Мой прадед Илья и дед Тихон Сафоновы (или Листафоровы, как мама называла родню Сафоновых, ибо у прапрадеда было имя Христофор) крепостными не были, а происходили из экономических* крестьян слободки* Рясники, что в трёх километрах от ныне районного города Карачева. Как говорила мама, «трудилися они не покладая рук», поэтому и жили крепко: две хаты у них было, в одной сами жили, корм скоту готовили, воду обогревали, а другая, где гостей встречали, праздники праздновали. Да и подворье всегда было большое: штук десять овец, гуси, свиньи, три лошади, так что работы было много во все дни года:
«Тогда на силе всё и держалося, силён будешь, так и землю обработаешь, и урожай соберешь хороший, сам будешь сыт, и скотинка твоя в достатке будить. Вот и трудилися от зари до зари, только по праздникам отдыхали. Бывало, как подходить какой, так дед Илья запрягаить лошадь мучички белой купить, сахарку, водки бутылку и две четвертушки, и когда потом придуть все от обедни разговляться, так и выпьють по рюмочке, дадуть и нам по напёрсточку. Семья-то была одиннадцать душ, а только бутылку водки и распивали, а на другой день к завтраку поставють только четвертушку, нам уже никому не дадуть, а еще четвертка останется, - не пришел бы гость какой. Ну а после отдыхали, ведь это ж каким грехом считалося на праздник работать! Бывало, сорняки полезуть, самое полотье начнётся, а тут как раз наш приходской праздник Тихоны подойдёть, вот и празднують. А Петров день? Покосы ж как раз... а всё равно и в чистенькое переоденутся, и на чистой постельке поспять, в церковь сходють, Богу помолются, а потом мужики сойдутся и о своих делах потолкують. У взрослых-то душа, можить, и потомится: ах, работа стоить!.. а все ж после отдыха за дело возьмутся, да еще и больше сработають».
Очень жалею, что мало расспрашивала маму о прадеде Илье, но опять же с её слов знаю, что был он очень трудолюбивый, ведь мужикам всегда хватало работы зимой и летом, осенью и весной. Как только сойдёт снег, земля чуть прогреется, начиналась пахота, а пахали тогда сохой, и сажали под соху, ведь только в начале 20-го века появились плуги на колёсах:
«И соху в руках надо было держать, вот и потаскай ее цельный день! Посеить мужик, не перевернулся - сорняки полезли, а тут уже и картошку окучивать надо, а ее по два раза сохой проходили, во-о какие межи нарывали!.. потому и вырастала с лапоть*. Чего ж ей было не расти? На навозце, земля - что пух, ступишь на вспаханное поле, так нога прямо тонить в земле-то!»
А сколько трудов было косами да серпами скашивать рожь, убрирать, обмолачивать цепами*! Если же она сырая была, то свозили её сушить на рыгу (местное слово). Перевезут, расставят снопы и уже только дед Илья целыми днями её сушил, сжигая солому или суволоку,* и только потом молотили:
«Пока бабка встанить да завтрак сготовить, мужики копну и обмолотють в четыре цепа, и в хороший год пудов по десять с копны намолачивали. Ну, а если не управлялися, связили её в сараи и складывали адонки, а под них - слой дядовника, мыши-то не полезуть туда, где дядовник, вот и стоять потом эти адонки, а когда управлялися с урожаем, начинали молотить. И какой же потом хлеб душистой из этой ржи получался! Пшеницы-то тогда еще не сеяли, и пшаничную муку только на пироги к празднику покупали, а так всё лепешки ситные пекли. Высеють ржаную муку на сито и замесють тесто, да попрохОней, пожиже ставили, потом его на капустный лист и в печку. Бывало, все лето эти листья ломаешь, обрезаешь да сушишь, сушишь».
Хватало мужикам работы и зимой, - скотину покормить, грабли, сохи, бороны подремонтировать, повозки подладить:
«Помню, дед Илья уже и старый был, а всё-ё ему и зимой покою не было. И особенно, когда овцы начинали котиться. Ведь он же тогда из сарая и ночами не выходил, - не прозевать бы ягнят! Окотится овца, сразу и несёть ягненка в хату. И вот так отдежурить несколько ночей, а потом как повалится на кровать прямо в валенках, в шубе и сразу захрапел. А разве поспишь днем-то? Тут же со скотиной управляться надо, или сын с извозу* приехал, надо лошадей отпрячь, накормить, напоить.»
Мало знаю я и о моей прабабке Марии, жене деда Ильи. А работала она в гостинице Карачева (в трёх километрах от Рясника):
«И определила её туда Мерцалиха. Досу-ужая* эта Мерцалиха была! Росточку-то ма-аленького, и нос какой-то завернутый, а поди ж ты, была вхожа в богатые дома».
А эту двухэтажную гостиницу построили в конце 19 века, когда мимо Карачева прошла железная дорога и «в ход пенька пошла», которую перерабатывали на пенькотрепальных фабриках, делая из неё веревки, канаты, за которыми приезжали купцы даже из других стран.
Мать прабабки Марии умерла рано и пятеро девочек остались с батей, так что он не считался с ними и когда за какую-либо сватались, то сразу отдавал замуж. Просватали и Марию за Илью, когда была она еще совсем девчонкой. Был он молчаливый, простоватый и со слов мамы не любила она его всю жизнь:
«Сама-то красивая была, горячая. Помню, висела у неё в углу иконка «Изыскание душ погибших», под ней лампадик горел, и как только взгорячится, упадёть возле неё на колени и ну молилася! Молится-молится и обойдётся, успокоится».
Детей от мужа Мария иметь не хотела, а когда надумала, то засобиралась идти в Киев, чтобы «ребеночка себе вымалить». Дали им таким-то, как она по гробику, и должны они были всю обедню отстоять с этим гробиком на голове, а когда вернулась из Киева, то объявила, что у нее будет ребенок:
«Ну, в деревне сразу и заговорили разное, наговорять и Илье, а он её бить. Рассказывала маме:
- И палкой я бита, и ухватом, кочергой*, и об печку сколько раз! Вот только печкой еще не бита.
Да и вообще, она ж, бывало, придёть с работы выхоленная, чистая, а дед Илья – мужик мужиком и как что:
- А-а, ты там с другими!..
А насчет других про неё не грех было и сказать, она ж красивая была, умная, и сама таких любила, вот и родила себе сыночка от кого-то, вроде бы перед смертью сыну сказала».
Жили они в достатке, прабабушка Мария всё несла из гостиницы, сладостей и то было вдоволь. Моя бабушка Дуня рассказывала маме:
«Когда перешла к ним жить, так прямо спродивилася: как вязёть свекровь домой и колбасы, и окороков копченых, и плюшек мешок! В гостинице-то пекаря другой раз не уследять, поджарють партию булок или зачерствеють какие, а она сгребёть их и домой. А куда ж самим поесть? Свиньям и отдавали. Так что денег у них хватало, говорили даже, что рублей шестьсот в банке лежало, а когда бабушка умирать стала... Руки у нее болели, она ж сначала прачкой в гостинице работала, а ты попробуй-ка цельный день зимой в проруби пополоскайся! Вот от рук и померла, а что б полечить и понятия не имели. В тот день, когда это случилося, приходить к ним староста с каким-то купцом да к Илье: связи, мол, его в Брянск, а дед и заволновался:
- Как же я поеду-то? Вдруг она помрёть тутова без меня?
А бабушка слышить это да шепчить сыну:
- Тишечка, голубчик! Да проводи ты его, чтоб на глазах-то моих не был!
Дед уехал, а она и померла. Во как… до самой до смерти терпеть его не могла!»
А умер прадед Илья так: как-то пошёл пасти лошадь за своими огородами, да и заснул, - старенький же был:
«Лошадь-то возьми да забреди на барский луг, а там караульшык был такой свирепый! Наскочил на дедушку и избил его. Приехал он домой, да и захаркал кровью. И зачах, и помер вскорости».
Деда Тихона Ильича я никогда не видела, но мама говорила, что был он красивый, грамотный, читал книги и всё никак не находил себе по нраву невесты, но когда увидел мою бабушку Дуню, жившую на другой стороны Карачева в слободе Масловка, то сразу и влюбился, поехал с прабабкой Марией свататься, а её батя (мой прадед Алексей) им и говорит:
«- Не-е, не отдам я мою Дуняшку за прачкиного* сына!
Вот и началось... Поедуть снова свататься, а он опять:
- Да что моей дочке на ваших ряснинских песках и делать? Вы, нябось, и с землей-то управляться не умеете.
Выскочить бабушка на улицу, плюётся-плюётся:
- Черт кудлатый! Никогда больше не приеду за эту Дуняшку свататься!
А отец - свое:
- Ни на ком не женюсь, кроме как на ней!
Ну, наконец, вот что отрезала мамка:
- Если, папаш, не отдадите меня за Тихона, то как поедить он с другой венчаться, ухвачусь за задок повозки и буду гнаться. И не отстану.
А характер у нее был!.. Вот дедушка, видать, и подумал: ну что с ней, дурой, делать, ведь так и отчебучить*. И когда опять приехали свататься, говорить:
- Ну ладно, так и быть... Согласен. Даю еще и теленка в придачу.
А бабка как взовьется:
- Да пропади ты пропадом со своим теленком, нужен он нам!»
Так-то и поженились мои предки, и жили в любви, пока не случилась беда, - началась на Ряснике эпидемия тифа (1909 год, маме было 6 лет):
«И дело было весной. А весна была жа-аркая, много народу тогда помирало. Помер и отец нашей подружки Маши. Побежали мы посмотреть на похороны, а на ней - платочек чёрный, ботиночки новые и платьице новое серенькое с черными обирочками на подоле и на рукавах. Мы так и ахнули: ка-акое красивое! Прибежали домой, стали мамке рассказывать, а она послушала нас, послушала, да как заплачить! Чувствовала, видать... Вечером играем с братцем и Динкой на дороге, ждем отца с извозу... а у него лошадь была с белой залысиной, и далеко-о её видать было! Вот и на этот раз… Играем и вдруг показалась она в конце улицы. Встретили отца, а он подъехал к хате и сразу в дом пошел. Бывало-то, потормошить нас, посмеется, а тут даже коней отпрягать не стал и только сказал нам:
- Возьмите, дети там, на повозке…
Достали мы гостинцы, заходим в хату, а отец уже на кровати ляжить. Мы - к нему, а он и говорить мамке:
- Дуняша, уведи детей.
Ну, а потом жар с ним приключился, да такой, что он весь красный сделался. А у нас в сенцах всегда сквозняк дул… одна-то дверь во двор вела, а другая - на улицу, и вот отец ка-ак всхватится да на этот сквозняк! Там же ветерок, ему видать на нём и лучше, а мать - за ним:
- Тиша, что ж ты делаешь!
Ну а он уже и не помнить... Через день вовсе ему худо стало, метался, бредил. Привезли батюшку, причастили, пособоровали… стала у него и память отходить. Мать позвала нас:
- Дети, молитеся, - плачить.
Стали мы молиться, пала я на коленки и вот как сейчас помню! Гляжу на Божью Матерь и кажется, что выходить она из кивота и смотрить на меня жа-алосливо так... но ничего не говорить. Как стало мне страшно! И тут мать позвала опять:
- Дети, идите. Отец благословить вас хочить.
Стояла она у изголовья и держала икону в руках. Подошли и мы, а папашка посмотрел-посмотрел на нас какими-то глазами мутными, а потом поднял руку да как толкнёть меня! Упала я, испугалася, заплакала, но тут все забегали, засуетилися, мамка обмерла, а я всё-ё никак не могла успокоиться и заливалася слезами: папашка-то так меня любил, а вот теперича и оттолкнул... Ну, пошили и нам такие же серенькие платьица с черными обирочками, купили черные
