почти всех домашних животных. И любая собака или кошка, ради которой еще год назад вся семья ревела у ветеринара, умоляя спасти любимицу, теперь запросто и без эмоций оказывалась на столе той же самой семьи. Животных крали, чтобы прокормиться. Животные сами умирали от бескормицы. Бывало и так, что любой человек мог очнуться от потери рассудка, когда пережевывал мясо прежнего любимца. Во фронтовом Ленинграде, кроме людей, остались только крысы. А этот осколок мирной жизни довольно мурчал у меня на коленях.
- Его я берегу, - улыбнулся хозяин - кошки не виноваты в том, что люди устраивают войны. Людям за это и отвечать. У вас серьезные темы, молодой человек. Кто вы по образованию?
- Токарь - вздохнул я - токарь ремонтного цеха.
- Однако! - поразился профессор - а целеустремленность ваша моим бы студентам! И как же вы изучаете тему?
- До войны книги в библиотеке брал. Что-то конспектировал. Пробовал обобщить знания в рефератах... Интересно было. Вырос вот, а интерес остался.
- Отчего же не поступили?
- Как-то - не захотел. Это ведь у меня так, баловство. А на заводе, казалось - нужнее буду...
- Вот как... - хозяин помолчал и продолжил тему
- А что вы скажете о трудах Юлия Шлейбенсона? Доводилось читать?
Я поморщился:
- Очень небрежен в работе с первоисточниками. Назвать Аристона Аристоником - грубейшая ошибка. Причислить на одной странице Биона к киникам, а на соседней - опровергать себя же... Спутать боспорского Перисада с фракийским Берисадом... К тому же, у него довольно хамский стиль изложения своих теорий.
- Все верно, молодой человек. Но, будьте снисходительны к старикам. Мы привыкли прощать в своем кругу друг другу мелкие ошибки. А Юлий идет партийным курсом, и за отличные познания политики партии ему простятся и крупные ошибки. Понимаете меня?
- Понимаю.
Старый величественный профессор, укутанный в своем кресле в плед, казался мне при неярком свете ожившим мудрецом Анахарсисом, светочем скифского народа. А кем видел меня он? Хотелось бы верить, что не кубанским сколотом-увальнем, впервые допущенным до круга старейшин.
Свеча бросала отсветы на стены. На коленях мурлыкал солнышко-кот. Скрипело кресло профессора, будто деревянные колеса арбы за стеной. Пологом юрты колыхался от сквозняка плед на окне. А в наших беседах оживали скифы, сарматы, тавры, фракийцы и боспорцы. Они растили золотую пшеницу, продавали степных коней и закапывали священное золото вместе с вождями. Где-то над старым шкафом, сходились в боях древние армии, а за старой буржуйкой мастерами отливались знаменитые золотые "звериные" гривны. За столом стучал молотком и зубилом невидимый скульптор из Ольвии, стремясь запечатлеть в своей новой статуе вольную гиперборейскую красоту...
Под Красным Селом фашистские орудия глотали снаряды, чтобы в урочный час выплюнуть их по ленинградским домам. Где-то в ночном воздухе уже глухо гудели моторы набитых бомбами Хейнкелей, готовясь разродиться кричащими выкидышами над музеями и театрами. И люди, которым на историю и культуру наплевать еще больше, чем партийно-правильным Шлейбенсонам, вполголоса обсуждали - получится ли им попасть хотя бы в охрану при банкете в лениградской "Астории", куда фюрер приглашал элиту рейха.
А в коммуналке на Моховой тихо мурлыкал кот солнечной масти.
(С) Скрытимир
