Мати сидел, закрыв лицо руками. Тонкое, золотое, обручальное колечко на его безымянном будто насмехалось над Лялей. Символизирующее вечность! И пяти лет не прошло.
— Поверить не могу, — сказала она тихо, — и надо же было все это время так хорошо притворяться! Актер от Бога.
Он отнял от лица руки, посмотрел на нее – что-то промелькнуло в его взгляде, но Ляля этого не заметила.
— Когда это произошло, месяц назад, говоришь? Или врешь опять?
— Не вру, – ответил он также тихо. — Что теперь будет, Ляля?
— У мамы пока поживу, отвезу заявление, — ответила она.
Нет, этого просто не может быть, это какой-то страшный сон; сейчас она проснется, сейчас. Но сон не заканчивался.
— Зачем ты мне вообще это рассказал? Не мог лгать дальше?
— Я подумал, ты должна знать. Нечестно было скрывать от тебя...
— Нечестно? А изменять честно было?
Мати не ответил, отвернулся, уставился в окно.
«Как легко оказалось солгать ей, сказать ей», — думал он.
Как легко!
— Ты мне скажи хотя бы, ты любил ее? Или просто, по глупости?
— По глупости. Ты же знаешь, как это бывает, Ляля. Я только тебя и люблю.
— В том-то и дело, Мати, я — не знаю, — Ляля сняла с пальца кольцо, положила на полку, игнорируя его последние слова.
Как будто раздетой осталась. Пять лет не снимала ни разу, а теперь сняла, кажется, навсегда.
Развели их быстро, без лишних проволочек, Ляля об этом позаботилась. Бледное лицо мужа стояло у нее перед глазами день и ночь.
«Надо было простить, надо было простить, как же я теперь без него?» — спрашивала она себя, успокаивала, ругала.
Все кончилось слишком стремительно; а как еще заканчивается счастье? Только так; раз — и нет ничего, и никогда не было, и никогда не будет уже.
Мойка, Юсуповский, поцелуй — Ляля помнила каждый день, каждую мелочь. Первый сентябрь рука об руку. Руки у Мати были, как у пианиста или художника; он и был пианистом, странным, смешным, любимым. Серьезный взгляд, растерянная улыбка, теплое дыхание — она помнила все.
— У тебя такие красивые пальцы, Мати, — сказала она ему однажды, — тебе нужно носить какое-нибудь кольцо.
— Только если твое, обручальное, — ответил он ей тогда, а через полгода они поженились.
Как он вообще познакомился с той, с другой? Что их связало, как это случилось? Ляля не спросила — она не хотела знать. Или хотела — но боялась.
Они играли дуэтом — и в жизни, и в музыке, и в любви.
— Вечно ты ноты длинные недодерживаешь, торопишься все куда-то, — смеялся он, а она его целовала.
С кем она теперь играть будет? А он — с кем? И в жизни, и в музыке, и в любви?..
Конечно, Ляля старалась. Отдавалась работе, встречалась с друзьями, курила даже немножко — все, как всегда. Только потом приходила в пустую, чужую, съемную квартиру, ложилась на постель. С мамой жить не заладилось. Мама ей это замужество не простила, а теперь не простила развод.
«Надо было его простить, надо было», — думала Ляля.
Мати звонил ей раза два после развода. Ляля не ответила, а звонить сама потом не решилась.
Они любили читать друг другу вслух. Вечером, часов в девять, они садились за стол друг напротив друга — и читали по очереди. Мати так увлекался иногда, забывал о времени, а она смотрела него, смотрела — черные кудри, увлеченный взгляд и обручальное кольцо на пальце.
— Я вовек его не сниму, — сказал он ей в день свадьбы.
— А если мы...
— Ляля, ты что, даже не думай! Никогда такого не будет, обещаешь?
— Никогда, — повторила она за ним. — Обещаю.
Теперь с трудом верилось в то, что они пообещали друг другу когда-то. Что они вообще встречались, любили — развелись.
Через пару месяцев после ей позвонила Люда, подруга юности.
— Я в городе на пару дней, увидимся?
— Увидимся, — согласилась Ляля.
Была суббота, и делать ей все равно было нечего. С Мати они постоянно занимались чем-то — делами, музыкой, любовью, а без него даже музыка, казалось, отвернулась от нее.
«Простить надо было, Ляля», — говорила ей музыка.
— Как у вас с Мати дела? Как он себя чувствует? — спросила Люда.
— Не знаю, — Ляля пожала плечами. — Мы недавно развелись.
Второй раз она произнесла это вслух; сначала — маме, теперь — Люде, но реальностью это так и не стало, как будто произошло не с ней.
— Развелись? Что же с ним теперь будет! — охнула Люда.
«Что с ним теперь будет, Ляля?» — эхом отозвалась музыка у нее в голове.
— Переживет, — сказала Ляля холодно, не веря сама себе. — Изменил же.
— Изменил? Мати? Не верю! — возмутилась Люда. — Сам, что ли, признался?
— Признался, — согласилась Ляля.
— Надо было тебе его простить, — сказала Люда, вторя вечным Лялиным мыслям. — Он же болеет.
— Болеет? — похолодела Ляля.
Наверное, простудился, ничего серьезного.
— Да, я от Виталика слышала, какой-то диагноз ему поставили. Я, конечно, не знаю подробностей, — Ляля ее уже не слушала.
Вскочила из-за столика, выбежала, поймала маршрутку.
«Вдруг не успею», — подумала — и заплакала.
А вдруг Люда ошиблась? Вдруг ошиблась?
Мати открыл ей дверь, бледнее обычного.
— Что случилось? — спросил он устало.
Тонкое, обручальное кольцо на его безымянном будто укоризненно взирало на Лялю. Он так и не снял его.
— Люда сказала, ты болен? Это правда? — с порога спросила она.
— Какое это имеет теперь значение!
— Правда или нет?
— Правда, — выдохнул, сполз по стенке, сел на пол, прижав колени к груди.
Ляля села рядом с ним, обняла — и понимание нахлынуло на нее.
— Ты не изменял мне, так ведь?
Он поднял на нее глаза.
— Ты не смог мне сказать о...
— Не смог. Я решил, лучше пусть ты будешь меня ненавидеть, чем страдать, когда...
— Ничего не случится, слышишь? Ничего не случится. Я душу продам, но с тобой все будет хорошо. Ты мне веришь?
Мати уткнулся в нее. Ляля подняла его лицо за подбородок — и поцеловала.
— Мы поженимся еще раз, слышишь? Теперь уже навсегда. Как я вообще поверила, что ты мог — с другой! Как я вообще поверила...
— Ляля, послушай меня, — Мати взял ее руки в свои. — Если что-то случится, я хочу, чтобы ты жила, не оглядываясь. Пообещай мне это.
— Помнишь, как сказал Маре? — она постаралась улыбнуться, хотя слезы уже лились, не спрашивая разрешения. — Я засну. Я засну, глядя на тебя, и умру, потому что с этих пор буду лишь делать вид, что живу...
Золотое колечко ждало ее на полке — там, где она его оставила.
(напечатано в журнале «Эдита»)
