Над сырыми оврагами, в которых ещё кое-где лежал и таял снег, над полями и таинственными мрачными чащами лесов теперь светило уже по-настоящему весеннее солнце. Всё больше лучей посылало оно словно в утешение печальной земле, терзаемой пронизывающими ветрами и бурями. Дни замедляли свой тихий полёт над миром, а по лазурной реке неба двигались тонкие, огромные клубящиеся и растворяющиеся льдины облаков. Ещё недавно стволы и ветви деревьев чернели на фоне серого, словно покрытого плотным снежным покровом неба и бросали на землю свои страшные тени, казавшиеся тенями каких-то фантастических развалин, которые оставила после себя долгая и холодная зима. Теперь уже распускалась верба, но это были лишь первые отзвуки грядущего преображения, первые звуки музыки, звучащей вдали и возвещающей о скором приходе весны. В Тремонте все уже ждали и знали, что она вот-вот придёт, легко ступая босыми ногами по утренней росе, и тогда бесчисленные белоснежные бабочки расправят свои крылья среди нежных яблоневых листьев. Она откроет калитку и выйдет из сада, и слетят с яблоневых веток легчайшие крылышки лепестков. Выйдет в поле, и тогда зацветут светло-жёлтые лютики и солнечные одуванчики, будут порхать яркие бабочки и гудеть жуки. Пройдёт над рекой, и тогда по её берегам вновь будут зеленеть плакучие ивы…
По мере приближения весны город преображался, скидывая с себя ветхие, рассыпающиеся в прах покровы зимних былей, снов и сказок, которые теперь были никому не нужны. Воздух был по-весеннему влажен, улицы начинали оживать. По тротуарам улиц всё чаще проносились велосипедисты в шлемах и без шлемов, с корзинками и без корзинок, то и дело раздавались звякающие звуки велосипедных звонков: «Поберегись! Посторонись!» Новая музыка начинала теперь звучать повсюду. Она звучала в щебете птиц, вернувшихся из тёплых южных стран, в глухих и далёких гудках поездов и стуке колёс, в весеннем журчании холодных ручьёв. Ночные заморозки ушли вместе с побеждённой зимой, и теперь с каждым днём становилось чуть-чуть теплее. В парках Тремонта по вечерам всё чаще можно было видеть прогуливающиеся молодые пары и компании молодых людей, выпивающих и весело смеющихся.
Так жил город на границе времён года, на границе эпох. Люди рождались и умирали, но в задумчивых домах Тремонта, этих деревянных и каменных хранителях старины, видевших смены поколений и гибель династий, обитали ещё старые духи прошлого. Некоторые из них смиренно взирали на живых со стен, ненавязчиво, но постоянно напоминая о своём присутствии. «Прошлое - это наш и ваш корабль. Мы не дадим ему потонуть в забвении, скрыться под водой бурного моря, зовущегося жизнью, где бродят грозные волны, где ветер гонит их и обрушивает на затерянные в пустынных просторах корабли!» - словно говорили портреты, излучавшие безмятежность и уверенность.
А где-то совсем рядом с дневным миром жил другой – невидимый, озаряемый лучами уходящего в подземное царство солнца мир воспоминаний, где дома и улицы города были не такие, как теперь, где по улицам в запряжённых покорными разномастными лошадьми экипажах ещё ездили извозчики и звучал цокот копыт, где на мостах ещё можно было увидеть нищих шарманщиков, крутивших ручки своих старинных резных ящиков на колёсах, певших под музыку или просто стоявших, благодарно кивая прохожим, бросавшим им какие-то мелкие монеты. Но время шло, и жизнь города менялась. Перемены не обошли стороной и пятиэтажный дом на улице Восстания, куда недавно заходил Бейнард и где в квартире на последнем этаже дома поразило его нищее существование кабинетного мечтателя-метафизика. Хотя внешне сырой и старый дом совсем не изменился, теперь в нём стало на одного жильца меньше.
Когда Бейнард был в гостях у Ридигера и осматривал комнату, где жил и работал учёный-метафизик, он удивлялся, как ещё мыши не взбунтовались, а бесчисленные тараканы не вынесли спящего Ридигера прочь из дома на своих спинках в назидание всем остальным жильцам дома: «Вот, смотрите, хорош жилец! Только и знает, что пить, и совсем не заботится о нашем пропитании!» Таково или не таково было исчезновение Ридигера – мы не знаем, но знаем достоверно, что из квартиры своей он исчез, а немногочисленные бывшие соседи философа не были даже уверены, что такой человек в их доме когда-то вообще жил. «Ридигер? Не слышали», говорили они все, как один, разводя руками. Нищее жилище Ридигера было пусто. В углу над дверью квартиры Ридигера сделал ловкую паутинку маленький паучок.
Когда Райн вышел из дома, уже темнело. Под мышкой у него была тетрадь, листы которой были исписаны его рукой. В окнах дома, куда направлялся Райн, горел свет. Подойдя ближе, он увидел за тонкой прозрачной занавеской бокового окна на втором этаже дома тоненький движущийся женский силуэт. «Должно быть, это Келли. Она танцует!» обрадовался Райн, и сердце его забилось чаще. Райну казалось даже, что он слышит приглушённую музыку. Он даже остановился и с минуту стоял, наблюдая за движениями в окне. Надо сказать, что в комнате Келли в это время действительно играл граммофон. Келли не слушала радио, но любила музыку на виниловых граммофонных пластинках.
Оказавшись у дома Келли, Райн набрался смелости, открыл ржавую металлическую калитку, вошёл в яблоневый сад и подошёл к деревянному крыльцу дома. Поднявшись по скрипучим ступеням крыльца, Райн нажал на кнопку звонка, который резко и неприятно задребезжал. Через несколько секунд за деревянной дверью раздались шаги. Райн ожидал увидеть Келли, но… к его разочарованию, открывать вышла одетая в тёмно-синий шерстяной халат незнакомая худая женщина среднего возраста с красивым, но грустным лицом и длинными тёмными волосами, собранными на затылке. Женщина строго посмотрела на странного вечернего гостя, стоявшего на крыльце, одетого в чёрные брюки и чёрное пальто и державшего в руке какую-то тетрадь.
- Добрый вечер, - вежливо поздоровался Райн.
- Добрый вечер. Вы к кому?
- К Келли. Она дома?
- Кто вы?
- Райн. Её знакомый. Ваш сосед.
Женщина внимательно и недоуменно смотрела на него.
- Но у неё нет таких знакомых. К тому же, её нет дома, - вдруг ответила она.
Дверь скрипнула и закрылась, и Райн не успел ничего ответить. Он был расстроен таким неприветливым обхождением. Однако если бы даже открывать дверь вышла сама Келли, на что он мог надеяться? Что совершенно незнакомая девушка, пусть и живущая с ним по соседству, захочет его видеть? Это было маловероятно.
Постояв ещё немного у двери, за которой звучали удаляющиеся в глубину дома шаги, Райн вздохнул и поплёлся обратно домой. Обернувшись, он посмотрел на окно, где до этого видел движущийся силуэт. В окне было ещё светло, но за тонкой белой занавеской никого уже не было видно. Может быть, она вышла из комнаты. Может быть, устав танцевать, она теперь лежала на кровати, слушала музыку или читала книгу, и ей, наверное, не было никакого дела до Райна, а он хотел снова увидеть её. Но делать было нечего.
