(Истории жителей города Челябинска)
А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЛАСЬ…
Г Л А В А 1
Был у него когда- то друг Степаныч.
И когда, через полгода после его смерти ему позвонила Валентина, жена Степаныча и попросила придти- он ничего необычного в этом не увидел. Ничего не шевельнулось внутри в предчувствии чего- либо... Придти- так придти. Значит, какое- то дело… И так каждую неделю виделись, что там может быть неожиданного?.. И голос у Валентины был спокойным, без эмоций.
Когда он пришел, они долго пили чай на кухне, разговаривали о житие- бытие. Ничего нового, все по- прежнему, вся жизнь на глазах друг у друга.
-Я, Володь, ящики у Степаныча разбирала, - заговорила, наконец-то, о главном Валентина. –Вот, смотри…- Она протянула ему огромную пухлую папку на тесемках.
Володька поразился: таких, поди, и не выпускают уже. Анахронизм.
Развязал потрепанные тесемки. Пара общих тетрадей. Уйма листочков, исписанных корявым почерком Степаныча. Некоторые, видимо, долго лежали на солнце: пожелтели, выцвели, жесткими стали.
-Что это? Мне- то зачем?..
-А ты, вот, Вов, почитай,- она указала на запись в папке с внутренней стороны. –Нам писал…
Он нацепил очки, вчитался.
«Ребята! Валюша и Вовка! Кроме вас никто в моих почеркушках копаться не будет. Я здесь кое- что накропал. За тобой, Вольдемар, блин, потянулся, дурак- дураком.
Посмотрите. Вдруг что- нибудь путное найдете. Разберитесь, ребятушки, у меня руки не доходили. А ежели все дрянь- похерьте. Значит, не судьба. Смотрите сами.
Ну, все. Целую вас всех и люблю. И всем ребятам «Гутен морген» (эх, полиглот во мне пропал!). Ульку с Плюмом расцелуйте. Все. Удачи.
Жму всем лапы!»
-Я бы сама все разобрала,- продолжала тихо говорить Валентина. –но раз он и тебе разрешил… Лучше ты, … У тебя лучше получится.
Она замолчала, отвернулась к окну.
-Не могу я сама…- сказала, немного погодя. И такая тоска прозвучала в ее голосе, что Володька вновь уткнулся в папку, лишь бы не встретиться с ней взглядом. –Начинаю читать- и плачу. Слезы сами катятся. Сами… Не могу… Помоги мне… Разбери все…
-Конечно, конечно,- он торопливо закивал. -Всё разберу! Обязательно! Все сделаю!- Он все- таки решился посмотреть на нее.
-Что смотришь?- усмехнулась она уголком рта. Криво, горько усмехнулась. –Старая стала?
-Почему так думаешь?- он сумел взять себя в руки. –Такая же… Синева только под глазами. Спишь, что ли, мало?
-Мало,- ответила она- и заплакала, уткнувшись лбом в его плечо. –Прошу, прошу его: «Приснись, приснись, Степаныч»,- говорила, захлебываясь слезами. –а он… Будто не любил! Ни разу не приснился! У-у!..- Плач перешел в тихий вой.
Владимир понимал, что это не истерика, здесь пощечиной не помочь. Это- безысходность и тоска по любимому человеку выходила из нее вместе со слезами. Он гладил ее по голове и молчал. Самому выть хотелось! У самого по щекам слезы, суки, катились! Он вытирал их кулаком, а они продолжали катиться.
-Поплачь, поплачь, Валюш,- шепотом говорил он. –Это хорошо… Поплачь.
А самому вспомнилось: «А через год мы перестали плакать…»
Он не замечал пронзительной выстуженности осени. Светило холодное солнце. Листва еще чудом цеплялась за ветки, не желая улетать.
Он прижимал к груди старую папку и спешил домой.
Дома разулся и, не раздеваясь, прошел в свою комнату. Сел на диван и закурил.
Папка лежала рядом.
А со стен, с фотографий смотрели на него родные лица.
Это вот Лемеза 2000года… Это Березяк… Это все они на дне рождении у Толи… Это Степаныч на Улагаче с ребятами, гидрокостюм натягивает… Это уже они вдвоем позируют со своими хвостатыми питомцами у таблички «ул. Пограничная»… А здесь вот все с семьями… Много фотографий… Много лиц… Много жизни… Жизни, что хотелось бы вновь прожить с этими людьми и ничего не менять.
Траурная рамка со Степанычем висело отдельно, у компьютерного столика, в окружении фотографий с природой тех мест, где они побывали. Только он один. И природа.
Володька докурил. Потушил сигарету в пепельнице, разделся. Достал водку в графине и две стопки, наполнил их. Одну отставил на столик, поближе к Степанычу, другую залпом выпил.
Снова уселся на диван и раскрыл папку.
Цокая когтями по паркету, вошла Ульрика. Тревожно принюхалась. И с какой- то затаенной надеждой взглянула на хозяина.
-Иди отсюда!- зло психанул он. И вновь налил в стопку. –Иди спать! Чего уставилась?! Иди!
Глаза Ульки потухли.
Она не ушла. Легла передними лапами на диван, уткнулась мордой в папку, да так и лежала до конца, пока он разбирал и перечитывал писанину Степаныча. И никакого дела ей не было до этой писанины! Она вдыхала запах Степаныча и беззвучно, по- собачьи, прижав уши и закрыв глаза, плакала. А Степаныч что- то тихо и ласково говорил ей, и гладил по лобастой, уже седеющей морде. И гладил, и гладил…
У него получилось три стопки бумаг. Рассказы Степаныча, заметки обо всем и дневник. Дневник он даже не стал читать. Открыл и снова закрыл.
-Пусть… Это не для меня… Это для Валюши… Пусть… Потом почитает…
А вот остальное прочел все. До последней буквочки.
Поразительно: чего только Степаныч не писал! И прозу, и стихи, и фантастику… И никто из друзей ничего не знал! Что друзья- Валентина не знала!
Вовка догадывался: стеснялся Степаныч своего графоманства, потому и не показывал никому. И понимал, как ему это было трудно! По себе знал: сделано, написано (и хорошо написано, это иногда сразу чувствуется)- и некому показать! Жуть! И пытаешься этот пар в себе стравить- хоть кому- нибудь подсунуть свое «творение»… А Степаныч молчал, даже словом никому не обмолвился! А ведь многое написано хорошо, Вовка это видел!
-Дурак старый! Где не надо- он первый лезет, а здесь, как девица, застеснялся! Дурак! Ведь это ж, как яичко к Христову дню!.. Вовремя надо! Дурак стеснительный! Давно бы Лехе Мамлину или Саньке Жедяеву сказали- издали бы без вопросов! Пусть сто экземпляров, но издали!.. Как вот сейчас компоновать все это?!- ругал он про себя Степаныча. –Раньше бы!.. Хоть порадовался!.. Привык других радовать… Дурак!
Улька со Степанычем молча смотрели на весьма захмелевшего Владимира и улыбались.
Вечером пришли с работы жена с дочкой.
Еще с порога почуяли запах спиртного. Заглянули в кабинет.
Он вместе с Рикой спали на не разобранном диване. На полу стопками лежали исписанные листы.
Тихонько позвали собаку: ужинать и гулять. А его будить не стали. Пусть выспится.
Г Л А В А 2
-Это не будет пользоваться спросом,- почему- то хмуро произнес знакомый старик редактор. Снял очки, посмотрел красными воспаленными глазами на Владимира.
-Почему?- сразу же ощетинился тот. Обида за Степаныча как- то враз захватила его.
-Потому! Потому, что эти «клочки» не читаются! Кому это надо?! Фраза, рассказик, опять фраза, стих… Что за компоновка? Да и компоновать здесь нечего! Я же говорю: «клочки»!..
Редактор продолжал хмуриться. А Владимир не мог понять- почему? Нет- так нет! Злиться- то чего?.. Хороший же мужик был всегда: доброжелательный, отзывчивый… Сейчас- то с чего вздыбился?
Владимир забрал у него отпечатанную рукопись, принялся неловко запихивать в «дипломат».
-Это жизнь его… «Клочки»… А если он жил так? А, может, ему В С Е интересно было?! «Клочки»… Жизнь это, а не «клочки». Знали бы вы его!.. «Клочки»…
Редактор молча на него смотрел, подмигивал близоруко.
-Хотя бы объяснили, что у него плохо- мы бы скорректировали… А то- «клочки, не читается»…
Старик достал платочек, принялся протирать очки.
-Он что, сам не мог подойти? С вами бы, Владимир, подошел…
-Не мог,- он наконец- то закрыл «дипломат». –Не до нас ему сейчас… Не до рукописи… Умер Степаныч.
Владимир пошел по коридору, на выход. И даже не попрощался. Благо, следующее издательство с уже другим знакомым редактором было рядом. Хотелось же не просто напечатать! Хотелось получить объективную оценку записей Степаныча.
Вечером сидели у него на кухне: он сам, Лешка Мамлин и Сашка Жедяев.
-Чего собрались?- Лешка разлил по рюмкам. –Твои дома? Я балкон открою- покурим?
-Открывай, не будет сегодня никого…
Володька поднял плотно зажатую в кулаке рюмку.
-Мне, мужики, деньги нужны. Много надо… Давайте выпьем.
-Сколько?
-Тысяч сто тридцать- сто пятьдесят. И я не знаю- на сколько... Появятся деньги- отдам…
Саня с Лешкой переглянулись. Чокнулись, выпили. И снова переглянулись.
-Чего?.. Потянем по половинке?- Сашка закурил, откинулся на спинку стула. -Вовка, дай пепельницу.
-Половинку я запросто потяну!- обрадовался Лешка. –Я бы все набрал, но такая напруга в конторе!.. Того и гляди- закроюсь!
-Ну, вот и ладненько… Тебе когда надо -то?- Сашка разлил по второй.
-Звякните, когда соберете- приеду… Давайте, ребята…
Поднялись. Помолчали и, не чокаясь, выпили. Задымили у окна.
-Я сейчас, ребята…
Он сбегал в комнату, притащил ручку с тетрадкой, присел у свободного краешка стола.
-Мужики, как расписку писать? Ни сроков же, ничего…
Мужики как- то хмуро и брезгливо на него покосились. Владимир выжидательно смотрел на них.
-А пиши,- Сашка глубоко затянулся. –что «ежели через полгода долг не отдам- отдам квартиру». И не забудь завтра у нотариуса заверить!
Лешка смотрел на Сашку с уважением.
-Я- то думал: на машине и гараже остановиться, а ты!.. Уважаю!
Пожали друг другу руки и вновь отвернулись от хозяина к окну.
Тот вздохнул, забросил тетрадку на холодильник.
-Паразиты безголовые!- начал бурчать он, разливая по рюмкам. –А ежели я завтра «крякну»? Иль под машину попаду?.. И как я вам отдам? На Надюхе же все повиснет!
-А ты не «крякай». И под машину не попадай… А то Надюху в услужение, а Дарью на панель пошлем. Тебе и т а м мало не покажется! Всё! Засунь свой язык и молчи…. Давайте водку пить, пока не выдохлась….
Ушли ребята часов в одиннадцать. Он с Улькой проводили их до перекидного моста к вокзалу. И ребята так и не спросили: зачем ему такая сумма? Он всю дорогу боялся, что спросят. А соврать он не сможет. А они ему морду за такое дело набьют. И даже Рика не против будет. Нельзя унижать друзей такими вещами. Потому что за такое «неудобно перед вами, я сам хотел» друзья обычно бьют морду. Или перестают быть друзьями.
И слава Богу, что не спросили!
-Вот напечатаю Степаныча- всё расскажу!- утешал он себя. –Тогда и «попилим» расходы.
Все последующие дни он периодически перечитывал записи Степаныча, чтобы понять, что привело в такое раздражение того редактора- старика…
. . .
ЗАПИСИ СТЕПАНЫЧА
«К Л О Ч К И»
У Бога не может быть черного цвета.
. . .
-Да выключи ты это! Слушать же невозможно! Словесная лабуда в иностранной песне- и то раздражает меньше, чем эта хренотень!
-Почему лабуда? Ты что, языки знаешь?
-Не знаю! Потому и раздражает меньше!
. . .
Любимая жена- это человек, с которым есть, о чем помолчать…
. . .
«А, казалось бы, проще простого…»
( Повесть)
«…надо жить так, чтобы было
кому
