- Вжик-вжик-вжик,- старенькая «Победа» не хотела заводиться.
- Вжик-вжик,- аккумулятор не справлялся со стартером, которому предстояло запустить тяжёлый двигатель ГАЗ-20. Василич вытер лицо промасленной тряпкой, обозначив по высокому с залысинами лбу боевую раскраску индейцев племени сиу. Обе руки уже были заняты ключами и отвёртками. Пассатижи лежали на воздушном фильтре. Всё... Не схватывает двигатель.
Скрипнула калитка двора напротив. Шаркая стоптанными кожаными тапочками к Васильичу, не спеша, торопился Емельяныч.
- Слава Богу,- подумал автомобилист-любитель,- услышал глухопёрый...
- Ну, и чё?
- Митрий, не берёт...
- А клеммы подтянул, почистил?
- Да подтянул, Емельяныч, чистил.
Емельяныч снял клеммы с аккумулятора, достал небольшой клочок наждачной бумаги из глубокого кармана вельветового пиджака.
- Кто ж так чистит, Василич? Расстреляли бы тебя в сорок втором.
- Митрий, дай я сам,- Василич ободрился.
- Вжик-вжик...
- А бензонасос, карбюратор проверял? Есть уровень? Топливо поступает? Эх, Василич, на фронте ты бы прожил всего одну компанию. Никчёмный ты, поэтому и стал живодёром.
- Митрий, ты бреши, но думай, что мелешь...
- А, чё? Василич, правда глаза режет? Я-то воевал, а ты в тылу НКВДешничал. Ах, да ладно, майор НКВД, слушай команду гвардейского сержанта Красной Армии! Садись и плавно жми на «газ». Да я же сказал: плавно! Как же ты такой бестолковый майорские звёзды на погоны получил? Вот-вот. Стоп! А теперь жми на стартер.
- Вжик!- двигатель взялся и ровно заработал. Емельяныч вытер той же грязной тряпкой подбородок и нос, вводя в боевую раскраску индейцев сиу новый «орнамент».
- Спасибо тебе, Емельяныч,- я-то уж весь здесь замучился. Ну никак не берёт. А обещал за внуками ехать.
- А мои с Севера позавчера приехали, дрыхнут ещё. Пойду им удочки и лисапеды налаживать.
- Прости, если чё не так сказал в пылу...
- Эх, Василич, казака словом не обидишь. У нас по делам судят. А не как у вас, хохлов, за слово зацепляетесь.
- Сам ты хохол!
- Не, я казак Побединский. А ты хохол Гололоб.
- Чё ж ты брешешь, Емельяныч! Я русский — Гололобов! Это ты на «-ский»: Побединский. Погоняла польско-хохляцкая.
- Во, Василич, ты с зеками пообщался, даже прозвище и фамилию с погонялой путаешь. Мы честные земледельцы, батраки, казаки Побединские. А был бы хохлом, то по-ихнему «победа» - «перемога». Был бы Переможский, Переморчук... А ты Гололоб! Хохол! Только под нас, казаков, подделался — Гололобов. Дописал себе фамилию.
- Хорош брехать, Емельяныч, ехать мне пора. Благодарю за помощь. Если, что — зови, помогу!
- Звать на помощь НКВДешника? Пошёл ты...
- Какие же вы зловредные, казаки.
- Не вреднее хохлов...
Я вышел за калитку. Улица, казалось, ещё не проснулась. Где-то щелкал скворец, высоко в голубом небе резвились ласточки.
- Здрасть, деда Саша!
- Привет, Николашка!
- Вези, Василич своих внучат. Им веселее вместе будет.
* * *
Длинные тени тополей и акаций закрывают нашу улицу от знойного донского солнца. Вечереет. Повечерев молоком и бабушкиным печевом, выбежал за калитку. На скамейке у двора старушки-подружки беззубыми ртами пытались лузгать семечки.
- Вот что-то здесь покалывает...
- И я чувствую, стало как-то не так. Болит иногда...
- Маня, ешь кургу!
- А от чего это?
- Да чёрт его знает! Ты ешь, да и всё.
- Не курга, а курага.
- Да чё вы, понятно по-нашенски сказать не можете: урюк!
- И ты хороша, Павловна. По-нашему: абрикосы...
Мой дедушка, которого все зовут Емельянычем, сидит на корточках перед гаражом Гололоба.
- Василич, у тебя нет сазановских крючков? Восьмёрка-девятка с коротким цевьём? А я тебе дам на перемёт с длинным, на чехонь.
- На чехонку у меня есть, только я не такие ставлю.
- Да видел я твои перемёты, поводки короткие. Ты думаешь, что рыба сверху воды ходит? Как штурмовик будет пикировать на твой крючок? Да и цевьё короткое. Чехонь любит, чтобы был не один червяк, а пучок. А на твой крючок одного хрен нанижешь.
- Но, Митрий, я ловлю. Вон уж сколько насушил: и себе и для своих.
- Да ты же мент! Стибрил с рыбнадзором где-то.
- Как ты можешь, сосед?
- А чё ты ни разу с нами на рыбалку не съездил? А?
- Да пошёл ты...
- Морда хохляцкая...
- Эх, а сам-то кто?
На улице непроглядная темень. Где-то на Московской светит одинокий фонарь. И стрекочут кузнечики. Ночь...
* * *
- Митрий! Я сегодня свободен. Давай свожу вас или в балки Терновские или на Сухую. Собирай внуков.
- Эх, спасибо, Василич. Двадцать лет живём рядом. Никогда не ездил на твоей «Победе» и не поеду. Сломаешься в степи, как я внуков вызволю?
- Да нет! Ты же помог наладить машину. Ездил к своим, всё нормально.
- Василич, хош обижайся, хош нет. Ты же машину взял по блату, ты же её не заработал. Вот она и не ездит. А мы на лисапедах. Вот взял мотопед, налажу и поедем. Гуськом, тихо, но верно.
- А что ты меня всё время попрекаешь? Да твоя супруга сама из раскулаченных.
- А ты — охранник тюремный, НКВДешник! Пороха настоящего не нюхал.
- Я служил, куда меня партия посылала.
- А у меня семь дыр в пузе, меня туда посылали...
- Я с четырнадцати лет у станка. Школу рабочую прошёл.
- Василич, я родителей не помню. Курить начал в пять-шесть лет, как в батраки к калмыкам взяли...
Дед Митрий достал из нагрудного кармана сложенную в книжечку газету, из бокового кармана жестяную коробочку из-под монпансье. В ней он хранил ядрёную махорку. Скрутил, долго слюнявя, толстую самокрутку. Прикурил, откашлялся и глубоко затянулся. Поперёк улицы легла серо-голубая непроглядная полоса махорочного дыма.
- Емельяныч, не обижайся.
- Да ладно, Василич, прости, если чего лишнее сбрехнул...
- Давай потише, внуки идут, услышат...
* * *
- Митрий Емельяныч! Как же так? Я всё-таки вечернюю одиннацатилетку окончил, плюс командирскую школу. А ты-то и читать не умеешь. А вот эта телега ехать без тебя не хочет!
- «Победа» — хорошая техника! Зря ты на неё, Василич. Просто у тебя руки растут не оттуда.
- А у тебя оттуда?
- Василич, я хоть писать не умею, но к технике приспособлен. В начале тридцатых, когда колхозы образовывали, нас в Ростов посылали учиться на трактор. Кто мог писать-читать, тот, чтобы не забыть, записывал. А мне всё на память легло. Другого выхода не было. Поэтому и в войну не погиб, продырявило лишь несколько раз. Да ты не поймёшь, не воевал...
- Хватит попрекать! Я тоже служил!
- Штрафбатников стрелял?
- Никого я не стрелял. У меня другая служба была.
- Да. Был у нас ваш: особист. Если бы не немец со своим наступлением, то он и меня бы... А так ему недосуг стало. В бой нас послали...
- Митя, что было... У тебя же самого сват был НКВДешником.
- Орловых не тронь! Они и при старом режиме были знатными и учёными. И сват уже в Ленинграде академию окончил. Он для фронта самолёты делал! За него я отвоевал, за двоих. А Иваныч здесь, в тылу за десятерых отработал.
- И всё равно, у него погоны, как у меня.
- Василич, имей совесть! Никогда тебе с Орловым не сравняться. У тебя погоны жандармские, а у Иваныча — инженерные. Война ему на плечи звёзды накинула... Что? Ты будешь с ним грамотой тягаться?
- Молчу, Емельяныч, молчу... Когда нас с ним сюда перевели, то твоему свату Орлову доверили самое трудное и ответственное дело: организовывать переселение станиц и хуторов с зоны затопления ГЭС.
- Вот и я говорю: погоны погонами, а люди разные...
* * *
- Здорово дневали! Емельяныч, ты дома?
- Слава Богу! Иду, Василич. Как здоров?
- Нужда к тебе, Митрий: бредень прохудился. А мои на выходные на раков едут...
- Давай смотреть. Так он спрел! Я же тебе говорил, вешать на сквознячок надо сушить.
- Я сушил.
- Бестолковые вы, хохлы!
- Сам хохол! На «-ский»: Побединский!
- Но не Переможский! А от русской «победы». Штопай сам свой хохляцкий дырявый бредень, Гололоб!
- Да, ладно, Емельяныч, не обижайся...
- А кто обижается, я за челноком, расправляй пока.
Через несколько минут дедушка Митрий приносит челноки и нити.
- Василич, я ж тебе показывал, как вязать сеть. Два челнока тебе давал.
- Митрий! Что-то у меня не получилось. Да и челноки куда-то запропастились... Стой, Емельяныч! Нить у тебя никудышняя.
- Какая есть, добрая.
- Час, принесу,- через пару минут Василич вынес огромную бобину капронового шнура.
- Василич, шнур знатный! Но, где ты его достал? Стырил? По блату?
- Емельяныч, друзья помогли.
- Значит, по блату...
- Ох, ты зануда! Вяжи уж. Хочешь, и тебе дам?
- Продашь?
- Дам.
- Не возьму. Куплю. Смотри, вот так челноком заводишь, перекидываешь нить, затягиваешь узел. Понял?
- Понял, давай.
- Да, кто ж так вяжет? Тебе челнок для чего? Чтоб ячейки были ровные, одинаковые. А ты, что делаешь? Никчёмный ты, Василич...
- Подожди ты, Емельяныч. Час приноровлюсь.
- Ох... Нет. Давай, завтра сделаю и отдам. Когда твои приезжают? Горе ты луковое...
- Тише, Митрий, внучка идёт...
- Да и мой внучёк Николашка вон на лисапеде едет. Только что ему камеры поклеил. Представляешь: три дыры! Словно магнит в заднице, все гвозди собрал.
* * *
- Николаша! Дед дома?
- Не! За сеном уехал для кролов.
* * *
- Мыколка! Деда Гололоба не видел? Что-то два дня машину не выгоняет...
- Дедушка, он же утром уехал, не видел разве?
- Не слышал...
* * *
Вот так и жили два соседа-пенсионера: гвардии сержант Побединский и майор НКВД Гололобов. Жизни им не хватило, чтобы решить: кто из них хохол. Так и не убедили друг друга, что в годы войны оба приближали нас к Великой Победе. Так образованный Василич и не научился заводить свою старенькую «Победу» без Емельяныча... И бредень вязать он не умел...
А дедушка Митрий? Он так и не выучился ни писать, ни читать... Не завёл нужных знакомств. И за всю жизнь только что и стащил с винсовхоза, так пару кистей винограда ради приехавших с Севера внуков. Сторожил он там виноградники летом. Но виноград был винных сортов, очень кислый...
- Деда Гололоба не видел?
- А Емельяныч дома?
Два антагонизма не могли прожить друг без друга ни дня...
* * *
Прошли десятилетия....
Могила Дмитрия Емельяновича поросла степной травой...
Где похоронен дед Гололоб, я не знаю. Он был старше моего дедушки...
Редко, но я иногда бываю в доме дедушки Побединского, там живёт мой крёстный, которому уже идёт восьмой десяток лет и зим...
В доме Гололоба сменилось несколько хозяев... И уже никто не помнит старую «Победу»...
Станица, которая ещё до моего рождения стала городом, давно не казацкое поселение... Много пришлых, каждая вторая семья — смешанная... Не слышно мягко-шипящего говора казаков... Никто не спрашивает: хохол ли ты? Или кто? Может так и надо...
Но... С прошлого года что-то стало не так! Что-то меняется...
А зачем?
