«Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись…»
(Шекспир)
- Да вы даже и представить себе не можете, дорогой мой Лексей Валениныч, как прекрасно все это будет.
- Ну полноте, Игорь Иванович, полноте. Вашими бы устами… А тревожно все-таки, не спокойно на душе то.
- Да вы гляжу озябли никак. Шубку мою накиньте. Хороша шубка, ровно печь горящая. Егеря поднесли с последней охоты.
- Хороша шубка ваша, объемиста, да не в размер поди.
- Да в самый раз, в самый раз, душа моя. И обернет и нагреет.
Барин Игорь Иванович встал, сам вышел из гостиной и вернулся с шубой, вином и корзинкой. Шубой укутал гостя, да так, что только глаза и нос видны остались. Вино разлил в бокалы пухлые и один сунул в рукав шубы, где его схватили тонкие, длинные и цепкие пальчики дорогого, желанного гостя.
- Да вы извольте, извольте, извольте… испробуйте, - приговаривал хозяин, - славное винцо, с моего виноградника, с крымского. Не обижайте, Лексей свет Валениныч, отказом. И с собой положу, в корзиночку, для супруги, и карбонатика егерьского последнего, небось помнит она карбонатик мой.
- А как не помнить, как не помнить, кормилец, до сих пор поклоны шлет, - Алексей Валентинович тоненько хлебнул винцо, выкатил и закатил глаза, показывая зрачками – вверх, насколько хорошо питьё хозяйское, - Ай да вкус, батюшка, дивная Лоза, прокураторская. Широко живете Игорь Иванович, красиво, привольно. И душа у вас широкая, необъятная, как матушка Россия. Конца и краю не видать.
- Ой, не видать, не видать… А за душу мою спасибо, вам… аж до слезы сказали. Сам за себя так не скажешь, не сподобно так. А и у вас душа-то обнаженная, ранимая, вверх смотрящая. Да за службой государевой черствеет она. Не дает размаху мундир тесный, пуговичками золотыми грудь давит. А я давно знаю – человек вы поэтический, трепетный и за цифрами казенными, да бумагами не спрячетесь и случись война какая, первым пойдете и на поле ляжете. Ведь ляжете?
- Обязательно лягу. Самым первым и лягу. Да ведь и вы ляжете?
- Да прямо рядом с вами, батюшка, и лягу. Ни секунды не задержусь.
- А мне бы хотелось так, чтобы вы жили. Чтобы я лёг, а вы жили. Дальше жили с душою вашей, обнаженною.
- Да как же так, сударь мой? Вы стало быть с ляжете, а я жить буду?! Уж вы не обижайте, Лексей Валениныч. Ни за что я без вас жить не буду, а лягу непременно и не думайте даже, и не просите, не просите, не просите…
- Да ведь, кто-то же остаться должен здесь. Это что же будет на Руси-матушке, если мы все поляжем. И такие люди как вы – остаться должны. Широкие, размашистые, а нам казенным за вас умереть и положено. И я, лично, за честь почту – умереть за вас и за Россию.
- Ой, да что же вы удумали – за меня помирать? Господь с вами, не позволю. Это вы как хотите, а умирать без меня - не позволю. Вы в доме моем, в моей шубе, моё вино пьете и меня хвалите, а я вас умирать без себя отправлю. Я русский, я христианин в конце концов. Я рядом лягу и точка, и не возражайте, ради бога. Да мыслимо ли себе представить, что вы уже всё, а я всё еще… Как же я жить то без вас смогу? Как? Как? Как?!!!
И пауза отчаяния повисла надолго. И долго не слышно было ни звука почти, только открывались где-то двери, да в окно залетал и поскрипывал по комнате шорох ветра. И оба барина вдруг тихонько заплакали, а потом сразу зарыдали навзрыд, и слышно стало, как кинулись их обнаженные души в объятия друг друга. А потом, наплакавшись, суетливо и нежно прощались, и гость вежливо отказывался от корзиночки с винцом и карбонатиком, а хозяин-таки умолил и настоял таки.
В том же городе, но в другом большом доме, не так, чтобы и сильно далеко, немолодой уже, потомственный офицер, в звании, по прежним временам соответствующем званию статского советника, в котором служил последнему императору его прапрадед в тайной канцелярии, еще раз с искренним филологическим удовольствием перечитал стенографию разговора главы крупнейшей в России нефтяной компании с одним бывшим уже министром и аккуратно подшил её в папку с коротким названием – «Дело».
