«Не настоящая она была, эта журналистка, не настоящая! Пришла от «балды». Просто посмотреть танцы. И на тебе – интервью ей! «Щас»! Мне оно надо?»
Я дёрнула плечом и «гордо» развернулась, но, охнув, тут же плюхнулась на лавку. Больно, блин! Она подскочила, засуетилась. Полезла в недра своего необъятного баула. Рылась и рылась там, извлекая на свет Божий какие-то ей одной известные предметы.
«Откуда и для чего ей столько? Всё своё ношу с собой?»
Наконец присела со мной рядом.
- Давай знакомиться? - и назвала имя так просто, как будто мы с ней были подружки. - Надежда.
- Катюха, - буркнула я, а сама подумала: «Когда же ты уйдешь?»
«Не до неë мне было – танцевальный конкурс я проиграла вчистую. Нет, я «завоевала» второе место и прочие там «прилагающиеся» регалии, но в душе знала для себя - я проиграла!
Ехала на конкурс с единственной целью - выиграть! Меня провожал весь интернат. И я обещала:
- Привезу вам золотишко! - так и сказала.
Но теперь в моём рюкзачке лежала скромная серебряная медалька, и нещадно болели ступни».
Журналистка, не спрашивая меня, по одной стащила с меня мои бордовые танцевальные туфельки и ахнула. Я тоже.
«Кровь? Вот почему так жгло ноги! Они просто прилипли к туфлям - липкие, горячие».
Журналистка сунула руку в туфельку и сморщилась от боли.
«Что это она? Фигня какая-то. В туфельку случайно попало стекло. Вот оно и порезало мне ступню. Раззява я и еще вляпывальщица. Как и когда я прозевала стеклянную крошку? Как она туда попала? Ведь мои танцевальные костюмы, «все два» аккуратно отглаживались и складывались в рюкзачок самой няней. Туфельки она лично смазала вазелином для рук и для пущей важности подкрасила носочки губной помадой. Никаких там осколков не было! Блин, больно-то как! И чего она, эта журналистка еще хочет?»
Надежда вдруг собрала все свои бесконечные причиндалы, сгребла их в баул и добавила туда сверху мои туфли.
- Пошли?
- Ох! - попробовала я шагнуть, но ступни прилипли к холодному полу, и снова приземлилась попой на лавку.
Тут произошло неожиданное. Надежда подхватила баул одной рукой, а другой засунула меня под мышку и понесла.
«Не помню, чтобы кто-то в жизни носил меня на руках, кроме мамы. Но это было давно по-за Памятью, миллион лет назад. А эта несла меня, Катюху, на руках сейчас. Я даже и не пискнула».
Надежда толкнула дверь какой-то небольшой комнатки и «вывалила» меня на диван:
- Сиди! - и снова полезла в баул.
Теперь достала из его глубинных недр йод, зелёнку, пластыри и гору салфеточек? «Гора» была разных размеров, расцветок, толстеньких и тоненьких, пушистеньких и гладеньких.
«Вот бы наши, интернатские увидели. Я не удержалась, попыталась потрогать и получила лёгкий шлепок по руке. Меня, Катюху, шлёпнули? Но я и не дернулась - получила законно.
Журналистка села рядом, положила мои ноги себе на колени и стала аккуратно обрабатывать ранки. Совсем-совсем не больно. Аккуратно снимала влажными салфетками кровь, а вместе с нею боль и стыд за проигранный конкурс. Я заревела. Слёзы сами собой хлынули из глаз. Не могла их вытереть. Руки были измазаны в зеленке.
Надежда извлекла из баула ещё одну стопку салфеток. Стала аккуратно промокать слёзы. Осторожно, размеренно, словно занималась этим всю жизнь. А отчаяние без стеснения бежало и бежало по щекам. Она легонько взяла маленькой пухлой рукой мою голову и притянула к себе и я, как домашний котенок, ткнулась мокрым лицом ей в грудь.
От неё пахло весной, жасмином, теплом и покоем, хотя на дворе было начало декабря. Мне было хорошо и спокойно. Чёрт с ним, с этим проигранным конкурсом! Салфеточки постепенно таяли в её руках. Жалко!
Спасительница, словно услышав меня, сложила в пакетик оставшиеся салфетки, вытерла мои «нюни» и сняла со своих ног аккуратные бежевые туфли. Я взяла их в руки, посмотрела и мы расхохотались: Её тридцать седьмой размер никак не походил на мой тридцать четвертый.
- Обувай! - не терпящим возражения тоном, потребовала она.
Я надела туфли на ноги, а она босиком по холодному полу пошла в тонких колготках рядом. Меня хватило на несколько шагов, и я присела от новой острой боли. Блин! Чего ж делать-то?» Тогда журналистка снова подхватила меня, как ребенка на руки и понесла по гулкому пустынному коридору. Я очень боялась, что она спросит где мои родители и куда меня нести.
Что я должна была бы ответить? Что у меня нет родителей и на конкурс я приехала самостоятельно! До поезда меня провожала няня, а дальше вот такое фиаско с конкурсом!
Надежда, не спрашивая ни о чём, всё шла и шла, неся в руках баул и меня. Острый угол сумки больно впился мне в бок, но я вытерпела бы любую боль, лишь бы это продолжалось вечность.
Вечным ничего не бывает. Мы пришли в фойе, где собрались почти все участники. Родители с детьми потихоньку начинали расходится по домам. Праздник танцев закончился.
- Где твои вещи? - спросила журналистка.
Я неопределенно махнула рукой - где-там, пусть догадывается сама. Она устало присела на какую-то скамейку и спросила.
- Поезд скоро?
Поезд был через три часа, но я смолчала, пусть уйдёт, а потом я соображу, что делать, не маленькая. Мне шестнадцать лет, я совершеннолетняя, у меня паспорт, но ей об этом знать не надо!
Надежда снова полезла в сумку, достала телефон и стала быстро кому-то говорить. Что она говорила, мне было всё равно. Я смотрела на её руки, загорелые, с коротко остриженными ногтями, покрытыми бесцветным лаком. На пальце было обручальное колечко.
«Надо же, и таких замуж берут, - подумала я. - Старая, небось лет сорок! Волосы только красивые, как лён, светлые, мягкие. Это от волос пахло жасмином».
- Сиди, - сказала она. - Ешь! - и извлекла из баула тонко и сладко пахнувшее яблоко.
Я вопросительно подняла на неё глаза.
- Антоновка, наша, местная, - сказала она и вынув влажную салфеточку старательно вытерла яблоко.
Я ела, отрешённо смотря на журналистку и мне уже не хотелось, чтобы она ушла. Она поднялась, отряхнула брюки и опять беспрекословным тоном сказала:
- Сиди!
Мне что, у меня до поезда время есть, я могла и посидеть. Она опять же салфеточкой протёрла свои туфли изнутри и обулась. Салфетка была в засохшей моей крови.
Вернулась моя случайная знакомая минут через пятнадцать с мягкими синими тапочками с «заячьими» ушками.
- Мне?
- Обувай!
Я обула и словно утонула в них. Боль куда-то мгновенно ушла.
- Пошли?
-Куда? - изумлению моему не было предела.
- К поезду, Катюша! Я с тобой поеду. Куда ж ты. такая?
- А вы тоже до Саратова? Да? Нашенская?
- Нет, я просто довезу тебя! Пошли уж!
Ничего не понимая, я напялила на плечи рюкзачок, и мы зашагали рядом. «Чего это она про родителей не спрашивает?»
Моё место было в общем вагоне. Туда я и направилась, но журналистка мягко взяла меня за руку и повела дальше. В десятый, купейный. «Когда она билет-то успела взять? На вокзале отлучалась всего да ничего. Что происходит? Может я сплю? Что делать? Кто и откуда она? Что ей надо? Но она же несла меня на руках! Такие не навредят. Это железно!»
Безропотно зайдя за ней в купе поезда, я села. Дальше был настоящий лукуллов пир. На аккуратно разложенной кружевной самовязанной голубой салфетке лежали сыр, виноград, бутерброды. Снова яблоки и булки! Ух, как я их люблю!
Я ела и косила глазом на свою оберегиню, а она разглаживала на коленях льняную салфетку и смотрела на меня огромными, чистыми изумрудными глазами. «Конечно, - подумалось мне, - на таких глазах невозможно не жениться!»
- Ну, что, Катюша, рассказывай?
Надежда достала из сумки портативный диктофон, и я начала рассказывать. Всё, с самого начала. С самого-пресамого, с моих ещё «до детдомовских» дней. О том, что в четыре года я неожиданно стала сиротой и тетя Лена привела меня в интернат за руку. Что я с четырёх лет танцую ритмичный испанский народный танец «Фанданго», где сопровождение кастаньет заменено хлопками в ладошки. Как няня водила меня за руку в студию на «танцы» и как мне, проигравшей, теперь вступить на порог интерната? Я увидела побелевшие косточки её пальцев, сжимавших диктофон.
Когда мы приехали, в детдоме уже знали, что я вторая. Надежда позвонила. Оно ей надо было? Да, проиграла я со своим возвышенным, любимым и лиричным Фанданго! Ну и что? Ей что за дело?
- Ничего, Катюша, не переживай, прорвемся!
Мы прорвались! В интернате нас встретили музыкой, шарами и цветами! Мне, проигравшей, в комнатных тапочках с «заячьими» ушами, все аплодировали. Потом обняли и повели обедать «по- праздничному». С гречневой кашей и мясом, с пирогами и «морем» киселя. Это был праздник всей моей жизни.
Как, годы спустя, Надежда спасла меня во время моей первой беременности и стала крестной для моих детей - это уже другая история.
