Вздохнув, пару раз отмахнувшись и отдышавшись, она взглядывает на мальчика, еще немного медлит, но затем все же начинает говорить.
– Ты вот думаешь, чего я тебя луплю? Думаешь, злая я?
– Да ничего я не…
– Погоди, теперь ты дослушай, – не позволяет женщина перебивать. – Ты сказал, чего хотел, а сейчас моя очередь. Я тебе тоже могу кое-чего рассказать, чего ты еще не слыхивал.
Женщина делает паузу. Долго она молчит, глядит куда-то в сторону, ничего не говорит, но Исэндар спокойно ждет. Слова матери сильно на него действуют, но почему, он и сам не может сказать. Наверное, все потому, что прежде она бы просто спустила с мальчишки штаны и била бы так, что назавтра он попросту не сумел бы даже подняться с кровати.
– Ладно, пора бы уж… – вздыхает Обит еще раз, а затем пододвигается на табурете ближе, тянет руки и берет сына за ладонь. – Вот, что, родненький, ты мне скажи, ты своих братьев хорошо помнишь? Только погоди, не надо опять про то, что они ушли, да не вернулись, а вот с тобой будто бы все иначе будет. Ты их хорошо помнишь?
Исэндар медлит немного.
– Ну, – отвечает мальчик, – старшего я совсем не помню… мне имя говорил Ва́рмис, но я чего-то не могу вспомнить. Да и самого Вармиса тоже… помню, как он меня на плечах носил к отцу.
Женщина отпускает ладонь сына, выпрямляется, а глаза прячет, отчего и мальчик хмурится, не в силах угадать, что у матери на уме.
– Вот то-то и оно, – с печалью заговаривает Обит. – Думаешь, будто ты у меня третий всего?
Исэндар замирает от удивления.
– А вот как бы не так, – продолжает мать. – Двенадцать раз я рожала. Четверо, кровинушки, сразу мертвыми вышли, трое было девочек, да еще четверо мальчишек, да вот ты потом, пятый из мальчиков, а всего двенадцатый.
Услышав это, мальчик едва не открывает рот. Он не шевелится, даже не моргает так долго, что глаза начинают слезиться. А мать, заметив это, печально усмехается и тяжело вздыхает, после чего снова опускает глаза.
– Так-то, – продолжает она. – Девочку одну собаки задрали бешеные. А такая красавица была, такая затейница. Как сейчас помню, все она бегала кругом: «Маменька! Маменька! Дай помогу!», – чего не делаю, все она тянется рученьками своими, все, говорит, помогать буду.
Сделав небольшую паузу, женщина отирает сухие глаза ладонью.
– Еще одну болезнь отняла. Давно это было, – вздыхает мать. – Та тоже хороша была, но другая, спокойная такая. Еще одна, тихонькая, скромненькая, да тоже красавица. Купец один ее уволок ночью, а я, дура, и не заметила. И отца тогда не было. Единственный раз он из дому уходил надолго, на целые луны. Наутро двое старших по следу за ним ушли, да так никто из них и не воротился. Да и отец… ушел… а вернулся, троих деток недосчитав, к дуре старой.
Опять вздохнув, отмахнувшись рукой от печали, как от мошки, женщина лишь теперь осмеливается поднять глаза и обратить взор на мальчика. Самое трудное уже вспомнилось, а сейчас уже легче, да и слез, похоже, в пересохших глазах все равно не осталось.
– Ну а младших ты еще застал. Оба на войну ушли… никого не осталось. Вот еще и отец… и ты еще: «Воевать буду! Мир буду переделывать! Всех чудищ перебью! Все по-другому будет», – не будет. Уйдешь ты, дурень, да и пропадешь там, а мне и весточки некому будет послать… теперь-то хоть понимаешь?
Исэндар не решается ответить. На уме крутится внятная мысль, но сказать ее язык не поворачивается.
– А чего вы мне ничего не рассказывали? – только и спрашивает мальчик, опомнившись.
– А чего говорить? – удивляется мать. – Чего они, живее будут? Чего говорить-то: «Вот, подрос ты, кровинушка, да теперь послушай, как твои одиннадцать братьев и сестер помирали»… – чтоб жизнь медом не казалась… так что ли?
– Да я же не…
Так и обрывается беседа долгим молчанием. Темнеет уже окончательно, на улицу носа не показать. Луны нет, черно, как на дне закрытого колодца. И вроде усталость донимает, спать зовет, а все равно уходить от стола не хочется.
Наконец, Исэндар не выдерживает, опережая мать с ее предложением отправиться отдыхать.
– Я не на войну же сразу, – заговаривает мальчик несмело, но постепенно разгоняется, говоря все увереннее. – Я прежде всего найду того Голоса. Хочу знать, за что он так с отцом…
– Хех! Ты у меня, видать, и правда, самый дурной, – хмурится мать. – Да кто ж тебе скажет-то?
– А чего?
– Чего-чего… ладно, слушай. – Женщина сбавляет тон, говорит теперь шепотом, словно боится, что кто-то может услышать даже здесь, даже в такое время, на окраине живоземья, ночью в крестьянской халупе, стоящей чуть ли не на отшибе. – Отец твой не отсюда. Из Междуречья он. Царство такое, меж двух рек лежит у самой огненной земли. Там-то и бьются с чудищами цельными днями и ночами. Там река разбивается и уходит в две стороны. Через воду чудища отчего-то никогда не проходят, как сказывают, а Междуречье одно из всех царств людских лежит на той стороне рек. Оно будто и разбивает Жи́вью, речушку нашу, пополам. Там-то речка эта уже больше становится, что лодки даже по ней плавают, это тут она у нас маленькая. Так вот отец там родился, там вырос, там он… там он с царем чего-то… нехорошее там что-то было, он мне не говорил, чтобы вдруг, ежели чего, меня трогать не стали б. А тебе и подавно никто не скажет, теперь уж никто и не помнит, видно. Только вот, чего бы там ни было, а отца повсюду искали, во всех царствах, вот сюда он и упрятался, а тут мы с ним повстречались. Только раз он уходил на несколько лет, дела какие-то доделать. Сказал, что потом уж и искать перестанут. Тогда-то девочку мою купец, зараза, и упер. Увижу этого гада хоть раз, клянусь, я ему…
Вздохнув, Обит пытается успокоиться, а Исэндар ни на миг не отрывает от нее глаз.
– Так ты не знаешь? – встает он, не справляясь с чувствами.
– Не знаю, сказала же, – отвечает мать недовольным тоном. – А если б и знала, то тебе говорить бы не стала, хоть убей. И никто не станет. Тем более Голос. Только беду на себя накликаешь, будешь спрашивать.
Мальчишка хмурится, но садится обратно, о чем-то глубоко задумавшись.
Мать же рассматривает его с печалью, быстро растеряв всю хмурость. Вздохнув, она заговаривает уже другим, нежным, ласковым голосом.
– Не рвись ты так скоро помирать, – упрашивает она. – Куда торопишься-то? Войну он победить собрался. Война как была всегда, так и будет. Успеешь еще, хоть внуков мне прежде дай повидать.
Исэндар, выслушав, сразу возвращает хмурое выражение, избавившись от задумчивости.
– Нет, – отвечает он с непоколебимой уверенностью. – Думай про меня, что хочешь, что дурак я – что угодно думай. Я уж теперь не такой, как раньше, вырос я уже…
– Да куда там.
Мальчик будто не замечает слов матери.
– Уйду, мам. Как готов буду, так и уйду. Выясню, что с отцом было, а надо будет, так я до самого Междуречья доберусь и там все выспрошу, а уж потом…
– Вот дурак ты и есть! – сердится мать, но уже даже не пытается угрожать, что отлупит и вновь продолжает умоляющим тоном. – Ну чего тебе далось идти куда-то? Чего ты там делать-то собрался?
Мальчик уставляется на мать, глядит хмуро, уверенно, будто нет в нем ни капли сомнения, а сам понимает, что не так просто ответить, сам еще не может точно сказать, что именно тянет уйти из дома.
Впрочем, покопавшись в мыслях, Исэндар все-таки находит тот ответ, который и для него самого все окончательно делает ясным и понятным, который расставляет все на свои места, избавляя от прежней смуты мыслей.
– Думай, что хочешь, – заговаривает он, нахмурившись сильнее прежнего, – а только я чувствую, будто мир не такой, как должен быть. И еще я знаю, знаю и все, что само оно ничего не поменяется. Я еще не знаю, что именно надобно делать, но знаю точно, чувствую, что нужно что-то изменить. Хоть бы и войну закончить, или что еще – не важно. Я сделаю. Я хочу, чтобы все лучше стало… может, скажешь опять, что дурак… знаешь, что отец мне сказал последнее? Велел из множества путей свой найти и идти по нему без сомнений. И так и сделаю. Так я чувствую. Я, может, не такой мудрец, как он, но я тоже кое-чего понимаю. Нельзя просто так старика казнить. Я видел, как голос решал, он уже говорит сначала, мол, все, решено, а потом ему чего-то шепнули, и он сразу же велел отца казнить. Даже слушать его не захотел, а перед тем ведь улыбался, говорит, мол, мы еще поспорим в другой раз.
Мать не перебивает, даже не знает, что сказать. Уже не пригрозишь ни чем, не припугнешь, все равно не сработает. Да и, чего доброго, мальчишка на самом деле сбежит с какой-то ржавой железкой, да в драку с ней ввяжется, если ему по заду надавать. И ответить совершенно нечего.
– Неправильно все это, – продолжает Исэндар с тем же хмурым видом. – Все неправильно. И война когда-то должна закончиться. И вообще, все меняется. Я знаю, потому что…
Он заминается, чуть не выдав матери, что здесь, вблизи бродит где-то паж, самая настоящая тварь из огненных земель. И теперь еще думается о том, а не разроет ли эта гадина свежую отцовскую могилу, но сейчас главное не заставлять старушку лишний раз тревожиться.
– …потому что знаю, – договаривает мальчик. – Все меняется. Все будет хуже, если ничего не сделать. Поэтому я должен уйти. Я вернусь когда-нибудь. А если буду умирать, я уж как-нибудь передам весть. Обязательно передам. Так что ты не волнуйся, ежели от меня ничего не будет слышно. Если нет вестей, значит, я жив. А я уйду. Как только буду готов, уйду.
Вновь повисает молчание, но в этот раз уже не так долго оно терзает слух, вынудив его ловить далекие звуки ночи, прокрадывающиеся в дом снаружи. Оттуда, с улицы, доносится противный крик совы, но быстро пропадает, зря напугав мальчишку своим жутким голосом.
Тихонько лают собаки, и очень хочется спать. И теперь, когда все сказано, глаза слипаются, уже не желая замечать ни серебристое мерцание странного, так и не пропавшего значка на краешке взгляда, ни кровавый, алый, поблескивающий в темени ручеек, убегающий за дверь, а оттуда в лес, ни неутихающий лай деревенских собак, больших любителей ночной переклички.
А затем мать неожиданно вздыхает, не дав заснуть прямо на табурете.
– Твоя взяла, – признает она с грустью свое бессилье. – Завтра я с утра к кузнецу схожу, поговорю.
Исэндар оживает, выпрямляется, набирает полную грудь воздуха, но сказать ничего не успевает.
– Да только ты раньше времени не спеши радоваться, – хмурится женщина. – Ты прежде заслужить еще должен будешь. Такого хилого я тебя никуда не пущу. Ильмару я скажу, чтобы мне отдал меч, как готов будет, да чтобы прежде он тебя как следует в кузне погонял. Работа там тяжелая, я хоть и сама не бывала, а знаю, что тяжело. Вот, ежели ты у него сумеешь три целых луны отработать каждый день, чтобы без отдыха, вот тогда я тебе меч и отдам. А до тех пор никуда не пущу. Да еще, чтобы хозяйство тут держал, как следует, а не как попало. Тогда…
Мальчишка не находит слов, но всю свою холодность и серьезность вмиг теряет. Он бросается к матери на шею, обвивает руками, обнимает, не зная, как еще выразить радость и как показать свою благодарность.
Женщина тоже умолкает. Правда, для нее в этой беседе немного хорошего. С печалью Обит кладет подбородок сыну на плечо и только вздыхает. Делать все равно нечего, мальчишка наверняка сбежит. Что он, что его братья, ушедшие прежде, чем Исэндар успел повзрослеть – никого не
| Реклама Праздники 12 Июня 2024День России 11 Июня 2024День работников легкой промышленности 14 Июня 2024День работников миграционной службы 21 Июня 2024День кинологических подразделений МВД России 18 Июня 2024День медицинского работника Все праздники |