Вознесенный под самую крышу,
часовым у святого поста,
мир единственным ухом я слышу,
вижу землю знаменьем креста.
Обречен, и Творец это знает,
быть глашатаем здесь на века,
и веревка глаголом стекает,
с вечно алчущего, языка.
Утверждаю: равны все, и значит –
смерть одна для дворцов и лачуг.
Причитаю, рыдаю и плачу,
во спасение стоном плачу.
И в житейской слепой круговерти
призываю народ и царей:
«Будь терпимым и, помня о смерти,
чашу мира в Миру не пролей!»
Ни воды мне не надо, ни хлеба,
в грозовую и прочую жуть
я, язык, вечно правого неба,
всем молящимся перевожу.
И трепещет живущий, и молит
о спасении, забыв про меня,
принимаю удары я молний,
поглощаю дыханье огня…
Вспышки высветлят ливня морщины,
ночи ствол бесконечен и гол,
и земным – не доступны вершины
одиночества моего.
|
