Он называл себя воином, отрицая всякую нужду кому-либо использовать иное сочетание звуков. Они рычали, извивались, целовали его гнойными губами, но оставались лишь зверьми, жалкими и голодными до сердца. Везде, всегда, глаза пустые и иссохшие, взывали во тьме перед его взором, омрачали поступь, ограждали стеной плоти безобразной, слабой и алчущей, но путь был неумолим. Он шел, омываемой нечестивой кровью, порочными взглядами и богохульными стенаниями, без жалости вонзая меч лишь в смутное колебание тени на алых сводах.
Воин рождается в одиночестве, из мертвых тел, что вынашивают его в зловонной утробе, удушающей, но все же способной пасть под напором неумолимой воли. Проламывая себе путь, он падает в сточные воды и тянется к берегу сквозь вздутые комья безропотно принявших дар бессилия, недостойных и порочащих имена, что могли бы иметь. И там, на нечестивом берегу одиночества и отчаяния, воин жалко, но неумолимо ступает на дорогу костей, без оружия, лат, умения и знания, но лишь с твердым взглядом и сердцем, полным отваги.
Они всегда были рядом, слышали каждый удар молота по кромке меча, испытывали каждый шрам на нагруднике, проживали каждую каплю жизни, молясь тьме о том, чтобы воин пал и в грехопадении своем стал одним из них, шепотом или завываниями дикими, переходящими к захлебыванию кипящей кровью. Жалость убивает, слабость убивает, сомнение убивает, и лишь воля даёт жизнь, настоящую и пренепорочную. Демоны рыдали, взывая к благородству, оправдывая чужие муки своим безразличием, пели о любви и чистоте, утопая в пороке и смраде нечистот, но воин вновь и вновь взмахивал стальной непоколебимостью, отбрасывая воющих прочь. Лишь по телу проскальзывали ядовитые когти, оставляя душу первозданной и пречистой, недоступной ни тьме ни сомнениям.
Бесчестным было время, бесчисленными смерти, бесконечными муки, но шаг сменял шаг, и однажды аду пришел конец. Тошнотворные пары сменились благоуханием цветов, хрустальная вода заструилась по камням вместо черной крови и все вокруг стало живо и благословенно. Демоны остались там, где и было единственное их место - в прошлом, далёким и иллюзорном, кишащем страданиями и трагизмом, но не способным воскреснуть. И, когда первые порывы солнечного жара коснулись его оплаканных ладоней, перед воином возник животрепещущий серафим с глазами влажными от созерцания каждого порыва жизни.
О путник, путь твой пройден — радостно возвестил посланник небес — Все тяготы и горести пали пред тобой и ныне свободен ты от довлеющих судеб. Ты уплатил все цены и ныне не только боль твоя отступит, но истины войдет в сердце твое. Позволь же узнать имя, чтобы ангелы петь могли о приходе твоем!
Но не было имени у воина и тот молчал.
Быть может ты не выбрал его, но в том нет стыда. - задумчиво произнес серафим — Имя тебе — спасшийся, путь твой - в чертоги света. Возьми же руку и пройдем туда, где восполнятся все жажды твои, а невзгоды станут лишь тенями неясными.
Но воин стоял недвижим и холоден.
Быть может слова твои оскорбили тебя, о, путник? - удивился посланник небес — Поверь, я лишь хочу воздать сердцу твоему за муки и лишения, ведь истинно заслужена себя награда...
Но в этот самый миг яркая струя крови опросила травы безжалостностью стали разрубая серафима от плеча до живота. Онемевшее от ужаса лицо сделалось черным, губы шептали что-то невнятное, о свободе, любви и истине, но воин не слушал.
Потому что никого нельзя слушать.
Потому что он всегда был один.
Потому что каждый враг.
Потому что он — воин.
