интерес в глазах капитана, выказал новое соображение. — И еще, к слову: тута ночью подслушал разговоры караульных. Вертухаи из местных, выросли с тутошней шпаной. На вашем месте не доверял бы козлам, начальник.
— Молодец, Василий, коли не врешь. А теперь давай-ка подетальней о Мерине и Тите. В чем, как считаешь, слабость амбала?
— Дык силен, зараза. Но человечного в ироде вовсе нет, отпетый негодяй. Ничего святого, полный ублюдок.
— А все-таки, ну там... — родители, зазноба какая?
— Какая, черт, зазноба... Так, думаю, Мерин конченный пидор из активных, привык по тюрьмам опущенных дрючить. Вовсе не исключаю, что следаки в пресхатах использовали урода по прямому назначению. Отожрался на казенных харчах, гад. Вот бы самого скота взять и опустить, а потом пригрозить, что расскажете блатным, — сразу шелковым станет, сразу пойдет на сделку с вами, гражданин начальник.
— Круто! Ну, бродяга, даешь стране угля... А кто такого бугая насиловать будет — возьмешься?..
— Боже упаси, не по этой я части... да и порвет каждого на кусочки. Тут надо хором, тут скопом надо...
— Ну что сказать, Лавренев... Никудышный из тебя психолог. Не ровняй людей по себе. Мерин, вор старой закалки, не стерпит мерзкого клейма, уйдет из жизни — сам покончит с собой. А перед тем… использует подходящий случай, чтобы отправить на тот свет причастных к такому позору. Как пить дать — никому не спустит...
Ерема понимающе вздохнул, понурил голову. Но Воронов не собирался закругляться:
— Ладно. Не забыл персональное задание — зачистить старшего группы, коли что не так... Правда ведь?.. — воцарилось молчание. — Так вот... когда настанет время, придется убрать это мурло, кокнуть, проще говоря, жлоба с концами.
— Я-то... с превеликим удовольствием, — Ерема ухмыльнулся. — Достал, гад мине, сволочь... — и, перейдя на шепот, добавил. — Но чтобы было шито-крыто. Лишний срок мотать за него не хочу…
— Само собой, уговор дороже денег, — сказал Воронов и следом подумал: «Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши…»
Сергей по опыту знал, что Гурьева лучше ликвидировать как можно скорей. Подобные озверелые индивиды, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе — или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.
— А что скажешь, Ерема, насчет Титы? — перевел разговор Сергей.
— Темный человек, скрытный, но трусоват. Считаю, из него можно веревки вить. Но верить щенку нельзя, одним словом — хитро***банный сученок. Не вправе советовать, но начни поцанчика пытать полегоньку, малец и потечет, все выложит без утайки, — злорадно потер руки Лавренев.
— Сам не боишься, что к тебе применят спецсредства?
— Боюсь, да еще как боюсь! Наговорю всякую ересь, только бы угодить кату, мать родную опорочу... Да и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.
— Вижу, тертый ты калач. Зачем тогда другим лиха желаешь?
— Дык я теперь на вашей стороне, гражданин начальник.
— Да мутен ты, Ерема, хочешь что еще сказать?
— Лошака не упустите, хрыч до фига знает — вот мой сказ.
— Ладно, не кашляй... Василий Силантьевич, — незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.
Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.
«Времени, времени нет... — подумал Сергей, спеша наверх. — А публика, видать, битая... «Подсадную утку» враз расколют, да и организовать единичный побег «с пристяжкой» тоже не выход. Придется по-старинке использовать психологическое давление — пугать страшными карами и упорно включать мозги, самому разгадывать эту неладную головоломку».
Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил изумленного младшего лейтенанта: коли что не так, то не сносить тому головы. Свиридов по-молодости ручался за бойцов, что вовсе не гарантия от возможного провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить всякий контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало измордовать хоть одного диверсанта, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. В первую очередь для экзекуции подходил по всем параметрам Мерин — матерый, злобный и потому наиболее опасный. Однако старые истины гласят: каждому овощу свое время, и спешка нужна лишь при ловле блох...
Следующим на очереди был радист Тита. Из протокола допроса Сергей знал: Манцыреву Виктору Ивановичу шел двадцать первый год, до войны тот работал монтером в Ковровском районном узле связи. Холост, отец погиб в финскую, дома — мать и сестра пятнадцати лет. Малый прошел подготовку в той же Борисовской школе Абвера.
На вид Манцырев прирожденный хлюпик, но не ловко-ли это надетая личина, под которой скрывался хитрый и поднаторелый враг...
Воронов велел встать арестанту. Без лишних слов ухватил правую руку радиста и, быстро согнув фаланги пальцев, с силой сдавил своей клешней. Тита взвыл от нестерпимой боли, завертелся юлой, упал на колени. Помедлив, Воронов разжал хватку. Малый на карачках отполз к нарам, в глазах паренька стояли слезы.
— Не надо, прошу, не делайте больно, гражданин начальник... Я подчистую признался старшему лейтенанту... Да, соглашусь... подпишу что угодно, если нужно будет, — захныкал Манцырев.
— Дрянной из тебя получился солдат Красной Армии. Даже спецзваний не различаешь. Утром допрос вел младший лейтенант госбезопасности, просек, мудила грешная... — презрительно выговорил Воронов и присел на дощатые нары. — Да куда теперь денешься, только попробуй чего не рассказать, — капитан усмехнулся, — или не сделать, что прикажут.
Манцырев потупил головенку, исподлобья глазками зверка, поглядывал на капитана.
— Ишь как сразу взвыл белугой, а приемчик детский... — такой в школах каждый пацан знает. Семечки пока... но не грех взяться по полной программе — применить спецсредства. Парниша ведь могут такое проделать, что мама не горюй. Понял, вьюноша? — не удержался и с намеренной издевкой произнес Сергей. — И заруби себе на носу: говоришь только правду, перепроверить ложные показания — раз плюнуть... Коли не соврешь, определим работать уже по профилю, станешь стучать ключом, как скажем. А надумаешь ловчить, отрубим ноги, чтобы с места не сошел и срал под себя, — нагнав страху на паренька, Воронов подытожил: — Усек, сынок, — будешь послушным мальчиком?..
— Да, да, конечно. Готов хоть немедля послать радиограмму.
— Соображаешь, а о ножках подумал? — криво улыбнулся Воронов.
— Нет, нет... — не подведу... — заискивающим взглядом выразил раболепную покорность Манцырев.
— Какое задание было у диверсионной группы?
Как ни изгалялся Воронов, ничего нового Тита не сообщил, задачи диверсантов замыкались на Мерине. Но одно радовало — радист знал секретные коды и временные интервалы приема и передач радиосообщений. Шифровальной книгой оказался имевшийся у каждого школьника учебник «Родной речи». Язык сообщений русский. Сигналом работы под вражеским контролем считался темп скорости передачи в начале и конце в четко означенных интервалах, что доступно опытным радистам, — очевидно, Тита преуспел в этом деле. В управлении впервые слышали о таком способе разоблачения радиопередач под прикрытием. Сергей задал еще пару второстепенных вопросов, получив на них искренние, вразумительные ответы, как бы невзначай спросил:
— Если подсажу к «старшому», возьмешься — «повалять Ваньку» для пользы дела?..
— Не надо, прошу, Мерин сразу уничтожит меня. Это страшный человек, у него волчий нюх, как маньяк чувствует подставу. Он по глазам тотчас поймет, что я подсадная утка. Садист будет издеваться, станет медленно убивать — мерзавцу это в удовольствие. Не надо, не посылайте, гражданин начальник, — ведь даже пикнуть о помощи не смогу, — и Манцырев беззвучно зарыдал.
— Где только таких сопливых нюней немцы откопали? — возмутился Воронов, но потом поостыл и уже деловито предложил солдатику:
— Тогда застрели Мерина, разрешаю... И больше не станешь борова ссать, как рукой снимет... Годится?..
— Я еще не убивал людей, не стрелял в человека, — промямлил Манцырев, утирая щеки и нос рукавом гимнастерки, потом в ужасе прикрыл лицо руками и вогнул голову в колени.
— Дурак этакий, трус поганый, подумай лучше о матери и сестре. Близким зачем из-за такого мудака страдать... — по-доброму заключил Воронов.
Манцырев Виктор теперь заплакал навзрыд:
— Не могу, не умею, не справлюсь я…
— Что скажу, то и сделаешь! — отрезал капитан. — Утри сопли и будь мужиком. Хватит, нет времени на слюнтяев. Будешь правильно вести... прощу, — и Воронов направился к двери камеры.
Предстояла очередная беседа с Лошаком.
Сидельца привели в допросную, Конюхов за истекшие сутки сильно оброс пегой щетиной, выглядел крайне неприглядно, босяк-босяком. А уж что противно, так старик дурно пахнул. Воронову пришлось влезть на табурет и слегка приоткрыть заедавшую форточку в полуподвальном оконце. Лошак тяжело, сипло дышал, определенно сказывался немалый возраст, незалеченные болезни и тюремные невзгоды. Но Сергей не испытывал к нему ни капли сочувствия. Обыкновенно даже в самом закоренелом враге видишь прежде всего человека, что не говори, все мы, по сути, Божьи твари. Ну не лесная же зверюга сидит напротив, не инопланетянин, ни иная какая непонятная субстанция. А вот Лошак, только переступил порог, сразу же вызвал у Воронова рвотное отвращение. Ну не хотел Сергей общаться с этим мужиком, будто тот нежить какая. Потому и начал разговор, выказав явную неприязнь, даже не холодно, а развязно, грубо.
— Ну-с, Василий Игнатович, — произнес глумливо, — колоться будешь?
— Чей-то не пойму, гражданин начальник… — Конюхов нарочно прикинулся полудурком. — Вроде бы обо всем рассказал, как попу исповедался.
— А вот и врешь, расскажи, как ты немцам продался, сволочь. И не вздумай юлить, мы все равно узнаем правду. А продолжишь водить за нос, схлопочешь по полной. Так что, старик, не стоит больше уходить в несознанку. Диверсантов сдал, точнее сказать, преподнес на блюдечке с голубой каемочкой, хотя мог и отмолчаться. Никто за язык тогда не тянул. Непонятно, зачем так поступил, в чем тут выгода? Старик, просвети, что за игры такие задумал с нами вести? А начни с самого начала, откуда ты такой, — не подобрав подходящего слова, Сергей покрутил в воздухе пальцами, — слишком мудреный взялся?
Лошак выслушал тираду капитана, не сморгнув, лишь желваки ходили по заросшим щекам.
— Да чего уж там… — раскрыл дед щербатый рот. — Расскажу, так и быть, — и грузно оперся локтями на железную столешницу. — Меня ведь в сороковом по УДО выпустили, как туберкулезника. Да не болел нисколько… Вызвал хозяин и прямым текстом: «Жить хочешь, падла?» — «Конечно!» — отвечаю. Ну, тут он, Васька, и завербовал, фашистская сволочь! Сказал, много паря не потребуется — пара-другая разовых поручений. Так, по мелочи, так мало-помалу, и не хлопотно вовсе будет, — Конюхов помолчал, собираясь с мыслями, потом ехидно
