Сотворение любви - Глава 26

Я вошел в кабинет Хосе Мануэля без стука, как обычно входит ко мне он, и уселся на кожаный диван. Хосе Мануэль не отрывал взгляд от монитора.

- Я заболел, потому и не пришел.

- А никто не заметил, что тебя не было, скорее всего, мы уже просто привыкли.

- У меня был тяжелый период.

- И у меня тоже. И у компании. Ты знаешь, каково согласовывать все одному, без администратора. Ах да, тебе же все равно. Ты делаешь, что тебе хочется, не беспокоясь о других. Я пашу здесь целыми днями…

- Мы похожи на супругов.

- Ты знаешь, что косовцы снизили цену на пятнадцать процентов? Они говорят, что дела на предприятии обстоят хуже, чем мы уверяем.

- Они правы. На складе много материалов, стоимость которых мы посчитали по рыночным ценам, но они не продаются.

- Спасибо, что предупредил, – Хосе Мануэль встал со своего директорского вращающегося кожаного кресла с высокой бордовой спинкой, которое кряхтит и скрипит, когда Хосе Мануэль ездит на нем, как в фильме Жака Тати. Он подошел и сел на диван рядом со мной, а я предался своему излюбленному занятию – начал соскребать ногтем чешуйки с кожаной обивки дивана.

- А если я куплю предприятие? – Я ожидал с его стороны жаркой реакции: натянутой улыбочки, череды проклятий, сопений, выходов из себя, клоунской недоверчивости.

- Я уволил пятерых из пятнадцати человек, но косовцы говорят, что еще двое лишние.

- А что думает Хеновева?

- Она даже не знает.

- А что думаю я?

- Не знаю, ты у нас такой умный, но от тебя мало пользы.

- У нас самая большая выслуга лет и самые высокие оклады. Наши увольнения дорого обойдутся, и они хотят, чтобы их оплачивал ты.

- Думаю, тебе все равно. Если мы продадим предприятие, ты не останешься.

- Но они не знают, что им не придется увольнять меня.

- То есть, уволив тебя, я окажу тебе услугу, но я не собираюсь этого делать.

- А если я куплю у тебя предприятие?

- Не беси меня, Самуэль.

- Ты грубишь.

- Я могу послать тебя в задницу.

- У меня идея купить предприятие, а не в задницу идти.

- Ты сам-то понимаешь, что сказал? – Хосе Мануэль затрясся от смеха; он качал головой, будто не веря столь бурному веселью. – На самом деле?.. Ты подумал?..

- На другом предприятии никто не станет меня терпеть.

- Это точно. Подожди, я позвоню жене, расскажу ей, вот уж она повеселится.

- Ты мог бы остаться, как акционер, имея на руках пятнадцать процентов, как я сейчас. При таком раскладе мне нужно будет выкупить семьдесят процентов, но даже так мне придется по уши увязнуть в долгах.

- Ты говоришь серьезно, то есть ты на самом деле думал об этом.

- Ты знаешь, что у кладовщика есть дочь-даун?

- Только не говори мне, что собираешься выкупить предприятие, потому что тебе жалко кладовщика.

- Кладовщик мне по барабану, а вот сама идейка выкупить предприятие кажется мне забавной. Звучит важно. Быть предпринимателем, создавать рабочие места, поднимать страну, это придает жизни смысл, а?

Хосе Мануэль подошел к двери и крикнул Хеновеве, чтобы она принесла виски.

- Или, может, тебе кажется, что для виски рановато?

- Откуда Хеновева возьмет виски?

- У нее в столе есть бутылочка. Вот только льда у нас нет.

- С десятком служащих мы могли бы работать в последующие месяцы без потерь. Точнее, с девятью, потому что у меня не будет оклада, и предприятие не будет выплачивать мне социальное обеспечение.

- Ты же мне только что сказал, что предприятие не сможет работать с меньшим количеством рабочих.

- На самом деле иногда я говорю не то, что думаю. Нам нужно уменьшить количество материалов на складе, чтобы арендовать под склад меньшее помещение, и еще нужно быстро продавать то, что к нам поступает, чтобы грузовики не простаивали. Как на воздушных линиях. К слову сказать, они здорово экономят на том, что самолеты проводят мало времени на земле. Нужно все распланировать так, чтобы поставщики привозили материалы прямо перед нашей доставкой, как говорится, тютелька в тютельку.

В кабинет вошла Хеновева с подносом в руках, на котором стояли два стакана и бутылка виски. Она поставила поднос на стол, но уйти не решалась, будто ожидая объяснений.

- Нам нужно купить холодильник, – продолжил я. – Если мы пристрастимся к виски в это время, нам понадобится, по крайней мере, лед.

- Я еще не сказал “да”, пока я тебя слушаю.

Хеновева все-таки вышла, хотя по ее коротеньким, неторопливым шажкам, слегка повернутому телу и вытянутой шее было видно, что ей хочется остаться и узнать, зачем она принесла начальству виски, и почему они собираются пить в половине одиннадцатого утра.

- Серьезно, я подготовлю план по финансам и логистике, – продолжил я, – а твоя задача – связи с общественностью: переговоры с поставщиками, замена тех, кто нам не подходит, привлечение клиентов. Нам нужно осуществить переход к продукции с большой добавочной стоимостью: больше кафеля и меньше кирпича, больше стекла и меньше пластика. Словом, чем дороже, тем лучше.

- Но, это увеличит первоначальные вложения, а мы в кризисе.

- Кризис касается продукции низшего класса: показатели продаж там плохие, в лучшем случае, средние, а вот спрос на роскошь во времена кризиса неизмеримо вырастает.

- Мы уже давно могли бы все это начать. Я целый год пытался увеличить прибыльность компании.

- Жаль, но я был всего лишь администратором, а сейчас стал думать, как компаньон.

- Ты и раньше был компаньоном.

- Разве что чуть-чуть, так что даже не осознавал, а теперь я смотрю на все, как капиталист.

- Паяц.

- Я не шучу.

- Я подумаю над этим, ладно? Но если соглашусь, то пятьдесят один процент за мной. Поверить не могу в твою перемену: преображение Святого Павла, да и только, – Хосе Мануэль неожиданно подмигнул мне. Он изучающе приглядывался ко мне, как эксперт-оценщик к картине, сомневаясь в ее подлинности. – Ты влюбился?

- Я всегда влюблен: не в одну, так в другую.

- Если это так, я немедленно продам предприятие косовцам. Если судьба компании зависит от твоей амурной жизни и от энтузиазма, вызванного гормональным возбуждением, я не стану тянуть с продажей.

- Ее зовут Карина. Я влюбился в девушку по имени Карина. Мне и самому удивительно. Я не знаю, нашел ли я ее, или придумал. Знаешь, я сказал “я влюбился в Карину”, хотя обычно говорил “я встречаюсь с”, “у меня отношения с”, “я с”. Но как же здорово звучит “ я влюбился в Карину”, хотя я точно не знаю, что это означает, и потому не знаю, правда ли это.

Хосе Мануэль поставил стакан на поднос, взял бутылку, но вместо того, чтобы плеснуть немного виски, поставил ее на колени и несколько раз отвинтил и завинтил пробку.

- Ох, черт, а я-то размечтался, – сказал он наконец.

- Понимаешь, я встречался с кучей женщин, но никогда не стремился работать, а взваливать на себя ответственность и того меньше.

- Это правда. Но почему именно сейчас? Ты мог бы задуматься об этом и раньше, – Хосе Мануэль встал, подхватил бутылку и стаканы, и мне пришлось открыть ему дверь. Он по-отцовски озабоченно тряхнул головой. – Ладно, подготовь мне отчеты, тогда и поговорим, – нехотя согласился он, – но косовцам я скажу, что мы собираемся продавать предприятие. Я не стану из-за твоей прихоти менять все за одну ночь.

Хосе Мануэль врал: он уже все переиграл и теперь цеплялся за свое предприятие, строил планы, придумывал, как его сохранить. Он так быстро согласился подумать над моим предложением, что я невольно усомнился, а хотел ли он на самом деле продавать предприятие? Или просто устроил спектакль, чтобы расшевелить меня.

После разговора с Хосе Мануэлем я спустился на склад. Поначалу он показался мне опустевшим и безлюдным. Не было видно ни рабочих, толкающих ручные тележки, ни разгруженных грузовиков. Хосе Мануэль уволил румын, принятых на работу совсем недавно, но остальные должны были шататься где-то поблизости, попусту теряя время, как и я. Из складской конторы доносилась однообразная электронная музыка. В конторе находились кладовщик и несколько рабочих, но не все. Ума не приложу, что они здесь делали, вероятно, ничего. Несколько человек сидели вокруг небольшого металлического письменного стола, другие стояли около радио, как в фильмах, где какая-нибудь семья слушала сводку о наступлении союзных войск, но здесь радио было цифровым и звучала дискотечная музыка.

- Больше он никого не уволит, – сообщил я. Вместо того, чтобы повернуться ко мне, рабочие повернулись к кладовщику. Тот поднял взгляд, но, похоже, не нашел в моем лице ничего интересного. Порывшись в коробке, кладовщик достал что-то, завернутое в фольгу. Он опять был в своей всегдашней бейсболке, скрывающей плешь. Лицо, как обычно, было наполовину скучающее, наполовину раздраженное, как у человека, не желавшего беспокоиться из-за самозванцев.

- И кто это сказал? – кладовщик провел рукой по лбу так, будто это стоило ему неимоверных усилий, и пожал плечами. Двое эквадорцев тоже пожали плечами вслед за ним.

- Я сказал. Мы собираемся преобразовать предприятие, а не продавать его.

- И ты просишь нас постараться, вылезти из кожи вон, потому что мы все – одна семья, а это предприятие – наш общий корабль, и если он пойдет ко дну, потонут все.

Кладовщик по-хозяйски развернул бутерброд с колбасой и с интересом осмотрел его перед тем, как поднести ко рту. Он откусил от бутерброда кусок, достойный сказочного великана их тех, что одним махом перешагивают гору, держа в одной руке болтающего ногами ребенка, а в другой – вырванное с корнями дерево. Кладовщик разглядывал остаток бутерброда, а поверх него и меня.

- Нет, я только хотел сообщить вам, что увольнений больше не будет.

- И ты примешь обратно тех, кого вы уволили, – буркнул кладовщик с набитым ртом.

- Они – жертвы системы.

- О которых ты сожалеешь в душе, – он усмехнулся, с трудом проглотив пережеванную пищу.

- Точно так же, как и ты.

Кладовщик откусил еще один огромный кусок.

- Значит, мы останемся, – вмешался один из эквадорцев, стоявших возле радио.

- Можете быть спокойны.

- Спасибо, – ответил эквадорец, и я не понял, одобрил ли он мои слова или просто жевал.