Выехав за город, он и не рассчитывал обрести никакого подобия покоя или умиротворения. Безмолвия и тишины нет нигде. Это было ему известно давно, кажется даже с самого детства. Хотя здесь, на природе, без людей, механизмов и машин звуки мира раздражали слух гораздо менее интенсивно. Шелеста листьев придорожных деревьев на весеннем ветру и болтовню расщебетавшихся от майского тепла птиц одинокий велосипедист слышать почти не мог из-за шороха шин по асфальту пустого шоссе. Да и ни к чему были ему эти стрекотания пернатых и шелест листвы. Он выехал из города не за этим.
Человек на велосипеде, по виду лет за пятьдесят. Коротко стрижен, спортивная фигура, лицо гладко выбрито, глаза надёжно скрыты солнцезащитными очками. Мягкие, удобные кеды для велосипедных прогулок.Тёмные брюки с закатанными до колен штанинами и серая футболка с короткими рукавами и надписью на груди по французски "Je Ne Regrette Rien". ("Я ни о чем не сожалею". Песня Эдит Пиаф)
Уже часов шесть подряд он гнал велосипед, не переставая равномерно крутить педали. Людей и машин тут почти не встречалось. За весь путь до Ясной Поляны его обогнали лишь пару раз. Ветхий «Москвич» перегруженный и смрадно дымящий, видимо, достояние местных дачников и двухъярусный экскурсионный автобус, направляющийся, скорей всего тоже к усадьбе Толстого. Однообразный пейзаж весенней зелени вдоль дороги мало его занимал. Ради разнообразия или отдыха, Пелевин решил пройтись пешком, держа велосипед за руль.
- Поляна Ясная и не ясная. И в чём смысл этого слова "Поляна", и в чём ясность этой "Поляны"? - Бормотал он сам себе полушёпотом, по-видимому даже не осознавая этого.
После посещения редакции "Капрала" Виктор решил сдать билет на самолёт и ненадолго перенести намеченный полёт в Непал. Ему почему-то очень захотелось сначала повидаться с Толстым. Поговорить с ним, о чём-то расспросить.
- Ты надолго туда? Когда собираешься обратно? — Поинтересовалась перед отъездом его литературный агент Женя Лесетская, которой он поручил сдать билеты на самолёт.
— Не знаю. Поговорю со стариком, может уже к вечеру и вернусь. Или пару дней поживу там. Созвонимся. — Как-то отстранёно, задумчиво и неопределённо ответил он. Сел на велосипед и уехал.
- Интересный старик, - рассуждал сам в себе Пелевин, - Уже ведь под двести лет деду, а из ума, похоже, не выжил. Свои свежие рукописи в журналы до сих пор таскает чемоданами.
Тем временем шоссе вошло в уютный посёлок. Ухоженный, тихий, словно сохранённый суетной цивилизацией для спокойного отдыха пенсионеров и дачников. Вдоль домов и на тропинках малолюдно, чисто. Лавочки у свежевыкрашенных заборов, за которыми сады, цветники и аккуратненькие небольшие домики.
Спрашивать у местных, где живёт классик, нужды не было. Повсюду у дорог и тропинок стрелки, указывающие направление к дому Льва Николаевича. Именно не к усадьбе, а к небольшому домику с мансардой и миниатюрным садом, состоящим всего лишь из нескольких деревьев. Под яблоней круглый столик и два кресла-качалки. По всей видимости к старику часто приезжали за советом не только литераторы, но и почитатели. А в своей усадьбе Толстой уже давно не жил, отдав здание под литературный музей, куда и приезжали регулярные экскурсионные маршруты.
Это мистика, но старик словно был предупреждён о приезде гостя. Он, широко улыбаясь (улыбку не смогла спрятать даже громадная борода), вышел на крыльцо, как только Пелевин, входя в его дворик, прикрыл за собой калитку.
— А я ведь знал, что ты приедешь ко мне, Витя.- Приветливо встретил коллегу седобородый старец.- Ну, проходи в дом, сейчас чай будем пить. И разговаривать.
Сели за стол в просторной гостиной. О чём говорить, что спрашивать Пелевин не знал. На ум не шли ни слова, ни мысли. Просто, уютно, хорошо и спокойно со стариком. А ведь так много хотелось спросить, пока просматривал в редакции «Капрала» свежую рукопись классика. Толстой начал разговор первым.
— Читал твои книжки. Почти все. Или все, даже и не знаю.
— Ну и как? Понравились? — Виктор улыбнулся и пристально посмотрел на Толстого через неприступную черноту солнцезащитных очков.
— Да. Свежо, смело, всегда интересно и умно. Удовольствие истинное получаю и учусь у тебя. Много юмора в твоих романах и здравого смысла. Нестандартно мыслишь, парадоксально. Теперь в литературе это большая редкость и роскошь, уж точно.
— Да это я у вас многому учусь, Лев Николаевич.
Помолчали, прихлёбывая обжигающий чай. На этот раз разговор продолжил гость.
— Лев Николаевич, к вам вопрос не по теме литературы можно?
— Всё можно, Витя. Тебе всё можно, даже то, что другим нельзя. Говори.
— Эта ваша вечная борода в пояс — имидж или какой-то гламур философический?
— Хорошо спросил. Прямо в лоб и по сути. Также и отвечу, коллега. Это не имидж старца и никакой не гламур. И не образ статусного старика. Это просто элементарная практическая лень. Зачем мне бороду то сбривать? Зачем мне что-то теперь менять? Экскурсии приезжают посмотреть на автора «Войны и мира» и «Анны Карениной». Меня с бородой узнают. А без неё поди и не признают. — Старик ухмыльнулся, отхлебнул с блюдца чай и продолжил.- Абсолютно не вижу смысла бриться. К женскому вниманию равнодушен стал. Ничего от них уже не хочу и не жду. Да и привык за многие годы к волосатости своей.
Пелевин улыбнулся искреннему ответу старца, а может быть каким-то своим мыслям.
— Я вот тоже привык всегда глаза за очками скрывать. Комфортно, как защитная стена между мной и миром. Только перед сном снимаю. Пару раз в них даже и засыпал. Просыпаюсь - раздавил оправу.
— Так не одни мы с тобой такие, Витенька. Миша Боярский полжизни уже шляпу свою с головы не снимает. Везде в ней. А снимает, наверное, только перед сном, как и ты свои очки. Ну, теперь пойдём, немного погуляем у речки, пока светло. Потом вернёмся, поужинаем и будем ко сну готовиться, отдыхать. Ты ведь поди устал с дороги. Педали полдня крутил. Вон дверь в твою комнатку. Там кровать и диван, стол, лампы и свечи.О литературе и мире уже завтра, на свежую голову поговорим.
Собеседники по-дружески рассмеялись. Контакт между авторами установился естественно, легко и непринуждённо. Хотя встретились они впервые. Правда, отдыхать никто и не собирался. Толстой по своему обыкновению ночью спал плохо и мало. Чаще всего после полуночи вставал, заваривал чай и писал до рассвета. Непременно при свечах. Не зажигая электричества в доме. А его гость так вообще засыпал только под утро, потому что тоже привык писать исключительно по ночам. Самое благодатное и загадочное время творчества для писателей.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
