На корабле после учебно-боевого похода дрючка личного состава завершается. Постепенно утихает штормовая погода и мат. Волны успокаиваются и уставший от борьбы с ветром, морем и людьми корабль огибает мыс Скалистый с клетчатым маяком на выдутой ветрами скале.
Эсминец, раздвигая форштевнем воду в гавани на две равные половины, медленно подходит к родному разбитому пирсу, разворачивает кормой к пирсу. Из носовых ноздрей-клюзов вываливаются якоря. Бурлит винт - машины отрабатывают задний ход, гася инерцию.
- Баковым - на бак, ютовым - на ют! - звучит команда старпома.
Из-за туч выглядывает солнце. Эсминец с побитыми морем бортами, пестрящими суриком, почесываясь резиновыми кранцами о соседние корабли втискивается в невеликое свободное пространство между стоящими братьями по оружию.
- Отдать кормовой!
Из линемета летит тонкий линь, прозванный «яшкой», который привязан к толстому концу. Кормовой шпиль начинает выбирать слабину. Корабль плавно пришвартовывается исхлестанной штормом кормой, чтобы привязаться к причалу. Береговая команда, пыжась, обтягивая на кнехтах швартовые концы, принимает Летучий голландец, как мать непутевого сына. Эскадра флагами приветствует корабль, возвратившийся из похода. Народ начинает «отходить» от заикания и учения.
- Ну, кажется, пронесло! - с отрешенным видом и вздохом облегчения, намудохавшись на учениях, говорит командир, вытирая холодный пот, текущий из-под фуражки.
- Так точно! И меня… тоже! - хохотнув, поддакивает старпом, поправляя железобетонный китель, после чего убирает бинокль в штурманский ящик и дает команду. - Начать вечернюю приборку!
Этот стон души старпома старательно разносит по всем закоулкам корабля и базы включенная радиотрансляция. Тут, как черт из табакерки, в рубке появляется заместитель командира по политической части. Чахоточного вида с бесовскими способностями он умел доводить любое хорошее дело до абсурда, после чего оно всем становилось поперек горла.
Зам любил «стоять на бочке», бросая в народ очумелые лозунги, после чего моряки покрывались прыщами, и весь экипаж приходилось вести к дерматологу. Похож он был на осьминога, у которого ноги от ушей, руки из жопы, жопа с ушами, а голова - в жопе. Когда все занимались боевой работой, замполит с видом выжившего из ума тюленя сидел в Ленинской комнате, где не за страх, а на совесть бился, как вода в стакане над рождением нового девиза, соединяя субъективную единичную диалектику с императивом.
Замполит - приверженец благоглупости, с красной мордой календаря суетливо подходит к руководителю учений - Командующему эскадрой в позе «бегущего египтянина» по звонкой черненой палубе и с манерами портовой шлюхи обращается липким голосом к флотоводцу:
- Товарищ адмирал! А товарищ адмирал! Время ужина. Не пора ли нам откушать в кают-компании? - и с радостным выражением злопамятных глаз, загнанных за обшлаг тужурки Адмирала, с замиранием сердца добавляет. - Ну и по чуть-чуть… В честь вашего посещения!
Командующий, суровый, как дальневосточные скалы, подобрав геморрой царапающий черненую палубу, вопросительно смотрит сначала на командира, а потом на замполита. Зам превращается на глазах в земноводное существо с потными животом. Сделав воспитательную паузу, Адмирал строго рычит:
- Это что т-такое «по чуть-чуть»? Что вы имеете в виду?
Командир идущий за спиной флотоводца, дергается, будто стаканом неразбавленного спирта давится и в тоскливом напряжении про себя тут же думает - «Что имею, то бы ввел!» Старпом же тихо командиру - «Была бы честь предложена, а от расходов - бог избавит». Начинает пахнуть немытым трапом.
У политрука же, крутившегося целый день, как тульская коза на ярмарке политико-моральное состояние сразу исчезает. Его начинает корежить, словно в аду на сковороде. Замполит с маниакально состоянием души, осложненным шизофреническим партийным бредом, не попадая в ногу с Адмиралом, начинает бледнеть, как покойник и намертво примерзает к палубе. Окаменевает словно статуя с острова Пасхи. Холод от мозжечка бежит у него мурашками по спине и упирается в копчик, превращаясь в чирей. Корабельная птица-говорун, млея от ужаса перед большим начальником, весь в холодной испарине с вывернутым на изнанку лицом, думает - «Все, приплыл! Баста!»
Военный поп с лицом похожим на дыню, готов проглотить свои носки и провалится сквозь три палубы. На него жалко смотреть. Ощущение что он сейчас родит прямо на палубу очередной партийный девиз. От природы мнительный и мстительный, он был вечно встревожен и всегда замирал от неопределенного чувства похожего на энурез, хотя совесть у него была чиста, так как он ей никогда не пользовался. Для него переступить через человека было легче, чем перевернуть страницу книги.
На лице Адмирала мысль начинает расплываться, как глазунья на сковороде. Через мучительную паузу, с упоительным лицом святого архангела, тень которого закрывает штурманский столик, флотолюбец, как ни в чем не бывало, спрашивает окружающих:
- А почему «по чуть-чуть»? Мы, что, больны триппером? - в рубке становится тихо, как в алтаре. - Можно и от души! - Адмирал, торжественный, как архиерей, рассмеявшись окружающим начальствующей улыбкой в тридцать два вставных металлических зуба, добавляет. - Не боись, моряк замполита не обидит! Лучше веди нас в кают-компанию! - туго натянутый узел петли веревки, на которой Адмирал должен был вздернуть зама, обмякает. Казнь оттягивается, и жизнь ползет дальше.
Замполитовский бог на этот раз послал комиссии в уютную кают-компанию не хрен с селедкой, а лукуллов пир. Роскошный украинский борщ со шкварками, узбекский плов с бараниной, жаркое со свежей зеленью и трепангами. Котлеты из наваги, с добавлением свиного сала, салаты из крабов, кальмаров и креветок, свежие помидоры и огурцы.
Была здесь и морская капуста ламинария и папоротник «орляк» с корейскими приправами. Главным украшением обычного флотского стола, как и полагается, было «шило» - флотский спирт, настоянный на различных травках и кореньях. Спирт был бесподобен и традиционен, как свиток торы.
По обширному столу бегали обезумевшие от адмиральской проверки тараканы, стараясь спастись от вилки минера. В часах на переборке перестали чесаться блохи, а скользкий рояль в углу кают-компании начал потихонечку о чем-то своем похотливо стонать.
Чтобы очистить стол от еды членам высокой комиссии пришлось «попотеть» долго. Еще больше времени поверяльщикам потребовалось для того, чтобы «прикончить» все запасы спиртного на корабле. Старпом от непредвиденного расхода спирта готов был повеситься на своем гульфике. Одним словом комиссия «укушалась» от души.
Флотское «чуть-чуть» лилось долгой полноводной рекой, глуша служивую печаль, пока вахта корабля многих проверяющих, размягченных и осоловевших от морского «гостеприимства» не начала спускать по трапу под руки на пирс. Страх перед комиссией над кораблем еще долго витал над палубой, пока не прозвучали поощрительные слова Адмирала:
- Если вас хорошо стукнуть головой о трап, то можете и знаете, как сдавать боевые задачи! Вот только хотите редко! - отрыгнув слова благородной отрыжкой, Адмирал добавляет. - Благодарю за службу!
Командир, выжатый как кислота из лимона, выдохнув из себя последний воздух, хочет по привычке брякнуть «Благодарю, в стакане не булькает», но отвечает, как полагается по Уставу.
- Служу Советскому Союзу! - и, с уставшей улыбкой обмякает, как использованный презерватив на помятый штормом кнехт.
- Служи, дорогой, служи!
Сначала служба смеется над тобой, а потом ты над ней!
