случайно, вызвал целителя.
После его ухода молчали долго. мальт первым нарушил тишину:
-А раньше ты не замечала?
Элеонора пожала плечами – она переняла привычку Мальта иногда обходиться без слов. Спросила лишь:
-Ты будешь относиться к ребенку так, как ко мне?
-Разве я тебя чем-то обидел или оскорбил? – удивился Мальт. – У тебя есть дом, пища, одежда, украшения. Тебе не надо работать и ничего не надо делать из того, что делают горожане.
-Я тебе не нужна, - напомнила Элеонора.
-Никто никому не нужен, - отозвался Мальт.
Он не изменился во время ее беременности. Также пропадал на службе, также был равнодушен. К Элеоноре, по его настоянию, заходили целители, торговцы детскими вещами, и вскоре она отвлеклась от своей тоски.
Беременность ее протекала легко. Надзор целителей, покой и крепкое здоровье Элеоноры делали свое дело. Она оставалась тихой, и взбунтовалась лишь раз, когда пошла по вопросу счетов к Мальту в кабинет и обнаружила его стоящим у крепкого шкафа с навесным замком. Предполагалось, очевидно, что шкаф будет на этот замок закрыт, но сейчас Мальт рылся в нем, когда Элеонора появилась.
А она глянула на содержимое… склянки, флакончики всех цветов и оттенков, с мелкими бумажками, приклеенными к горлышку. Запечатанные мертвыми пробками. Такие флакончики носят целители. Вот только мальт не из них.
-Яды? В доме? – Элеонора не узнавала себя.
-В моем кабинете, - Мальт оставался невозмутим, - в моем же шкафу.
-Яды! А если кто-то случайно…
-Никто, - Мальт не давал ей разойтись. – Никто. Кабинет закрыт, шкаф тоже. Случайности быть не может.
-Но зачем? – не понимала ошарашенная Элеонора. – Это же…
-Я коллекционер, - отмахнулся Мальт. – что тебе нужно?
В тот год вся Коллегия стала коллекционерами. Вернее, столица стала, а провинции подхватили. И Мальт подался на моду, приобретал и коллекционировал разные яды.
Элеонора успокоилась. Больнее ей стало тогда, когда Мальт впервые взял своего новорожденного сына в руки.
Элеонора была рядом – бледная, счастливая…и не нужная. А когда она взглянула в лицо мальта, едва не разрыдалась – такая любовь и нежность была в нем! Ей не доставалось и сотой доли от него.
***
Вскоре оказалось, что Лев или Львёнок (так ласково называл сына Мальт) – ребенок довольно крикливый, беспокойный. Но на руках отца он успокаивался, а Элеонора могла качать его по полночи.
Мальт нанял кормилицу, но Элеоноре не стало легче. Даже кормилица справлялась лучше с сыном, чем она сама. Сумрачность собственного состояния, постоянный плач, равнодушие Мальта и его же нежность в его присутствии к их общему, на минуту, ребенку, вгоняли Элеонору во всю большую мрачность.
Она стремительно худела, у нее ломались ногти, вылезали волосы и начали крошиться ногти…
Мальт прислал целителя, тот не нашел никаких нарушений и посоветовал пить успокоительный ивовый настой.
-Что с тобой происходит? – спросил Мальт, когда Элеонора швырнула приготовленный стакан с ивовым настоем в стену.
-Ненавижу! – прошипела Элеонора и страшно обвела всю залу взглядом. – Ненавижу!
-Ребенка разбудишь, - напомнил Мальт.
-А ты его утешишь! – рявкнула Элеонора нарочно громко.
Маленький Львенок, конечно, проснулся от ее крика и зашелся плачем. Мальт тотчас принялся успокаивать сына, бросив жене:
-Тебя никто не держит!
***
Что с ней стало или что было? ее ли руки дрожали, принадлежали ли ей негнущиеся непослушные пальцы, пока Элеонора отпирала один замок, другой, третий?
В собственном доме. Под звуки детского плача, в полном отсутствии себя и других. Мальт был на службе, кормилица – эта добродетельная медлительная женщина, ушла на рынок по ее просьбе.
«Это мой шанс на свободу» - билось в отуманенном чем-то едким рассудке Элеоноры, а она уже поспешно открывала навесной замочек в шкафчике с ядами.
Схватила первый попавшийся, безжалостно ломая оставшиеся ногти, вырвала деревянную пробку и залпом выпила половину склянки.
Ее тотчас вырвало, но это не помогло – смерть уже была в ней и тщетны были попытки организма призвать жизнь.
Умирала Элеонора долго. она изошла кровавой пеной, выплюнула в кровавом кашле куски какой-то слизи, которые когда-то были какими-то ее внутренностями и еще ползла и ползла по коридору собственного дома в какой-то неясной отчаянной попытке…
Кормилица вернулась нескоро. Она заболталась с одной лавочницей, с другой, и когда вернулась, успела застать еще последние секунды жизни Элеоноры. Ее агонию. Кормилица попыталась упасть в обморок от картины, но детский плач привел ее в чувство. Схватив ребенка, кормилица опрометью бросилась к Коллегии Дознавателей и только передав дитя Мальту, рухнула в спасительную тьму, напуганная и почти безумная от увиденного.
***
Разговоров было много. Они преследовали Мальта до его последнего дня. Они отравили ему все то, что не успело еще без того оказаться отравленным.
Мальт никогда прежде не пил. И ему казалось, что Элеонора принесла ему освобождение, только он почему-то не смог справиться с этой нежданной свободой и долго прикладывался к бутылке, выведя простую формулу: когда страдает тело - душа не успевает болеть.
Вывели его из этой тьмы жестоко – предъявили обвинение в убийстве жены. Обвинение, конечно, было напускным и нарочным – оно преследовало совсем другие цели. Мальт сам делал такие обвинения, получая испуг человека и готовность жертвы сделать все, что угодно, лишь бы с них сняли это обвинение.
Если бы Мальт был трезв, он бы разгадал это. Но он был в странной скорби и попался. Испугавшись, принял предложение участвовать в заговоре против короля, в заговоре, составленном на самых верхах, у самого трона.
Мальт думал, что в его должности некуда падать уже ниже всех грехов и пороков. Оказалось, что есть куда.
-перевод в столицу, в Коллегию Дознания, участие в заговоре против обвинения в убийстве жены, - очаровательно улыбались ему.
Мальт не думал. Он уже знал, что давно проиграл, оставалось лишь попытаться искупить свою вину, перенеся нетронутую любовь и нежность на последнее близкое существо:
-Согласен, если сын поедет со мной.
Рукопожатие завершило договоренность, и Мальт почувствовал, как увяз окончательно.
