постарался всяческо развенчать её ужас. - Сам однажды проснулся на первом этаже двухярусных нар: так мне до уссыку показалось, что потолок сверху падает. А то ещё дружки растянут простынь над головой, или спящего задвинут под кровать. Тогда прямо как в гробу просыпаешься, и весь белый свет бросает в озноб от жестокого крика.
Я повернулся к собакам: - Всё, ребятня. Хватит дурачиться. Тащите постельки сюда… -
А поутру солнце, проспавшись, увидело - что жёнка прижимается ко мне огромным животом, в котором девчоночка уже бьёт по воде ножками. Я гребу её к себе всё бойчее, а в сердце жалко обеих.
- Перепугалась, что ли? – Ой, дурочка: второй раз ведь рожает.
- боязно, - шепчет баба в плечо, и смеётся слезами. – Сам бы попробовал.
- Нету времени, родненькая. – Я ласкаю по волосам, в нос целую. И пою нежно: - Своих дел по горло.
- вот-вот: как что серьёзное – так вас не дозовёшься. – Она пищит мне с мольбой: - Лучше бы вместо любимого мужика рядом грубую акушерку. А, миленький?
- Поздно. – Я стал железный, стальной. - И начинай уже, дуйся писей.
Смирилась жёнка на простыне, да отпела своё горюшко: - ооооой, бежжжалостный! тяниииии!!
- Пихай! - кричу. - Пихай её, стервочку!
Гляжу – девка изнутри показалась. У меня руки трясутся, колени скользят, изо рта матюки, а ей вздумалось заговорить в этот миг.
- папа, здластвуй.
- Привет, доченька. – Я умываю её пресное личико, сдираю с жиденьких волосёнок мамкину плёну. - Выползай сама помаленьку, а то мама тут без сил улеглась.
- а тут холосо? - И любопытно дочке на белом свете, и стрёмно тот уют покидать. Как-то ещё она жить будет в общем дому.
- Здесь очень приятно, - я малость сбрехнул. - В плохом месте сам бы не остался.
Малышка протянула мне ручки свои; но я за них поспешил, резво дёрнув - и испугал девку. Она назад - а я к себе тяну; она ревёт - и мне уже тоскливо. Чую, что ножками упирается, выворачивая плотоядное чрево.
Тогда я шлёпнул жёнку по заднице: баба обкакалась, а девчонка вылетела пробкой – шампанское таки брызнуло мне в лицо. Я подтёр какашки; потом мягко запеленал дочку, и уложил спать в тёплый кокон здоровья.
А баба валялась на постели колодой, разбеременевшая себя по белой простыне. Мою душу захватила мировая нежность, плоть восторгнулась вселенской похотью.
- Знаешь, милая, - я ей говорю, а сам её мокрый зад брачую ладонью, - мне кажется, что тот пресветлый тоннель в небесах, о коем нам чудно рассказывают выжившие коматозники - есть приютная бабья мандёнка, коридор для новых младенцев. Интересно, кем наша дочка была в прошлой жизни. -
Болтаю далее: - Раньше я всерьёз мучился вселенскими вопросами… Правда, правда. Можешь не верить, а выслушай. Вот я представляю себе весь беспредельный наш мир, в котором живём - люди, звери, деревья, и даже чужие планеты. Но обхватить его зримо ещё не могу - чтобы весь, чтоб в глазах. Чтоб под черепом хоть поместился. -
Моя голова в моих же руках вертелась как скользкий мяч. Любопытна не в меру, она с моей шеи рвалась ко звёздам бежать. Но жёнка приподнялась на матрасе, и взяв её себе, прижала к пузу да к дочке. От удушья невнятно выговаривая словечки, но не пытаясь вырваться, я стыдно булькнул: - мне прожить хотелось со смыслом, с душой, и чтоб люди запомнили. Потому что от мыслей хорошего человека пробуждается собственный затаённый разум, ледовая корка. И я долго вёл дневники – совсем без славы, а просто для всего человечества вдруг пригодятся. -
Тут дочка шустро толкнулась в меня, вроде бы ножкой; и я незаметно утёр кровь с губы простынёй. - Теперь мне не пишется… То есть нет, нет, - я заспешил, чтобы поняла, не обиделась, - теперь про другое пишу, и думаю. Не о величии мира, или разного гения, а про нас с тобой, про живьё. -
Очахнув, окрепнув, баба уехала к родичам карапузку показывать.
Вчерашним вечером я отвёз их на станцию; - во написал! – их – как будто и маленькую уже человеком считаю; - и теперь бабёнка у себя дома хвастается прибытком. Дурочка, там смотреть не на что: ротик резиновый - я только чуточку пупок ей пощекотал, а она уж и выть приготовилась; волосёнок почти нет на головке - видно, что когда мы ужасно её тянули оттуда, то и выдрали их нечаянно; а ручки? Ножки? Ой, ты боже мой - да на них не ходить, а ползать с костыликом.
Я вот как работу закончил всю за день - рассадив можжевельник да тую по границе забора – то стал перед зеркалом. Потому что кое-кто говорит, будто у малышки мои глаза, не чужие… Круглые да, жёлтые. Но это ещё ничего не значит. Такие ж у ящера.
Я сел на прохладном бережку, когда уже начало смеркаться. Там, где затончик со смагой - где обрубок от дерева гниёт-пузырится. Прикормил место жмыхом. Выпил стопку чистого первача. А заел хлебом; ломоть тёмный, коричневый, с запахом мучного лабаза и тёрпкого мужицкого пота.
В барашковой воде босыми ногами плавали гуси. Один из них смешно нырял кверху задницей, отмахиваясь от своих красными ластами. И довольный выныривал; а пережевав, прыгал опять. Я бросил возле него комом земли, разнеся звон по воде; так гусь выскочил пробкой, шампанью, и долго вертел во все стороны головёшкой.
Улыбалась мне весна премудрая. Все заботы вчерашнего дня на крючке - а с ними рядом воздушные замки. Потому и жорно клюёт моя богатая фантазия, её плавники пестрят огневым разноцветьем химер. И только за спиной аист нахальный, принёсший дитя, недовольно щёлкает клювом – когда ты мне рыбу поймаешь, свистопляс малахольный?
Но отчего-то кабаны в дубняке перестали лущить старое желудёвое семя, мякоть съестную – и вдруг побежали быстренько прочь. И косули скрылись в овраге - где щетиниста зелёная падь. Наверное, опасность какая – волк, медведь, крокодил… Или ящер - пора уходить.
- ну куда ты сбежишь от меня? - Ящер раскинул крылами от земли и до неба; ни щёлочки. - В дебри, на полюс, к туземцам? Они ж совсем дикие.
- Пусть. Зато первобытные племена открыты душою во зле и добре, а твоя хвалёная цивилизация научилась изощрённому притворству.
- думаешь, и я пред тобой роль играю?
- Ещё как. В тебе ведь не было ко мне веры и дружбы.
- да с чего ты решил? Кажется, я всегда приходил на выручку. И сейчас только лишь позови.
- Ты своим милосердием подманываешь меня - как с пелёнок тигрёнка. А всё же боишься, что цапну.
- как это пришло в твою голову? Заболел, что ли?
- Здоровее коня. А вчера вот болел, когда думал, для чего ты свою бабу привёл в мой одинокий дом, если мне ужасно больно теперь знать о её любви к тебе. И слышать уже родной бабий голос, и зреть её красоту.
- а ты спроси, как мы жили?.. Боиииишься. Так я сам тебе раскажу. Мы любились до одури от красного заката до серого рассвета, забыв про весь окружающий мир в дому околдованной ночи: и третьи петухи только, выплёвывая последний свой хрип, прозревали к работе нас, любящих. Но мы и тогда не расставались на скучную длинноту трудовых будней: а словно на глазах друг у дружки вершили единый свой подвиг - детишек, семью, и судьбу. Даже мелкие ссоры не гробили нас подозреньями; лишь ярость крепчала, врагом ненавидя разлуку. Знакомый мой дед однажды сказал: - если есть у тебя непримиримый и непрощаемый враг - то не погань свою душу вечной злобой, а убей его тихо да закопай… - Вот мы и сожрали непримиримый тот мир, начисто перемолов его в голодных желудках - чтобы потом выхлестнуть его кровавым поносом, заново возродив прекрасным из амёб и бактерий!.. Понимаешь, безмозглая инфузория?! что ты лишь простейшая клетка, предназначенный кирпичик для строительства вселенной и великих душ, к которым я отношу себя!?.. Исчезни! сгинь! пропади! Потому что земным твоим адом давно уже стало забвенье - и видна мне, волоокому, застарелая тлень, которую ныне не излечить докторам, ворожеям, и господу. Ты отнял мою жену, чтобы спастись: но и любовь для тебя только лишь путь к смерти, ко истине… - а мне вера со смертью стали дорогой к любви. -
- Счастья, значит, хочешь.
Я спокоен, тих даже;.. но по ладоням моим побежали такие огромные мурашки - как рыжие боевитые муравьи, которые острыми когтями носятся по язвенному телу прокажённого, подзуживая его заразить чесоткой весь мир. - Потому что ты один великий имеешь на это право; а мне же нет большей радости, чем служить при тебе холуём. Но холуй - это ты. -
Я вдохнул глубоко, выпивая млечный туман облаков, как будто с кувшина топлёную пенку; и отерев губы насухо, с руки врезал ящеру в правое ухо. Он сразу вылупил глазки свои - и так уже донельзя выпуклые, безвекие вурды. Он зачастил дышать ртом как горбатый тритон - а меня до нервных корней обуяла отвага, словно того Прометея, коего в старину боги приколотили гвоздями к скале, едино поквитав за огонь и за жалость.
- я друг твой!! - визжит он, - я товарищ и брат!!
- Ты враг да кабальник!.. - Я втоптал его в планетную трещину, во земную кору.
Покончив с крылатой тварью, я радостно и свободно встретил свою семью; даже не догадываясь, что они вернулись втроём.
Там, где капли куриной слепоты липли к рукам, и марали одёжу - там в сторону нашу брёл леший, сняв жилетку, волосатым по пояс.
Уже стоило перекусить; заморенная дорога отняла время и остатки сил, скушала кучу продуктов на дальнем пути. Леший достал из котомки последний кусок овечьего сыра - ему всего на один зуб, в котором даже дырки малюсенькие. Оглядел с сожаленьем, сдув крошки и въедливых муравьёв. Задумался на реку, да и откусил чуточку. Хотел было покатать её во рту, но голодный желудок не дал насладиться вкуснятиной – съел всё.
Тут большие метёлки душицы принесли запах стерегущего в засаде мельничного ветряка: он махал крыльями, издали заметив путешественника. В серенькой пархоте мельницы прятались обжаренные жабы; их кожица шипела, когда они случайно прыгали на горячий солнечный пятак возле самого порога. Лесенка поскрипывала; с чердака на ступени снежила мука – пфффф - из двух порванных мешков. Под стрехой лениво перекатывались голубиные яйца, не желая превращения во взрослых птиц, а предпочитая бездельничать под материнской гузкой.
Леший лизнул муку с натруженной горсти жерновов – высший сорт - и крепко набил себе торбочку. За окном пролетел зелёный вертолётик, сдутый с палисадного клёна ветрилами; на нём, кувыркаясь и матеря прогноз погоды, обедала гусеница, пихая в ротик всеми своими ручками да ножками.
По крапивной извилистой тропке леший пошёл к реке: его голова еле виднелась среди буйных кустарников, а когда он перевалил через сплавную запруду, то и вовсе скрылась за толстыми стволами деревьев, спиленных бобрами в дикой урёме верхних притоков. Леший плыл, держа бельишко над головой; он загребал правой, думая о возвращеньи домой - и отчего-то ему вспомнилось детство.
Будто он пьёт виноградный сок, жмурясь от лёгкой кислинки и удовольствия, и сплёвывает в траву вяжущую мякоть неспелой грозди. Он шумный задиристый мальчишка: вчера, может, подрался до синяков - а сегодня залез в чужой сад, и упрятавшись средь крыжовных колючек с полной пазухой ягод, объедается ими секретно. Лешонок целый час крался разведчиком, и сквозь обкусанные зубами дыры в заборе проник на запретный плацдарм, с которого начал свою детскую войну. Белая рубашонка давно вымокла кровью, малиновый сок пополам со сливовым
Реклама Праздники 12 Июня 2024День России 11 Июня 2024День работников легкой промышленности 14 Июня 2024День работников миграционной службы Все праздники |