Во второй своей половине, где-то часа в три, день опрокинулся раскалённой сковородой на Чихачёвский пруд. Жара до слез намыливала глаза. Плыли, содрогаясь в мареве, прибрежные картинки радостной суеты работников агропромышленного комплекса с основательно зажёванной перспективой полей сахарной свёклы и подсолнуха. Пруд пускал мелкие пузыри, готовясь закипеть.
Хотелось обнять и засосать айсберг. Даже рыбы беспощадно лупили жабрами по чешуе, пытаясь напиться родниковой водой, от которой им ломило бы зубы.
Подыхала зримо лошадь под скрип шквореня.
В правом окне водолазного колокола попало в раскадровку задумчивое лицо Шмуля Мандата. Думать ему было категорически противопоказано, потому что, вспоминая ошибки молодости, он сразу же впадал в детство и пытался разгадать загадку - какой орган при рождении включает в салоне тела терморегулятор и за счёт чего он поддерживает там постоянную температуру 36,6 градусов?
Когда-то давно,в конце февраля 21 года прошлого века ему этот вопрос задал Иван Сергеевич Колесников - командир Богучарского полка.
Атаман с пятьюстами саблями примкнул к Волчье-Карачанскому полку в родном селе Шмуля под названием Кабанье-Никольское, порубал там две роты курсантов и стал командующим 1-ой Антоновской армией.
Они пили самогон, и Колесников делился планами, как он будет разделываться с чекистами, коммунистами и их семьями. Он ещё не знал, что Красные Вожди уже поменяли продразверстку на продналог, так же как не знал, что Катька Вареникина - это его, Шмуля, кадр. И Шмуль лично зарядит наградной револьвер системы наган, чтобы Катька пальнула из него в спину атаману.
Шмуль Мазок мирно дремал, выдувая из мутной слюны причудливые шары, точно дипломированный стеклодув. Ему категорически противопоказано было думать об ошибках молодости.
В левом иллюминаторе колокола отобразились, прячущиеся в кустах противоположного берега, водяной с золотым кабаном на поводке и леший, ухвативший за лапы сизого селезня. Селезень бил отчаянно крыльями, пытаясь вырваться, к чёртовой матери, из плетёных лыком лап, но больше походил на опахало или вентилятор. Леший, пользуясь деепричастным оборотом, умиротворённо подхрюкивал кабану.
Смердело. В левом же оконце скафандра небрежно размазанным колором нарисовались Мокоша, Лада и жена. По губам жены я прочитал к какому виду мелкотравчатого домашнего скота она относит меня. Я прошептал: "И я тебя люблю" и погрузился в пруд с головой. Я всегда знал, что такой лютой собственнице, как жена, даже мой последний клок шерсти был чем-то дорог.
----//--------//-------------//--
Жизненных сил, ума и энергии на моё воспитание жена потратила немерено. Кажется, она совсем извелась со мной уже на третий месяц знакомства. Заметно сдала, исхудала, постоянно была на грани нервного срыва, но отпускать не хотела. Зачем я ей был нужен? Она и сама понять не могла или не хотела.
Элевсестр говорил: "Всё дело в том, что у баб женская логика всегда превалирует над разумом. Понять их невозможно, но попросить прощения на всякий случай надо обязательно. Чем чаще, тем лучше для тебя. Всё равно ты виноват уже в том, что она тебя полюбила. И месть за это будет самой суровой и постоянной. С нарастающей раздражительностью".
И, то - правда. Как-то я, по обыкновению растянув смиренной улыбкой своё дебильное лицо и напустив на него мужского шарма, смело, почти по-геройски, не думая о посмертных наградах, спросил:
"Любимая, за что ты гнобишь меня? Чем я всё время виноват перед тобой?"
Жена в удивлении дёрнула левой бровью, неожиданно обнаружив говорящий предмет возле себя, и сказала:
"Был бы у меня другой муж, его бы и гнобила. Но с другим, как видишь, не получилось. Приходится довольствоваться этим малым недоразумением".
Прежде, чем овладеть профессией кузнеца и спокойно ковать семейное счастье, надо было выдумать свою сказку и достойно заселиться в ней.
С фантазиями я всегда ладил. Но жена почему-то называла их оголтелым враньём "свистка смолёного".
У каждого своя правда. И враньё свистка смоленого иногда представлялось мне большей правдой, чем избитая и застоялая истина целого села правдолюбов. "Правда" у них была какая-то беспощадная и оскорбительная, словно плевок в лицо. И цель той Правды была зрима: побольнее, а желательней до смерти исхлестать Ею соседа или незваного гостя - то ли из потребности доказать свою значимость в иерархии аграриев, то ли по привычке унизить и низвести пришлого недоумка до уровня дна выгребной ямы, чтобы впредь знал своё место.
Когда впервые по моей доброй воле и чистым намерениям я был доставлен ещё не женой, крепко державшей меня за шиворот, для знакомства с её родителями, то уже был тщательно и детально проинструктирован в том, что мне, удостоенному редкой чести увидеть всех моих будущих родственников, следует упорно молчать. Любое, нечаянно оброненное слово, может выдать меня с головой. Не трудно будет догадаться, кто я есть на самом деле. И потом ей, моей невесте, придётся доказывать всему селу обратное. В общем, стыда не оберёшься со мной.
"С папой не спорь! Как бы он тебя не подстрекал на это. Особенно о Сталине. Папа и о тебе может иметь ошибочное, положительное мнение, - вдалбливала она в непутёвую голову, незаметно урезая моё право на свободомыслие:
- Если у папы побелели и вздулись крылья ноздрей, то - всё!
А, что, значит - "всё!", будущая жена не объяснила, но сильно напугала.
--------------------------------
В час знакомства с её родителям и много позже я заворожённо смотрел лишь на ноздри Егора Борисовича, строго отслеживая по шкале Фитцпатрика их цветовую гамму.
- Ты только глянь на них! - сокрушенно предложил будущий тесть.
- На ноздри? - испугался я, что меня раскрыли на первой же минуте.
- Нет! На соседей! Вывесили на штакетник все свои ковры и постельные принадлежности. Аж рябит в глазах! А, знаешь, почему? Потому что демонстрируют гостю своё богатое приданое. Пыль в глаза пускает зажиточный класс трудового крестьянства.
"Судя по тряпью, закинутому на ваш забор, вы ничуть не уступаете, а в некоторых местах забора даже превосходите соседей по шкале зажиточности" - порывался сказать я, но не смея оторвать взгляд от пресловутых крылатых ноздрей Егора Борисовича, промолчал. Вдруг, это была очередная ловушка?
После обеда меня повели через двор в левое крыло дома знакомиться со слепой бабушкой. Она поджидала нас возле дверей на верхних ступенях высокого порога размером с пирамиду Джосера или Снофру - разница небольшая.
Бабушка сказала голосом Вийя:
- Поднесите мне лицо, я хочу его слегка потрогать!
Жена и теща дёрнулись было, но я упредил, сказав:
- Я - сам! Мне сподручней, - и выложил ей, как на блюде с головой Иоанна Окунателя, свое лицо в полный размер.
Бабушка поскребла шершавой ладонью все мои выразительные черты лица, включая ушные раковины и дарвинские точки на них, тяжело вздохнула и резюмировала:
- Ну, ничего, ничего. С его же лица не пить. А, может быть, у него характер покладистый? И вообще... - бросила она в сторону будущей жены: - Исправлять доделанное всегда сложнее, чем доделывать недоделанное. Пусть таким недоделанным пока и ходит, если умеет!
- Я занималась идеологическим воспитанием молодёжи огромного строительного треста. Неужели вы считаете, что я с одним не справлюсь? - всхлипнула от досады невеста: - Где не надо лишнее - отрежем, где надо лишнее - пришьём, доделаем, доведём до ума и соответствия ГОСТу.
Так, решено было комиссией сразу принять с недоделками меня недоделанного условно, ещё до явления деда Бориса(по прозвищу Пердяк).
--------------------------------
Дед узнал меня сразу, но сделал вид, что не узнал, а, может, и не узнал. По его виду никогда и ничего нельзя было определить. Но знал он всегда обо всём куда больше, чем не знал.
- Прибыл, наконец-то! - подал он знаки расположения ко мне при знакомстве: - Бери вилы и грабли. Пойдём сено скирдовать! Супом накормили? - спросил он у бабушки.
- А я - хрен его знает! - отмахнулась сослепу бабка.
- Накормили! Накормили! - угодливо отчитались в унисон о проделанной работе родители невесты.
- Ну, вот, иди - отрабатывай!
Я уверенным и бойким шагом направился в хлев за вилами, но быстро опомнился, развернулся и, прикинувшись валенком, спросил:
- Куда бежать-то за инструментом? В какую сторону? Одесную или ошуюю?
Я был на грани провала. Ошарашенный тем, что гость и будущий зять на втором часу пребывания ориентировался среди хозяйственных построек лучше, чем старый хомяк в четвертом зернохранилище, Егор Борисович стоял с разинутым ртом, будто глотнул что-то существенное, а оно пошло не в то горло. Теща испугалась и врезала ему кулаком по спине. В низком тембре басового барабана гул пронесся по периметру двора и, вернувшись эхом, сплёлся на выдохе с душераздирающим писком трубы пикколо, точно в коде битловской "Пенни Лейн". Тесть протрубил мне конкретный маршрут:
- Иди в дом. И никуда не сворачивай. Сейчас я тебя пытать буду, - пропищал он, откашливаясь.
Как хамство - это привилегия трусов и их орудие самозащиты, так и показное кривляние - попытка безнадежных тупиц доказать миру свою значимость и востребованность.
Конечно, трусом я всегда был знатным, но и кривляться умел не хуже любого другого, такого же, как я.
В общем, выбор стратегии был невелик. Из двух зол меньшее зло могло оказаться более концентрированным и токсичным, чем большее зло. Угадать было сложно. Поэтому я решил при ответах ещё тщательнее следить за ноздрями тестя.
Он усадил меня за стол переговоров. К тарелке с тяжеловесными, пупырчатыми блинами пододвинул сифон с газированной водой и начал пытать.
- Это правда? - потребовал Егор Борисович от меня полного раскаяния.
С блинов я перевел взгляд на его побелевший неожиданно нос и мне тут же очень захотелось сдать все явки и пароли какой-нибудь подпольной террористической ячейки. Но я не владел такой информацией.
- Да! Это - правда! - сознался я на всякий случай сразу и во всём: - Я ненавижу Сталина, считаю его кровопийцей!
- При чём тут Сталин? Плевать я хотел на него! - очаровал, но не загнал Егор Борисович меня в свои хитро и мастерски расставленные капканы на тропе допроса.
- Тогда я скажу больше: я и Ленина не уважаю. Он тоже был интернационалистом и всех ненавидел, - выдал я страшную тайну и, тем самым, по советским законам подписал себе смертный приговор.
- О Ленине мы поговорим позже. А сейчас я спрашиваю: это правда, что ты знаком с Мокошей? Она сказала мне уверенно, что узнала тебя!
Я вспомнил деда Бориса, торчащего околышем на берегу Чихачёвского пруда год назад и сказанные им в назидание слова: "В любой сложной ситуации, лучше притворись начитанным и трезвомыслящим. Против академических знаний с псалтырем не попрёшь!"
- Какой-такой Макоша? С ним не пил и в семнадцати городских борделях замечен не был, - лихо обрубил я хвосты, но сделал вид, что глубоко задумался: - А, впрочем, из древнерусских сказок, мифов и легенд знаю одну Мокошу - ключницу болот и стоялых водоёмов. И ещё о ней мне ваша дочь рассказывала. Мокоша - тяжёлая ноша.
- Ну, ты меня успокоил... Временно, - искренне обрадовался будущий тесть моему
