Цепи

Держать землю, определенно, не самое простое занятие на этой земле, но Секвак выбрал его практически добровольно, хотя и без вмешательства знамений и сути мироустройства тут не обошлось. Дело очень простое и в тоже время невероятно изматывающее - держать руками два стальных троса, прибитые кольцами к камню, робко торчащему из грунта и уходящему глубоко под него. Не обладай Секвак невероятной способностью фокусироваться и зависать в одной точке пространства, земля уже давно улетела бы в адскую, но в тоже время ледяную, бездну, безжизненную и щемяще пустую. Первое время это было весело, занятно и крайне воодушевляюще. Весь мир в руках и, стало быть, у ног. Наверное, Секвак мог бы назвать себя мессией, не будь это слово таким потасканным и обрюзгшим. Цвет человечества, всеобщий друг. Не то чтобы он жаждал особых почестей и чистой, незапятнанной любви, но согласитесь, было бы справедливо и приятно получить несколько восторженных улыбок, облагороженных букетами благоухающих лилий. Не столь уж и много за предоставляемую услугу. И, стоит признать, немногочисленные прохожие действительно улыбались, но скорее снисходительно, с лёгким привкусом грусти и былого. Секвак их не понимал, но, к всему прочему, понять и не пытался. Порой он был близок к раздраженному вопросу из жажды осадить невежду, но всегда отвлекался на важность и несомненную необходимость своей цели. Пусть смеются, пусть презирают, пусть боятся - а что они будут способны попав в бездну? Ныть, умолять, молиться да причитать. И, сжимая цепи до раскаленных кистей, Секвак оставался недвижим и невозмутим.
Так продолжалось довольно долго, по личным ощущениям - пять или шесть туманных тысячелетий. Люди копошились поодаль, их было мало, они проживали свои скромные, по меркам Секвака, жизни, плодились, рисовали сцены охоты и сбора урожая, пели песни - в общем, вели своевольный быт с низменными волнениями и тревогами. Возможно, и в этом была своя тихая радость, но жизнь ради высшего блага порождало благородство, а, стало быть, возносила до небес. “Кто из них не захотел бы занять мое место? Кто из них бы посмел мечтать о героической судьбе, о незыблемости существования и неуклонности воли?” К десятитысячному восходу солнца Секвак окончательно уверился, что имеет иную природу, создан не из глины, но камня, а, может, и не создан, но был вечно. Ведь если не был - что стало бы с бедной землей и всеми ее обитателями, морскими, воздушными и, быть может, подземными, хотя в их уязвимости сжимающий цепи понимал до крайнего мало. Впрочем, как и о многом другом. Он понимал в том, что мог увидеть, а видел то, что не могло спрятаться за леса, холмы и капризный горизонт, то сужающийся то расходящийся по воле случая. Иногда, когда ночь была особенно темна, а реки безмолвны, Секваком овладевало секундное отчаяние. Казалось что он был так одинок, и так далёк, и так глуп, что хотелось плакать, громко и безутешно, утопая в слезах, так, чтобы непременно быть услышанным кем-то подобным ему самому, так, чтобы он понял то, чего сам
Секвак понять был не способен. Но после звук и свет вновь проники в его тело, облегчая муки неизменностью происходящего и придавая новые силы уставшим кистям. Все было просто и ясно. Великая цель и великая жертва.
К концу пятого тысячелетия мысли о жертвенности все чаще стали посещать его разум. Жертвенности не как чести, но обреченности. Все больше ему хотелось чего-то простого, обыденного, человеческого, но признаться в этом он не мог ни земле, которую держал, ни себе и, тем более, не богам, которые сделали свой жестокий выбор, тот выбор, что нельзя было не оправдать. “Они испытывают мое сердце, тащат вниз, хотят убедиться в силе и стойкости”. С каждым днём он повторял эту молитву все чаще и чаще, пока она не заняла все его подсознание, не стала его персональной неоспоримой истиной. Фигурки на горизонте перестали быть людьми - они превратились в демонов искусителей, разыгрывающих сцены из жизни, которых никогда не было и быть не могло. Солнце вращалось только для того, чтобы раскалять тело Секвака днём и покрывать льдом ночью. Земля была лишь его испытанием, а бездна - его провалом, и, после после того как и боги оказались лишь голосами в голове, Секвак, неожиданно для себя самого, оказался единственным живым существом в персональной, ограниченной лишь взглядом, вселенной.
Одиночество и тьма заполняли каждый звук, любое движение, пространство и время. Секваку казалось, что ещё одна грань его судьбы, камень, шлифующий его силу и твердость разума, но как бы был он удивлен, узнав что тьма эта рождена в нем самом. Его нутро вырывалось из под мягкой плоти, раскрашивая реальность столь искусно и всеобъемлюще, что сам мир стал им, а он миром, и вся боль и сожаления, пусть всё ещё скрытые, многократно отражались и множились, как будто не было им числа и, не обладай Секвак необычайным животным стремлением к свободе, о котором он сам ещё не знал решительно ничего, жизнь его навсегда осталось такой как есть, гниющей и смрадной, безысходной и безответственной. Но мир всегда находит пути к тем, кто в нем прибывает, пусть и на всходе шестой тысячи лет.
- Ты держишь весь мир своими руками, - неожиданно услышал Секвак - Наверное, это невероятно тяжело.
Смутная тень устроилась на камне неподалеку, увлеченно приглядываясь к благородному избранному. Сначала Секвак и вовсе не поверил в то, что звуки могут идти из мира вокруг, холодного и пугающего, но позже, когда его глаза понемногу раздвигли подол пелены, смог осознать реальность своего собеседника, придя от этого в молчаливое изумление и сочтя его лишь причудливой игрой света. Однако тень и не думала исчезать вслед за непреклонным солнцем, выжидая мгновение для следующей фразы.
- Никто не почтил тебя так, как следовало. Однако они не в полной мере понимают твою суть. Должно быть, и я не могу ее осознать, но в этом мое стремление.
- Никогда прежде никто не говорил... об этом. - прошептал Секвак, ошеломленный звуками своей речи. Страх и удивление сцепились, как раненые псы, а хаотичные мысли сходились к сокрытию разума от этого пристального взгляда извне.
-  Но это то, о чем необходимо быть сказано. - вкрадчиво прошептал гость - О том, кто есть ты, мир и цепи в руках твоих.
- Я держу мир - рассеянно ответил Секвак - Что больше?
- Да, это неимоверно много. - согласилась тень - Но ты из крови и кости, а не камня. Удел рода твоего - мир и все, что в нем.
- Но кто, если не я?
- А кто до и после, вместо и вопреки?
- Мир выбрал меня. - настороженно пролепетал Секвак - Кто кроме? Я. И пока я есть - мир есть, а не будет меня, и мира не будет.
- Так ты молишься - согласился гость - Но так ты чувствуешь?
- Да - проглотил ком Секвак. - Так и есть.
И ложь капала с его уст, опаляя камень. Тень молчала, но взор ее рвал мысли и раздражал сердце, любившее истину природой своей. Ничего не свершалось внешне, но взрастало изнутри, напрягая кожу и саван обманчивых истин, положенных во столпы хрупкого мира.
- Да чего хочешь ты? - не выдержал избранник богов - Что смотришь так проникновенно? Мне не нужны твои истины!
- Познай свои - прошипел гость - И будь владыкой своих, а не вцепляйся в чужие, как червь в падшую плоть.
Секвак замер в ожидании великих откровений или столь же великой лжи, но тень оставалась неподвижна и беззвучна, не давая разуму принять яд простых ответов. В карманной вселенной воцарилась истинная тишина, та, что оголяет биение сердца и шорох мыслей, вынуждая признавать собственную человечность и наготу. Пришло смятение, но на его дланях покоился дар более щедрый, чем способен был принять человек, удерживающий земную твердь, - неопределенность. Блаженная пустота истин пугала неопытный ум, вынуждая его балансировать между крайностями, но не позволяя коснуться ни одной из них.
- Кто ты? - прошипел Секвак, укрывая тело нерешительной злобой.
- А кем мне должно быть для пользы твоей? - прошептала тень - Грязью попранной, нелепым мороком, или, быть может, сокровенным посланием?
- Быть тем, что ты есть. - произнес потерявший опору голос.
- Но ведь ты и сам пренебрег этим, предпочтя железо в ладонях своих. - вкрадчиво улыбнулся гость, обжигая Секвака изнутри каждым движением языка.
- Нет. - осторожно поджала горло ложь. - Я знаю, кто я.
- Ты - избранный. - согласилась тень. - Но разве этот ответ ты используешь не для того, чтобы не искать другие, и кем станешь ты, ладони разжав?
- Если я отпущу цепи, земля рухнет во тьму.
- А что если нет? Я знаю насколько непреложна эта истина, и с какой святостью ты в нее уверовал, но лишь предположи, пусть на быстротечный миг, что все будет так как есть и было всегда.
- Тогда - нерешительно прошептал Секвак, возмущенный собственной еретичностью - Тогда я обычный обычный, ничтожный человеком, и имя мое проклято.
Глаза избранного беспомощно цеплялись за незнакомца, пытаясь уловить в нем хоть мимолётный отблеск яда или едкой усмешки, но фигура оставалась недвижима и непоколебима. Секвак хотел сбежать, укрыться прочным, непроницаемым саваном веры, но не было и пяди куда могла бы ступить его нога, а время перетирало внутренности, подпирая горло вязкой тошнотой.
- Да - медленно согласилась тень. - Нет ничего страшнее в мире твоём, чем быть обычным и оттого ничтожным и проклятым. Ты держишь мир, но не желаешь мира. Ты любишь свою судьбу, пусть и исполненную страданий и боли, но не мир, что полон радости и слез, чего ты никогда не видел. Тебе нужна известная ложь, но не сокрытая истина.
- Да что ты знаешь об этих замысловатых истинах? - вскричал Секвак, впуская отчаяние и боль - Быть может, о своих, быть может - о том, что за горизонтом, и в небе, и под водой, но не о том, что под этой кожей, и то, какого смотреть глазами моими!
- Не знаю. - тихо согласился гость, поднимаясь на ноги - Но верю в сердце, что бьётся за тебя, и что есть побратим у этого сердца.
И, сделав лишь один шаг, неотвратимый и исполненный любви, он предстал перед Секваком во всей обескураживающий простоте, без крыльев за спиной и чешуйчатого хвоста. Он был обычным человеком, таким, каких тысячи тысяч, в простой одежде и с простым лицом, но с изумительными, сияющими глазами, и плавной невесомой улыбкой. И, когда изумление Секвака стало невыносимым, а разум растворился словно взрыв конфетти, незнакомец протянул ладони, утомленные долгим трудом и отмеченные яркими шрамами, что оставить могли лишь стальные кольца, жёсткие, холодные и равнодушные.
- Что же это? - прошептало лицо, укрытое маской теплых слез. Презирая законы природы, тьма падала на него со всех сторон, дробя в пыль стены окаменевшего света. Он не мог двигаться, не мог мыслить, не мог существовать, но лишь падать, отчаянно и беззвучно, вне времени и любых опор. Вечно. И там, где растаяла даже самая ничтожная надежда, Секвак открыл глаза, пробуждаясь от невообразимо долгого сна.
- Все хорошо. - улыбнулся гость, помогая ему подняться на ноги - Ты справился.
Тело трясло и подташнивало, но оно прочно опиралось на породившую его землю, а в голове было пусто, но так невообразимо светло и просторно, будто в затхлом доме распахнули окна навстречу молодой весне. Цепи угрюмо лежали на земле, а мир оставался там, где ему и следовало находиться.
- Что же это? - затуманено