Мир уходящему часть 2, глава 2

     
  Шурка сдаёт вступительный экзамен. Ему страшно…

  В уютном зале, на маленькой сцене большущий рояль. Концертный. Блестит всей своей лакированной поверхностью, аж глазам больно.  За роялем миловидная молодая женщина. Она приятно улыбается и это немного успокаивает. В зале, за столом, устланном традиционной красной скатертью, приёмная комиссия – два седовласых мэтра, выжидающе глядящие на абитуриента. Шурка старается на них не смотреть: так спокойнее. Женщина за роялем просит повернуться к ней спиной и ударяет по клавише.
  - Спойте этот звук.
  - Ля-а…
  - А этот?
  - Фа-а…
  - Ещё…
  - Соль, ми, фа, ре, до… – поёт Шурка, повторяя все звуки, подряд воспроизводимые на рояле и называя их.
  - Вы знаете сольфеджио? – экзаменатор, похоже, удивлена.
  Удивлён и Шурка:
  - Сольфеджио? Первый раз слышу…

  Дальше – больше: Шурка распевает уже звуки, просто называемые экзаменатором, так сказать, «с голоса»… Мэтры подозревают у него наличие абсолютного слуха. А когда Шурка, выстукивая карандашом по крышке рояля, легко повторяет заданные, достаточно сложные ритмические рисунки и «точь в точь» воспроизводит не простые, запомненные «на слух» музыкальные фразы – всё становится на свои места: мэтры, глядя друг на друга, удовлетворённо и удовлетворительно кивают…
  - Вы на чём-то играете? – спрашивает слегка лысоватый мэтр.
  - Мама говорит: «на нервах…» - простодушно отвечает Шурка.
  «Мальчишка! Что он себе позволяет?» – угадывается во взгляде лысоватого, обращённом  к коллеге.
  Мэтр с пышной шевелюрой, подступно улыбается в квадратные усы «а ля фюрер» и уточняет:
  - Мы имели в виду какой-нибудь музыкальный инструмент.
  - Аа-а… Я умею играть на «губнашке»…
  Мэтры удивлённо переглянулись.
  - На губной гармонике, что ли?
  - Так точно.
  - А почему «губнашка»?
  - Так мне хочется.
  Мэтры удивлены…
  - Резонно… Сыграйте.

  Шурка играет крайне легкомысленную, жутко примитивную колхозную польку, но играет так легко, задорно и так весело, что это вызывает на лицах экзаменаторов и присутствующих в зале педагогов невольную радостную улыбку.
  Видя их реакцию , он постепенно осваивается:
  - Я и на гитаре могу.
  - Интересно… Где у нас гитара? – спрашивает кого-то мэтр с пышной шевелюрой.
  Тот, кого он спрашивает, знает, где у них гитара и вскоре приносит её залежавшуюся, запылённую и от того, видимо, вконец расстроенную. Шурка, теперь уже полностью освоившись, по-хозяйски сдувает с неё пыль, быстро настраивает гитару без отправного тона, чисто «на слух». «Невероятно!» - говорит мэтр с шевелюрой лысоватому. Тот, памятуя дерзость абитуриента, неопределённо пожимает плечами.

  Шурка начинает играть и забывает обо всём на свете. Буквально несколько подкупающих мастерством и искренностью звуков  устанавливают в зале уважительную тишину, и божественная по своей простоте мелодия, полная невыразимой печали одиночества, ушедшей радости и бренности бытия, околдовывает благодарных слушателей, которые и награждают исполнителя аплодисментами, когда затихает последний пронзительный флажолет.
  - Невероятно! – снова повторяет мэтр с пышной шевелюрой.
  - Да, пожалуй, – подтверждает теперь и лысоватый. – Я впервые слышу такого Масснэ. Этот грубиян по настоящему талантлив, – и к Шурке, – где вы учились музыке?
  - У совхозного кузнеца. Это его музыка, – отвечает, как есть, польщённый аплодисментами Шурка.
  - Опять вы грубите. – замечает лысоватый и уточняет: – Это музыка Масснэ, молодой человек.
  - Я вам не грублю, а насчёт музыки – не знаю.
  - Будете учиться – узнаете…

  В коридоре Шурка попадает в окружение толпы поступающих. Поддаваясь овладевшему ею в подобных случаях общему возбуждению, толпа ютится вокруг него и наперебой расспрашивает, что да как, хоть дверь оставалась открытой настежь; и стояла уважительная тишина, и все могли слышать происходящее в зале.
  - Тебя возьмут, парень, за не фиг делать.
  - Ты молодец, чувак: играл – просто здорово.
  - Иди, празднуй. Можем составить компанию… – наперебой высказывались абитуриенты то похлопывая Шурку по плечу, то пожимая ему руку.

  Его заметили. Он обратил на себя всеобщее внимание. Стал первым героем первого дня вступительных экзаменов. Это его смущало. Он чувствовал некоторую неловкость, хоть  популярность у сельчан и их похвалы были ему знакомы, даже можно сказать – привычны. Но то – село. Это – город.

  - Родич, зайдите в зал! – позвали.
  - Это тебя, что ли?
  - А, так он чей-то родственник?
  - Да фамилия это его, болван…
  - А ты откуда знаешь?
  - В списки глянь…

  Шурка сидел расстроенный: класса гитары в училище не было. Функционировали три отдела: дирижёрско-хоровой, соответственно – народный и духовой. Училище готовило руководителей кружков художественной самодеятельности сельских клубов и районных домов культуры.
  Согласовывая шуркин выбор, мэтр с шевелюрой сказал:
  - Мы предлагаем вам народный отдел. Он предпочтительнее: домра и балалайка – инструменты струнные, как и гитара. Понятно, есть существенная разница, но на домре можно развить достаточную беглость пальцев, как, кстати, и на балалайке. И эта практика будет никак не лишней, при последующем совершенствовании гитарной техники.
  - К тому же, – вмешался лысоватый мэтр, – если вы, с позволения сказать, самостоятельно, я не беру во внимание помощь, оказанную вам со стороны совхозного кузнеца, – поскольку она вряд ли могла быть столь существенной, – добились таких ощутимых результатов, я склонен полагать, что училище даст вам неизмеримо больше знаний в области музыки, которые вы, молодой человек, я уверен, сможете успешно использовать в дальнейшем.
  Шурка терпеливо выслушал этот мудрёный, стремительный словесный понос, и с трудом  выудил из него основную мысль, с которой неохотно, но все же вынужден был согласиться: другого пути нет. В городе был ещё культпросвет, но его библиотечный, театральный и хореографический факультеты предполагали крайне ограниченный круг музыкальных дисциплин.