Многие повесили головы, а самые слабые содрогались от плохо сдерживаемых рыданий. Для некоторых страх оказался невыносимым - об этом свидетельствовал вдруг прорезавшийся запах мочи, быстро и далеко распространившийся на жаре.

Ликующие крики толпы постепенно стихли, смолкли даже барабаны и гонги. И теперь, в этой внезапной тишине стали различимы другие звуки, которые сразу же привлекли внимание пленников. С той стороны, где осталась жестокая толпа, доносились стоны неподдельного, тяжкого страдания. Римляне подняли головы и осмотрелись: вокруг площади возвышались десятки крестов, на каждом из них висело по римскому офицеру. Их руки были крепко привязаны веревками к перекладинам. Время от времени кто-нибудь из несчастных, пытаясь ослабить нагрузку на отчаянно болевшие руки, опирался на прибитые толстыми гвоздями к столбу ноги. И тут же вновь, с громкими криками, бессильно обвисал от невыносимой боли. Эти ужасные мучения должны были длиться до тех пор, пока жертва не умрет от жажды. Ждать смерти можно было не один день, и самые кошмарные страдания должны были выпасть на долю тех, кто были сильнее и выносливее... Хотя рабов и преступников в Риме таким образом казнили довольно часто, но он никогда не видел столько распятых сразу. А стоило бы вспомнить о том, каким образом Красс расправился с уцелевшими после разгрома воинами Спартака. Сам Рим жестокостью ничуть не уступал Парфии... И сейчас должен был ощутить её на себе.

Возбуждённые зрителей вновь принялась сквернословить и хохотать: камни теперь полетели в распятых. Когда они попадали в цель, раздавались вскрики, еще сильнее распалявшие мучителей. Стражники тыкали беспомощных офицеров копьями и радостно хохотали, когда показывалась кровь. Воздух сотрясали злорадные выкрики. Простые легионеры в ужасе смотрели на происходившее: собственное будущее представлялось каждому в самом черном, мертвенно-чёрном цвете, а сухие и потрескавшиеся губы пленников, опутанных страхом смерти, неведением собственной участи, безысходностью происходящего с обидой и гневом шептали: «Будь ты проклят, Марк Лициний Красс... Это твоё тщеславие и непомерное себялюбие привели нас сюда, привели и бросили под ноги варварам...»

И тут позади пленников раздались звуки военного марша, прерываемые ужасным скрипом старой повозки, а парфяне, окружавшие её и наряженные в белые одежды судей, разразились громким криками: они без устали повторяли три слова:

- Гордыня! Алчность! Зависть!

И все зрители этого шествия в порыве праведного гнева вторили судейским:

- Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие!

На что процессия неизменно отвечала:

- Смерть! Смерть! Смерть!

И тут римляне дружно ахнули, увидев, что на повозке стоит сам Марк Красс, крепко привязанный за руки и за шею к деревянному кресту. На голове у него красовался лавровый венок, губы были обильно раскрашены охрой, а щеки - белилами. Чтобы довершить унижение, парфяне облачили Красса в пестрые женские одежды, которые к этому моменту были обильно пропитаны испражнениями и носили следы от брошенных в римского военачальника гнилых овощей. Красс стоял с закрытыми глазами, со смирением на лице: весь его облик говорил о том, что он уже не здесь, а далеко внутри себя, что он не слышит и не видит творящегося вокруг, что кроме гордыни, желания обладать всеми богатствами света, превознесения себя над миром у него за душой и не было ничего... Теперь свободы, власти, воинской силы и авторитета уже нет, богатства Парфии не завоёваны, покорить варваров не удалось, а Рим... Рим остался далеко, недосягаемо далеко, и потому ничего больше не звало римлянина к жизни, она полностью утратила для него всякий смысл.

Затем на изготовленный ранее помост поднялся высокий бородатый мужчина в темной мантии, главный парфянский военачальник, Сурена и жестом призвал всех к молчанию. Толпа повиновалась, и Сурена заговорил мощным низким голосом. Даже не зная языка, римляне смогли уловить гнев в каждом его слове. Речь быстро привела собравшихся парфян в ярость, и они кинулись на пленников. Чтобы остановить их, страже пришлось по-настоящему прибегнуть к силе и даже пустить в дело копья; когда толпа отхлынула, в ней оказалось много раненых.

Сурена повелительным жестом указал на повозку с Крассом. Стражники не стали отвязывать главного пленника, а попросту подняли крест, к которому он был привязан, и перенесли вместе с Крассом на помост. Предчувствуя ужасный конец, римлянин дико заорал и принялся брыкаться, но веревки, которыми его привязали, оказались толстыми и крепкими, и вскоре Красс с посеревшим от усталости и страха лицом без сил обвис на поперечине.

Снова заговорил парфянский военачальник, обратив гневные тирады против человека, дерзнувшего вторгнуться в Парфию. С его губ брызгала слюна, зрители выли от ярости. Толпа вновь начала напирать на стражников, а те преграждали ей путь скрещенными копьями. Сурена закончил речь и некоторое время ждал, пока воцарится тишина.

Странно, но эта пауза во второй раз вывела Красса из оцепенения — римлянин открыл глаза и напряжённо огляделся вокруг. До Красса только сейчас начало доходить, что его судьба неотвратима: даже те люди, которыми он командовал столько времени, не придут ему на помощь. И он вновь уронил голову на грудь, лишь слёзы бессилия, жалости к себе оставили грязные потёки на щеках Марка Красса...

Сурена что-то крикнул своим телохранителям и те спешно удалились, а через недолгое время мелодично запели трубы, возвестившие появление парфянской гвардии. Лучшие воины въехали на площадь верхом, величественно остановились у помоста с Крассом, а затем в пыль и грязь под копытами их лошадей полетели аквилы — знаки доблести римских легионов, увенчанные золотыми орлами Рима. Новая команда парфянского военачальника заставила замереть всех... Из-за помоста появился мужчина в фартуке, по виду кузнец, брезгливо снял с шестов золотых орлов и бросил в котёл, который уже стоял над давно горевшим костром. Молчаливо тянулось время. Золотые орлы вначале подёрнулись металлической росой, похожей на слёзы, а затем начали таять — тонуть в потоках расплавленного металла...

Кузнец нагнулся над огнем и запустил в котел черпак на длинной ручке. Когда черпак вынырнул, с его краев стекали большие тяжелые капли расплавленного золота, чудом не попадавшие парфянину на ноги. Держа черпак на вытянутых руках, он направился к помосту. Двое стражников задрали Крассу голову и прижали подбородок к перекладине. Свободным концом веревки они привязали голову так, чтобы лицо было обращено вверх. Ещё один стражник подошел к пленнику и, разжав его зубы, вставил между челюстями металлическую распорку... Поняв, что сейчас произойдет, Красс отчаянно закричал. И продолжал орать, пока кузнец поднимался по ступенькам, далеко выставив перед собой ковшик с расплавленным металлом.

Сурена нетерпеливо махнул рукой, но черпак с расплавленным золотом уже застыл над головой римлянина. И кузнец приступил к исполнению казни... Дикий крик вырвался изо рта Красса, когда туда струей жидкого огня полилось золото. С громким журчанием, слышным всем на площади, расплавленный металл лился в разинутый рот, и бывший военачальник умолк навсегда. Лишь его тело продолжало биться в мощных конвульсиях от непереносимой боли. От мгновенно сварившейся плоти поднимался легкий парок. Лишь прочность веревок и брусьев, из которых был сделан крест не позволила Крассу вырваться. В конце концов драгоценный металл достиг цели, а сердце и легких прекратили свою работу... Тело обмякло и бессильно повисло на веревках.

Глаза римлян наполнились слезами: кто-то, скрепя зубами, глотал их, кто-то плакал навзрыд, но никто сейчас не стыдился своих слёз.... Сурена трижды хлопнул в ладоши и из толпы пленников стражники вывели четырёх легионеров, знающих парфянскую речь, те выслушав напутствие, голосами глашатаев донесли до пленников решение парфянского военачальника:

- Цена тщеславия - смерть! Безумная жажда золота и славы всегда убивает зарвавшихся! Римляне, великий Сурена дарует вам выбор. Вы можете вступить в войско Парфии и биться с её врагами или разделить участь Красса — в Парфии на всех вас хватит расплавленного свинца... Будущие воины Парфии идут направо,