Забугорные гости

Весть о том, что    двоюродный брат  Фима  с женой  Любой на днях приехали в Вильнюс и завтра ожидаются в гости, взбудоражила всю семью.  Ещё бы, гости из Америки! Хотелось повидаться, ведь столько лет не виделись.
     
          Родственники эмигрировали еще в далёком 80-м году.    Несколько лет готовились к отъезду, изначально нацелившись на Америку, а не на Израиль.    Здесь  они всегда жили основательно. Фима, способный и мастеровитый трудяга,  вкалывал, как вол, маляром, печником, столяром, и семью хорошо обеспечивал. Спрос на его услуги был неизменный, левых заработков хватало.  И Люба свою копейку  делала на рынке. Вечно она что-то продавала, доставала, связи были в разных магазинах, конечно, по тем временам риск  определенный  имелся из-за таких гешефтов, но семья жила на широкую ногу по меркам того времени, ни в чём себе не отказывали.  Жили простой жизнерадостной жизнью, по выходным  в доме постоянно толклись многочисленные друзья, устраивали застолья,  играли в карты,  смеялись и сплетничали, летом ездили на пляж, где отдыхали в компании людей своего круга. 

                Пришло время, и у них, как у всех, загорелось  эмигрировать. Многие евреи  тогда «сидели на чемоданах» и собирались «ехать».  Никаких особых причин у Фимы и Любы ехать не было –  патриотических чувств и стремления воротиться на Святую землю  они не испытывали, в Литве евреев практически не притесняли, карьеру маляра-печника и базарного кассира никто не ограничивал, дети, куда хотели пойти учиться, туда и поступили, а на «договориться с преподавателями»  денег хватало. Красавцы-сыновья  были способные к учёбе парни, но разгильдяи, больше бегали за барышнями, чем на лекции и семинары.  Фима, правда, иногда  ремнём  воспитывал их, но это помогало мало. Вот и приходилось «договариваться».  В общем, ничто не согнало бы семью с насиженного места, но все тогда «ехали», вот и  старшенький Умка женился и  через некоторое время с семьёй молодой жены перебрался в Америку.  И тут затосковали родители по сыну, по внучке.  Умка присылал цветные фотографии – возле машины, которую купил сразу по приезду, в ресторане, разодетый в смокинг с красным кушаком и бабочкой, рядом  жена в  длинном вечернем платье и в компании друзей, таких же эмигрантов  возле нагруженного разносолами красиво сервированного стола, на фоне лазурного океана или раскидистых экзотических растений.  И такие звучные слова  в письмах  - Брайтон, Бруклин, Коламбус, лобстеры…  Тут и меньший Лёвка захотел такой жизни, в общем, стало ясно – «ехать»  надо. 

                В Америку легально тогда не выпускали, разрешался выезд  только в Израиль и только к близким родственникам. Ну, с этим  проблем не было, в Израиле уже больше десяти лет проживал Фимин родной младший брат, он и прислал вызов. Разрешение было получено без особых проблем, так что семья по обычной схеме начала готовиться к отъезду, искать покупателей на кооперативную квартиру, продавать то, что нельзя было увезти с собой, покупать  то, что  увезти было можно.
           
          Эмигрировать из Литвы в то время было приятней, чем из других мест СССР. С работы никто не гнал, знакомые не отворачивались, и вообще на это смотрели положительно.  Коллеги еще проводы устраивали, подарки дарили. Были люди, специализировавшиеся на отправке  вещей и переправлении нужных документов.  Так пролетели месяцы, отведенные на сборы и ликвидацию всех дел, и вот уже весёлый красавец Фима сидел за маленьким столиком в пустой квартире, вооружённый большим ножом и огромными ломтями кромсал угощение - великолепного деликатесного угря холодного копчения, и под водочку пришедшим попрощаться родственниками – семье кузины – объяснял расклад ситуации:

- Вам, конечно, никуда не выбраться. У вас родители старенькие, вы же их не бросите, -  снисходительно поглядывал он на дипломированных своих родственников, которые  жили гораздо скромнее, по Фиминым меркам вообще бедно.

            Выпили тогда за удачу, посмеялись, обменялись добрыми пожеланиями, обнялись на прощание и ушли. Прощались навсегда, не надеясь больше увидеться.  Несмотря на хорошие отношения и на то, что другой родни в городе не было, особо близко семьи  никогда не общались, потому и прощание было недолгим,  надо было уступить место многочисленным делегациям друзей-знакомых, которые шли и шли прощаться в эту маленькую квартирку, в которой из обстановки  остался только маленький столик и три табуретки.

                Переписки, конечно, не было, о дальнейшей судьбе родственников узнавали через общих знакомых, с которыми те поддерживали какую-то связь. Говорили, что в Вене, через которую тогда пролегал путь всех эмигрантов,    Фима, как и все, кто не желал репатриироваться в Израиль, развернул плакат “No Israel!“    Настоящие репатрианты  сразу направлялись по назначению, а те, кто хотел в Америку, по обычной схеме попадали в Рим, где по полгода, а то и больше, ждали американской визы.  Семья Фимы  прошла все необходимые этапы и через некоторое время оказалась  в Штатах.  Доходили вести, что Фима там, как и в Вильнюсе, подрабатывал маляром, а Люба мыла посуду в заведениях общественного питания. То есть, всё у них было там, как у всех.

                А  через восемь  лет в СССР  сложилась  совсем другая ситуация.  Подул ветер демократических перемен.  В  Литву, которая всё ещё была советской, уже свободно приезжали иностранцы, да и из Литвы уже можно было съездить за  «бугор».  Свёкр племянницы Майки успел побывать в Израиле, разыскав там каких-то родственников, даже прогостил там почти месяц и посетил конференцию литваков*, на которой соскучившиеся по стране исхода участники отводили душу, собравшись, чтобы  поговорить по-литовски.  А к  Майкиному коллеге Грише собирался по каким-то каналам приехать какой-то раввин из Америки. Перепуганный Гриша, не имевший никакого опыта по обращению с раввинами, несколько раз прибегал к Майке проконсультироваться, как ему принимать такого гостя:

-  Слушай, Майка, а ты не знаешь, чем кормить раввинов?  А что пьют раввины?

Майка за помощью обращалась к бабушке, которая  охотно консультировала Гришу по вопросам  приёма раввинов. Сама ситуация  юморную и смешливую бабушку очень веселила, и она долго передразнивала Гришу:

- Мит вос цу кормен раввинес? Вос ми тринкт  раввинес? 
(Примеч.  Чем кормят раввинов? Что пьют раввины? (идиш)).

Полы в маленькой Гришиной квартирке были застелены светлыми коврами,  что очень смущало  хозяина – ведь американцы  не разделяют обувь и одежду на уличную и домашнюю,  в отличие от местных,  согласно гигиеническим традициям строго разграничивающих дом и улицу.

- Что мне делать с этими коврами? – советовался Гриша.
- А ты их просто смотай, пока американцы гостят, - посоветовала Майка. - И  тебе будет проще, помоешь полы и всё.

            В общем, поднялась тогда  такая волна поездок туда-сюда, чего люди были лишены прежде всю жизнь.  Ну, значит,  и Фима с женой решили посетить доисторическую родину. Решили привести в порядок родные могилы, распорядиться об уходе за ними, повстречаться с многочисленными друзьями и покрасоваться перед оставшимися  здесь своим высоким американским положением. Чувствовали они себя на высоте над всеми. Несколько часов выделили и на визит к кузине, где их ждали с интересом. Да и им самим хотелось посмотреть, как живёт вильнюсская родня, ведь за эти годы  племянники  создали семьи, народились дети.

              И вот в назначенный день  американские гости появились на пороге у родственников. Время, конечно, берёт своё, черноусый Фима за годы разлуки поседел, и даже  стал как бы ниже ростом. Люба изменилась меньше, только видно было, что старается прятать истёртые мытьем посуды руки. Однако одеты они были хорошо и держались очень важно,  свысока поглядывая на родственников.  Но вскоре, как и в далёкие годы до отъезда, с их приходом квартира родственников наполнилась весёлым смехом, шумом, обе стороны припоминали события прошлого, рассказывали о теперешних делах.

- Ну, Фима, Фима, hэр, hэр, hэр, - поддразнивал  шурин гостя, копируя Фимину привычку  говорить на идиш «слушай, слушай, слушай».

      Хозяева расстарались с угощением – выпивка и закуска были  отменными. Хозяева тоже изменились. Старшие постарели, племянники повзрослели. Обзавелись детьми и вторыми половинами, представленными гостям.  В разгаре шуток гости иногда расслаблялись и начинали держаться по-простецки, но потом спохватывались и снова надувались важностью:

- Мы, мериканцы, … - так начиналась почти каждая новая фраза, что заставляло хозяев иронически улыбаться, а Майка вообще еле сдерживала смех.

Вдруг Люба спохватилась:
- Ой, что я сижу! Фима, бринг мир майне таше мит матонес!
(Примеч.  Фима, принеси мою сумку с подарками, идиш)

          И начался процесс одаривания отсталых советских родственников  мелочёвкой из американского супермаркета.  По-видимому, гости представляли их на уровне папуасов  Берега Маклая  XIX  века,  которым принято было  втюхивать цветные ленты, бусы и зеркала.  Дешевенькая бижутерия, разная бесполезная мелочёвка, маленький карманный калькулятор, пожалуй, единственный толковый сувенир.  Люба торжественно  вручила бабушке  упакованную в яркую бумажку зубную щётку:

-  Унд дос из дыр, мумецке!
(Примеч.  а это тебе, тётушка, идиш),  на что смешливая старушка расхохоталась:

- Их hoб  нит кин цейнер!  Горнит…
(Примеч.  У меня нет зубов! Вообще,  идиш)

        Посидев ещё с часок, важные  американские гости, распрощавшись с роднёй, удалились.  Как оказалось, на  этот раз попрощались уже навсегда. Больше свидеться не довелось.

      Ну, а хозяева вернулись к столу - выпить ещё по рюмашке за здоровье дорогих гостей, а так же  за себя, детей и внуков.  Пусть всё у  всех  будет хорошо, и здесь, и в Америке.

Шурин посмотрел на кучку бесполезного барахла, оставленную на диване, и, подражая гостям, важно произнёс, подняв рюмку:

- Мы, мериканцы…

И все, собравшиеся за столом весело засмеялись.


Примечание.
*  Литваки - территориально-лингвистическая подгруппа ашкеназских евреев , сформировавшаяся на территории Великого княжества Литовского.