оказывается, какой длинный.
- Да, время летит быстро, - соглашается Онегин задумчиво. – Какие новости? Что с Лариной, к примеру?
- Вышла замуж за князя-енерала, скоро опять возвращаются в столицу.
- Так она здесь?
- Здесь, батюшка, здесь. Какие-то реформы в имении проводит. Вот, как проводит их, так и сама поедет.
- Что ж, надо съездить, навестить соседей, - решает Онегин.
Подъезжает, подходит к парадному крыльцу. В кустах примечает заржавелый трехколесный велик.
- Вот и весь мой прогресс, - раздумчиво говорит Онегин. – Пытался обучиться ездить на двухколесном… Но падаю! Вестибулярный аппарат ни к черту! Надо меньше пить пузырчатое Клико. Но мы рабы привычек!
Он входит в прихожую. Навстречу выходит княгиня.
- Ты ль та самая Татьяна! – восклицает пораженный Евгений. – Не узнать. Аж петь хочется арию Бизе из оперы «Кармен» (шутка).
- Пой, птичка, пой, - отвечает сурово Татьяна. – Я же тебе готова кукушечкой подпеть, потому что вижу перед собой закатную эпоху.
- Но ты меня любила! – напоминает Онегин с надеждой на возврат вчерашнего дня.
- И что ж?
- Давайте любить друг друга снова, - делает ей дельное предложение Онегин. – Тем более что я разочаровался в теории Рикардо в пользу идей Прудона.
Татьяна вспыхивает классовым гневом.
- Твою же мать, Онегин! Как ты все поздно делаешь. Даже на восстание декабристов опоздал. И на дуэль Пушкина. Тем более на мне жениться. Не дал счастья поехать с тобой на каторгу в Сибирь. Теперь изволь мне блистать на балах в Зимнем. Попробовал бы ты таскать кринолин с пуд весом. И танцевать, гремя подвесками, как люстра. А перед тем шесть часов прическу водружать. О, это дьявол придумал моду и балы. И ты хорош: вскружил мне голову, и я поехала в столицу следом, в надежде – вдруг… А ты - тут. Вот почему ты лишний.
- Так я ж предупреждал, - несмело возразил Евгений.
- Молчи! Уж лучше я Базарова приму. Не дворянин, зато какой зоолог! Нигилист! Раскрыл глаза… Отныне у меня, как социально раскрепощенной женщины, большое будущее – быть лучом в темном царстве, входить в горящую избу, лечь на рельсы во втором томе, поднять красное знамя борьбы и умереть за пулеметом.
Онегин никнет главою, стоя на коленях перед социальным будущим.
Неожиданно входит растерянный действительный тайный советник Каренин с пачкой прокламаций в руках…
Открытый финал. Занавес. Аплодисменты.
Набросок альтернативного спектакля
Нева, зима, дворец, гулянья...
- Ах, Онегин, какое чудное письмо от вас с признаньями я получила.
- Да, я полюбил вас! Страстно…
- И ответно!
- Так мы теперь встречаться будем тайно?
- Ах, нет Онегин. Нас заметят и меня сошлют…
- А я за вами, в глушь, в деревню…
- Нет-нет, Я там уже была. Неужели снова со двора? А как же бал, где я блистаю…
- Так что ж мне делать? Не томи.
- Ну-у, что тебе сказать…
- Скажи!
- Как ловко Ленского убили. Паф, и у Ольги женихи уже другие. Так может быть… и здесь… Вдовою быть возможно. А там вновь замуж не зазорно.
- Богиня! Ловкий план. На счастие свыше он нам дан. Немедля мчусь я в тир…
- Евгений, ах, ты мой кумир!
Et cetera…
(А ведь, пожалуй, она его обманет. Зачем ей узы Гименея с таким состоянием и кучей поклонников? И чем, скажите, она хуже мадам де Сталь с ее салоном?)
Прим. Вот это драма! Вот так поворот! Держись-ка Пушкин, найдем на классиков мы укорот.
Декадансо-новаторский
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен и в романе,
И там уж торжествует он.
Ну раз торжествует, то надо чтоб брутально и земно. Что там в жизни делается? Ага, вон это и то. Так отобразим сие на сцене!
Она проститутка, прозванная «Розовой бутон», в девически - Ларина Танюша. Он – известный гастролирующий концертмейстер, народный артист Чебоксарской филармонии Онегин Е. Побывав на его концерте, Татьяна пишет ему в личку мессидж, памятуя завет поэта: «Мне галлицизмы будут милы, Как прошлой юности грехи». Так что не надо стесняться ни англицизмов, ни грехов. Итак Татьяна написала:
«I love you вас и все такое. О, shit! Что я могу еще сказать? И вольны вы меня, голубку, презреньем тяжким наказать. Короче. Приезжайте. Адрес…».
Онегин встречается с незнакомкой на трассе Москва-Тамбов, чтобы не только отказать ей в ночи, но и наставить на путь истинный. Евгений устало, но веско говорит ей, что она и так жрица любви и ей не надо влюбляться дополнительно и в нагрузку, ибо это отвлечет ее от своего божьего промысла – дарить мужчинам сиюминутную радость как часть онтологического бытия.
На робкое возражение: что она может и больше, Онегин отвечает, что есть баланс Мироздания, и каждому дано то, что у него есть и дадено свыше на крышу. Ему дано – дарить публике чарующие звуки какофонии Шёнберга, ей – взрывы в мозгу мужчин. И многократно прав старина Шопенгауэр: наш мир есть лишь воля и представление. Вот и я, собрав волю в кулак, даю гастрольные представления малопочтенной публике. Но это нужно мне, как в духовном, так и в материальном смыслах. Таков закон Вселенной и не надо мешать пиво с шампанским, шашлык с квасом, ваксу с черной икрой…
- Я поняла, - молвила Татьяна и молча села в подъехавший рефрижератор, чтобы растаять в звездной ночи.
Онегин тоже погрузился в свой «мерседес» (или все же в «Ладу-Калину с учетом текущей политической обстановки?). В машине он поет арию голосом Валерия Леонтьева: «Но почему, почему, почему…». Что-то теснилось в его груди, не давая запеть голосом иного тембра. И нога непроизвольно жала на газ…
Лет чрез пятьсот дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут….
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
Ага, если бы только люля-кебабню… Гаишник тормозит тачку. «Как быстро мы падаем с высокого в прозаическое», - огорченно думает Онегин, доставая купюру.
Промчались годы. «Прошла любовь, явилась муза И прояснился темный ум». Увы и ах. Зря сулил поэт компенсацию. Завяли не только розы и прочие кусты, но и слава концертирующего маэстро. Однако его еще приглашали на корпоративы тонкие ценители искусства, разбогатевшие на продажах шаурмы, и слышавшие, что Онегин – звезда высшего света, раз был приглашен однажды в Кремль. И вот Онегин, прикрыв глаза, вдохновенно дирижирует оркестром, как вдруг сквозь дымку видит в зале Ее, одетую в меха и боа, сверкающую от бриллиантов и собственной красоты. «Запретный плод нам подавай, а без того нам рай не рай». В перерыве, за фуршетом, он подошел к ней и напомнил, что она была влюблена в него.
- Было дело, - соглашается южнорусская княгиня и бывший «Розовый бутон». Как я была тогда наивна и чиста в свои 17,5 лет. Я даже не знала, что такое куингнус, путая с гуигнгнами.
«Фу, как пошло» - мелькнуло в дворянском мозгу Онегина, но ремарку драматурга не вымараешь. Какие времена, такова и лексика. В конце концов, не литературным же матом объясняется. Но проворчал:
- И как только ты запомнила этих… гунгмов.
- Гуигнгнов? Да, понатыкал автор согласных, но девичья память хоть и коротка, но…на другое. А мне лошадки понравились у Свифта. И то, чем закончат люди. Повидала я таких йеху. Вот и подумала, что ты другое. Маэстро все же!
- Я понял свою ошибку, как только увидел вас. Будьте моей любовницей и музой! – пылко предложил Онегин, преклоняя одно колено.
И был крайне удивлен ответом:
- Ах, зая, охолонись, мы тем самым нарушим баланс Вселенной. Я – хранительница домашнего очага и верная жена, ты – развлекатель народных эстетизированных масс. Каждому свое, как говорится. Пусть греет тебя мысль, что ты был моей второй любовью.
- А кто был первой? – ревниво спрашивает Онегин.
- Пушкин на пару с Чайковским. Кстати, ты убил своего конкурента по искусству поэта Ленского?
- Нет, - огорченно вздыхает Онегин. – Он теперь театральный режиссер и ставит спектакль в «Вахтангове» и параллельно в «Гоголь-моголь-центре» на гранты Министерства Культуры. Кстати, что-то из Пушкина на мотив Чайковского. Говорят, хочет представить их бисексуалами, целующимися в финале под падающей снег и полонез Огинского. А вокруг вальсируют фрейдистские персонажи их либидо. Доигрались! Шёнберг их не устраивает!
- Эх, ты, - огорчается в свою очередь Ларина-Туймазова. – А я тебя любила. Какие ты мне надежды внушал своим внешним блеском! Думала на международный фестиваль поедем, сотрясем тамошних дворян от искусства. Придется сходить на Ленского, может он оправдает мои надежды. Прощай.
Чем меньше мы мужчину любим, тем больше нравимся ему.
Опускается занавес
За портьерой слышится вопль: «Так не доставайся никому», звук выстрела и крик чайки…
Все. Спектакль окончен.
_______
«А вы чего хотели?» - думает режиссер.
«А мы чего хотели?» – думает публика, расходясь.
«Бляха муха, куда ж мы котимся? - думает театральный критик. – Все смешалось в доме Станиславского-Данченко. Как заметил поэт: «…посредственность одна Нам по плечу и не странна». А впрочем… есть свежее прочтение. Эксперимент. Пусть и на уровне экскремента. Но это осознанный вызов рутине и пощечина общественному вкусу. Новаторство и традиция футуризма в одном флаконе. Раздумье Художника на контракте сквозь призму постмодерна о жизни нашей в суете искусства, подъем души из грязи к свету, оттуда снова в суету и прямиком в катарсис. А то у Пушкина Онегин без финала. Ни то, ни сё. Так что выходит, как ни крути, а налицо прогресс».
Конец.
И кажется уже всему.
P.S. Ан, нет. Есть сама поэма. Ее достаточно. И не надо тужиться в переложении классики в надежде, что свой онегинский ум и скользкий талант вывезут. Навечно есть роман, где та самая Татьяна. Та самая – и больше никакая.
Отдышусь, перечитаю.
Спасибо, автор!