сюсюканья… А им по тринадцать-четырнадцать было… ТелкИ неученые да слабые… Тебе, дураку, ласкать да ласкать бы их надо, а ты!..
Не до любил, не до хвалил, не до ласкал… А сейчас уже и не вернешь ничего… Особенно для сына… Не вернуть…»
Закипела вода в котелке. Опять заварил крепкий- крепкий. Сахар был на исходе. Не беда, потерпим.
Он вдруг почувствовал, что что-то изменилось внутри. Пришло какое-то еле ощущаемое пока сердцем успокоение. Вроде благодати. И он отложил тетрадь в сторону: боялся эту благодать спугнуть. И, будто почувствовав его настроение, затихла Джулька. Улеглась клубком у костра и закрыла глаза. Но он знал: не спит. Думает и прислушивается. Чиркнул специально спичкой. Собака открыла глаза и внимательно на него посмотрела.
-Спи, доча, спи…
Г Л А В А 7
Он впервые за весь сплав напился вматинушку в этот вечер. И случилось это неожиданно.
Уже в темноте, видимо, на свет костра, к ним причалила плоскодонка с двумя рыбаками. Вот с ними-то он и надрался.
Утром, с тяжелой, ничего не соображающей головой, он даже вспомнить не мог: кормил ли вечером собаку?
Рыбаки, закутавшись в фуфайки, спали у костра. Везде все разбросано. Жратва подавлена: видимо, кто-то падал на клеенку.
Помнился разговор под постоянное подливание. И про сына он что-то много говорил вчера… А потом отключился. А, может, и рыбаки первыми отключились…
Свинарник. Бардак. И на душе свинарник.
Джульетта лежала на краю поляны, смотрела на него внимательно. Но он первым делом налил трясущейся рукой водку в кружку и выпил. И через секунду побежал к кустам. Полоскало его страшно, до временной потери сознания.
Кое-как дошел до реки, сунулся в воду с головой.
Рыбаки не просыпались.
Псина лежала на прежнем месте.
Вернулся к костру. Вновь налил в кружку. В другую- немного чая. И все-таки выпил. Посидел, подождал. Закурил сигарету. И лишь после этого накормил собаку.
-К черту все!- вдруг подумал он зло. –Не вернется ничего назад! Нервишки только теребить…. Любовь свою первую вспомнил, надо же… Кроме запаха сирени ничего и не потревожило: ни как обнимал, ни как целовал… А вот запах запомнился. Он-то и взволновал… Вот и все, что мы имеем в остатке от первой любви… А тогда, наверное, казалось- на века все…
И о друзьях что-то все мимолетом…
С сыном поговорить хотел…О чем? Каждый день с ним говоришь и споришь! Все он о тебе знает. А что делать- совесть подсказывает. Он и есть совесть твоя. А прочая лабуда… Это ты попить просто в одиночку хотел… Ну, удалось?..
Не осталось, Серый, в твоей жизни мест, где бы тебя ждали такого, сегодняшнего, кроме дома. А где ждали- так другого ждали. ДавнИшнего. Уже не т е б я. Изменился ты. И нужен только жене да детям. Да этой вот, хвостатой…
Он оглядел еще раз поляну.
-Попил? Все? Отысповедовался перед собой? Собирайся, братишка, домой пора… Те, кого любишь- там, дома, тебя ждут… Тебя да Джульку… Съездил ты к себе. Плохо у тебя в холостяцкой конуре… Домой тебе надо…
Он стал решительно, но аккуратно паковаться: до станции было километров пять, а груз немаленький.
Проснулись от шума рыбаки.
-Серега, ты чего?.. Куда ты?
-Домой, ребята!- Он с какой-то даже любовью протирал лодку от песка и мусора.
-Ты же говорил: еще пару дней…
-Нет… Домой… Соскучился…
-Дурак! Сейчас за деревней в старицах такие лини!..
-Хрен с ними. И так душу отвел…
-Ну, смотри…- Мужики хмуро шарились у костра. –Ушицу хоть похлебай перед дорогой.
-Обязательно!
Свернул лодку, упаковал в рюкзак. Жесткое складное днище оставил.
-Может, вам на что сгодится?
-А чего… оставляй… Я на свою «Омегу» приделаю. Эх, жалко, Серега, Так хорошо посидели вчера!
-Угу, хорошо. Только ни черта не помню.
-Это ничего, это бывает! Тимоха, помнишь, в прошлый раз, на Аргазях…
Но Сергей уже не слушал их. Он обходил поляну внимательно всматриваясь в траву- не забыть бы чего…
Клапан от лодки. Блесёнка. О, Господи, ошейник Джулии на кусте! То-то трется рядом. Мусор в мешок.
-Ты еще поляну вымой!- хохотнули рыбаки
-По-человечески надо… Чтоб дерьма от тебя не оставалось,- отозвался он. Ребята промолчали.
Наконец, упаковался полностью. Достал ложку, подсел к рыбакам.
-Целлофан-то тоже оставляешь?
Сергей кивнул: -У меня его много, забирайте.
-Ну, что, отходную?
-Давай по одной, по последней.
-Типун тебе на язык: по последней!.. Скажет тоже!..
Сережка ел остывшую уху и все оглядывался по сторонам, будто что-то старался запомнить иль понять.
Нет, поляна как поляна. Сколько таких стоянок в жизни было- не счесть. И знакомых таких, чьи лица уже не помнишь через пару суток…
И все- таки хотелось уловить что-то особенное, на всю жизнь. Чепуха это, что конец-начало нового. Конец- это конец. А начало- это новое. Не продолжение …
Он достал фотоаппарат, сфотографировал рыбаков, далекие горы, до которых так и не доплыл, вытоптанную поляну, искупавшуюся собаку…
-Удачи вам, братва!..
-Будь! Может, встретимся еще…
Идти было легко: все вниз и вниз, в ложбинку, где пылился тракт. И ветерок обдувал.
Автобус оказался почти пустой. Сережка даже решился снять с Джульки намордник.
Миасс же встретил опять холодным ветром с предгорий и дождевой моросью. Пока ждали электричку в открытом павильоне- продрогли до костей.
В вагоне долго отогревались на теплой скамье. Остро пахло отопревшей обувкой и мокрой шерстью. Незаметно для себя заснули.
Когда открывал квартиру, сердце замерло, как после возвращения из длительной командировки.
Сквозняк от открытых, как всегда, балконов. Легкий запах утренних духов. И полевых цветов: букет на столе уже начал подвядать.
Он сбросил у входа рюкзак. Джульетта деловито процокала на кухню. И вернулась, уже облизываясь.
-Не Джулька ты… Жулик ты…
Он с трудом разулся. Закрыл один балкон. Заглянул в сковородку: рагу. И кофе есть. И сахар. И хлеб.
Прошел в свою комнату. Не торопясь начал стягивать с себя промокшую, пропахшую потом и дымом одежду. И улыбался счастливо и бездумно.
А с фотографии в траурной рамке на него смотрели тоже улыбающиеся сквозь очки глаза сына. И куда бы он не двинулся- они смотрели только на него.
Он кое-как разделся, сгреб одежду в охапку, поднялся, чтоб идти в ванну и, наконец-то, посмотрел тому в глаза.
-Здравствуй, Санька. Здравствуй, сынок. Я вернулся. Здравствуй, милый…
