ответ.
Настя уходит.
Пушкин: - Хватит глупостей! Пиши.
Председатель: - Это зачеркнуть?
Пушкин (энергично): - Зачеркнуть?… Оставь. Пусть знает. Добавим еще несколько слов… “Здравствуй, душа моя, каково поживаешь, а я, оконча дела мои, еду в Москву сквозь целую цепь карантинов. Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц я здесь прожил, не видя ни души, не читая журналов. Прощай, душа моя; кланяйся от меня жене и дочери”… Все!
Берет письмо, сворачивает его.
Пушкин: - Настя!
Та входит.
Настя: - Слушаю, барин?
Пушкин: - Возьми это, отдай.
Настя: - Почтальон еще одно письмо для вас нашел.
Пушкин: - От кого?
Настя протягивает письмо.
Пушкин: - От нее! Так чего же молчали?! Почему он сразу не дал? Пьян, что ли?
Настя: - Говорит, на дне сумки завалялось.
Пушкин: - Завалялось! Пусть ждет!
Настя уходит.
Пушкин читает. Пульсирующая музыка громче.
Пушкин: - Я должен к ней ехать! Немедленно! Сейчас же!
Председатель: - Вы не проедете!
Пушкин: - Что ты предлагаешь?
Мери: - Ехать нельзя!
Луиза: - Это безумие!
Пушкин: - Что теперь?
Председатель: - Ничего. Теперь ничего. Сами подумайте!
Мери: - Вы не должны так поступать!
Пауза.
Пушкин: - Эх, Никита, Никита! Знать бы, что у вас там твориться?
Мери: - Верно! Спросите у Никиты. Он вам скажет.
Пушкин: - Да. Скажет. За 500 верст!... Что бы он мне сказал, будь он здесь?
Пушкин замер, стоит посередине комнаты, думает. Появляется Никита в углу комнаты. Друг на друга не смотрят.
Никита: - Это не разумно, Александр Сергеевич. Ехать нельзя.
Пушкин (бормочет): - Почему?
Никита: - Холера дошла до Москвы. От вас сюда пять карантинов. В каждом могут продержать по две недели.
Пушкин: - Но возможно ли что-то сделать?!
Никита: - Народ ропщет, мятежи то здесь, то там – по всем губерниям.
Пушкин: - Что мне до мятежей?! Не я туда чуму принес. Тьфу! То есть холеру!
Никита: - Дороги размыты, идет дождь.
Пушкин: - Знаю, что дождь. Знаю! Только что с дороги!
Пауза.
Пушкин: - Все равно нужно собираться.
Луиза: - Зачем? Напишите ей!
Мери: - Она поймет!
Пушкин: - Написать – напишу. Конечно! Немедленно!
Энергично садится к столу, пишет. Пульсирующая музыка. Фонограмма письма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 30 сентября 1830 г.):
“Я уже почти готов сесть в экипаж, хотя дела мои еще не закончены, и я совершенно пал духом. Мне только что сказали, что отсюда до Москвы устроено пять карантинов, и в каждом из них мне придется провести две недели, — подсчитайте-ка, а затем представьте себе, в каком я должен быть собачьем настроении. В довершение благополучия полил дождь и, разумеется, теперь не прекратится до санного пути. Если что и может меня утешить, то это мудрость, с которой проложены дороги отсюда до Москвы; представьте себе, насыпи с обеих сторон, — ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью, — зато пешеходы идут со всеми удобствами по совершенно сухим дорожкам и смеются над увязшими экипажами”…
Фонограмма прерывается. Дальше Пушкин.
Пушкин: - “Будь проклят час, когда я решился расстаться с вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, — потому что другого мы здесь не видим”…
Пауза.
Мери (мечтательно): - Она вас любит?
Пушкин: - Что?... Конечно!
Луиза (улыбается): -
Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкий,…
Пушкин: - Прекрати!
Луиза (улыбается): -
…Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня...
Пушкин: - Хватит, я сказал!
Мери (Луизе): - Перестань!
Пушкин (Луизе): - Это не твое дело!
Мери: - Любит! Сказал же, любит!
Луиза: - А что я? Это не мои слова!
Пушкин снова начинает писать. Фонограмма:
“… Я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка. Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 верст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы…”
Пушкин: - Все! Нужно ехать! Более ждать нельзя!
Никита: - Для этого надобно получить разрешение на выезд из Болдина.
Пушкин: - Разрешение?
Никита: - Пишите просьбу, Александр Сергеевич.
Пушкин: - Без нее никак?
Никита: - Остановят на первом же разъезде.
Пушкин: - Куда писать. Кому?
Никита: - Наверное, в Нижний.
Пушкин быстро пишет. Широко расписывается.
Пушкин: - Что дальше? Дальше-то что?! Сколько ждать ответа?
Никита: - Не знаю, Александр Сергеевич.
Пушкин (встает): - Так!... Настя!
Входит Настя.
Пушкин: - Вот еще отдай ему! Да пусть не потеряет! Вели закладывать кибитку.
Настя: - Ее еще не распрягали. Но ведь скоро ночь!
Пушкин: - Какая разница – ночь, не ночь!
Настя уходит. Пушкин решительно собирает рукописи со стола, кладет их в саквояж.
Председатель: - Все-таки, едете?
Пушкин: - Может ли быть иначе?!
Мери: - Надолго ли?
Пушкин: - Не знаю. Навсегда!
Председатель: - Счастливого пути.
Пульсирующая музыка обрывается. Пушкин уходит. Председатель садится за стол, разглядывает забытый лист бумаги. Долгая пауза, тихо звучит Моцарт “Реквием”.
Мери: - Что там?
Председатель: -
Глухой глухого звал к суду судьи глухого,
Глухой кричал: «Моя им сведена корова!» —
«Помилуй,— возопил глухой тому в ответ, —
Сей пустошью владел еще покойный дед».
Судья решил: «Чтоб не было разврата,
Жените молодца, хоть девка виновата».
Луиза: - Смешно…
Мери всхлипывает. Пауза.
Мери: - Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса…
Председатель: - А дальше? Дальше что?
Мери: - Ничего. Дальше ни-че-го. Без него мы никто. Пустые слова.
Луиза: - А он без нас?
Темнота. Музыка (Моцарт) громче.
17. ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ. МОРОСИТ ДОЖДЬ. ПУШКИН УСТАЛО САДИТСЯ НА СКАМЕЙКУ, КУТАЕТСЯ В ПЛАЩ. ПАУЗА. ПОДХОДЯТ ТРОЕ - МЕРИ, ЛУИЗА, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.
Мери: - Это вы?
Пушкин: - Нет, не я…
Луиза: - Заметно.
Пушкин: - Погода, сволочь...
Председатель: - Мы рады видеть вас!
Пушкин: - Рады. Рады.
Пауза.
Председатель: - Позвольте спросить, как съездили?
Пушкин: - Попал в западню.
Мери: - Что же было?
Пушкин (вяло): - Ничего не было… Ничего!... “Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается; застава! Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их (выведывать о карантине, о начальнике): ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден карантин, что не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета”…
Луиза: - Что было потом?
Пушкин: - Потом?... Доехал до настоящего карантина - во Владимирской губернии. Развернули – проезд по большой дороге закрыт. Вот что было потом.
Мери: - Что теперь?
Пушкин: - Ничего. Сидеть и ждать… Это невыносимо!
Мери: - Идите в дом. Что вы здесь мерзнете?
18. КАБИНЕТ. ПУШКИН ПЛАЩ НЕ СНИМАЕТ. САДИТСЯ НА СТУЛ. СЛОВНО В ГОСТЯХ.
Мери: - Займитесь делом, перечитайте Кольриджа, сочиняйте сказки, не надо более рисковать, ездить по соседям, тем более рваться в Москву.
Пушкин: - Сказки? Холера в Москве! Таша ждет меня в Москве!
Луиза: - Нужно немного потерпеть.
Пушкин: - Потерпеть?
Председатель: - Конечно!
Пушкин достал из саквояжа рукописи, положил на стол, сел, взял чистый лист бумаги, подумал, потом отшвырнул его.
Пушкин: - Что за жизнь?... Западня!
Пауза.
Пушкин: - Не знаешь, за что браться! Ничего в голову не идет. Эпиграммы, полемика? Ответить этим, с позволения сказать, критикам? Пустое! Чушь! Все - ерунда!
Музыка (Моцарт). Пушкин прислушивается.
Пушкин: - Слышите?
Мери: - Что?
Пушкин: - Вы слышите?
Пушкин стаскивает с себя плащ, хватает перо, начинает писать. Фонограмма (“Дорожные жалобы”):
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил…
Пушкин энергично пишет. Музыка становится громче, заглушая текст.
Мери: - Слава Богу!
Председатель: - Вот вы и дома!
Луиза: - С возвращением!
19. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, МЕРИ, ЛУИЗА. ПУШКИН. ФОНОГРАММА “ПРОЩАНИЕ” (ВОРОНЦОВОЙ, ОТ 5 ОКТЯБРЯ 1830):
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя все, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
Луиза: - А ведь это не Ей писано.
Мери: - Ну и что? Он хочет попрощаться с прошлым, перевернуть страницу, начать все с чистого листа!
Луиза: - Сколько таких страниц было?
Мери: - Думаю, это не наше дело.
Председатель: - Думаю, это касается всех нас.
Пушкин: - Хватит!
Мери: - Хорошо! Конечно!
Пушкин: - Что вам надобно? Чума? Вы ведь не оставите меня в покое. Песнь? Давайте вашу песнь!
Мери: - Подождите.
Пушкин: - Что еще?
Мери: - Можно не сейчас?
Пушкин: - Почему?
Мери: - Вы задумали следующую историю Белкина. Хотели написать о домике в Коломне.
Председатель (Мери): - Рано или поздно это все равно случится.
Пушкин: - Что случится? Я вас не понимаю. День или два - я получу разрешение на выезд – и в Москву. Мне нечего здесь делать. Я более месяца торчу в западне. Здесь вы мне не понадобитесь. Так зачем откладывать?
Мери: - И все равно я прошу вас - не сейчас.
Председатель (смеется): - Все женщины одинаковы. Даже выдуманные, даже нарисованные или написанные пером.
Мери: - Не твое дело!
Входит Настя:
Настя: - Барин Александр Сергеевич!
Пушкин: - Что там?
Настя: - Из Нижнего ответ пришел.
Пушкин: - Вот и ответ. Какая чума? Теперь же в Москву!
Настя: - Барин, ничего не вышло. Не получилось.
Пушкин: - Почему?!
Настя: - Пишут, разрешение на выезд нужно было просить в Лукьянове – это 77 верст отсюда.
Пушкин: - Что же делать?
Настя: - Не знаю, барин.
Луиза: - Ждать.
Пушкин: - Снова ждать?!… Она там тоже будет ждать?!
20. КАБИНЕТ ЧИНОВНИКА. ПУШКИН. ЧИНОВНИК В МУНДИРЕ.
Чиновник: - Господин Пушкин! По распоряжению министерства внутренних дел учреждены внутренние карантины и заставы.
Пушкин: - Я слышал об этом. Спасибо за печальную новость.
Чиновник: - Всем помещикам на местах предписано стать инспекторами карантинов.
Пушкин: - Да, время нынче непростое. Только зачем вы мне это говорите?
Чиновник: - Господин Пушкин, вам тоже надлежит осуществлять надзор за заставами.
Пушкин: - Простите, не понял – что я должен делать?
Чиновник: - Полагается принять эту самую легкую должность.
Пушкин: - Но позвольте, я лишь ненадолго заехал в поместье отца и собираюсь назад. Разве я обязан принимать эту должность?
Чиновник: - Вот вам министерское распоряжение, по коему никто не может отказаться. У нас нет ни единого, кто бы уклонился.
Пушкин: - Но я не могу быть инспектором! Решительно не могу!
Чиновник: - Вы посмеете так поступить?
Пушкин: - Мне срочно надобно в Москву. Меня ждет невеста! Я частное лицо. Лишь
