4
Проходя вместе с товарищем мимо кирпичного двухэтажного дома Гроздевых, Коростелёв изумлённо кивнул:
– Добротный домина.
– Да, это зажиточный дед Емельян здесь жил, бывший хозяин кирпичного завода и мельниц в соседнем большом селе. Целый особняк отгрохал, там ещё погреб, как в лучших домах Франции, поговаривают, – дед вина дорогие коллекционировал.
– И, что же, спился, надо полагать? – рассмеялся Коростелёв.
– Нет, влюбился по самые уши на старости лет в молодуху, да увязался за ней в город. Там и помер от сердечного приступа. Дом долго пустовал, дети от первого брака Емельяна особняк и продали этим Гроздевым, а он у них теперь что-то вроде дачи круглогодичной.
– Да-а, жена-то у него прям кремень, – изрёк Трофим Анатольевич на выдохе, выставив перед собой руки, повёрнутые ладонями к себе, как бы изображая большую женскую грудь, – женщина, что называется, кровь с молоком!
– Кровь с дурью, скорее, – усмехнулся Сомов, закуривая просаленную папиросу. – Но в плане здоровья – это да… Сам видел, как она, будто тряпьё, по два коромысла и четыре цинковых ведра воды носит, даже не раскачиваясь, а дом-то у них далековат от колодца и вон на каком пригорке стоит. Впрочем, по молодости она метательницей то ли молота, то ли ядра была, чемпионкой областной, о Розке Ермаковой – такова её девичья фамилия – тогда в газетах частенько писали. Сам, врать не буду, не читал – это всё сарафанное радио доложило, но в данный факт охотно верится, глядя на такое чудо природы.
– А вот женщина, что позже всех пришла, – поинтересовался Трофим Анатольевич, – маленькая такая, тихая… у которой ещё хобби травы собирать.
– Хобби!.. – рассмеялся Сомов, – это Александра Степановна Причиткина, она тут, как говорится, по роду своему в нашей деревне живёт.
– Учительница? – спросил Коростелёв.
– Ведьма, – спокойно ответил Сомов и побрёл к дому пасечника.
Трофим Анатольевич ответом был обескуражен, некоторое время шёл рядом с давним приятелем в абсолютном молчании, что-то прокручивая в голове, изрядно задумавшись.
– То есть как это – ведьма? – когда до избы пасечника оставалось не более трёхсот метров, вырвалось вдруг у Трофима Анатольевича.
– Обыкновенно, – невозмутимо произнёс Филипп Аркадьевич, внимательно смотря под ноги, ведь уже смеркалось. – Это им по роду передаётся. У неё даже в фамилии это, видать, ещё испокон веков отразилось. Они свою девичью фамилию специально не меняют, ходят слухи.
– Не пойму тебя, – недоумевая протянул Коростелёв, замедляя шаг.
– Ну она же Причиткина, а это от слова «притка», «причиток» или «причитка», то есть заговор, порча, сглаз. Так у нас на Урале или даже, поговаривают, в Сибири всякие магические заклинания называют.
– Да бред какой-то, – помолчав, изрёк Коростелёв и махнул рукой, потом поморщился, как будто бы что-то вспомнив или поймав себя на ощущении дежавю.
Солнце практически спряталось за горизонтом, оставив в напоминание о своём свете и тепле красное холодное зарево. Собачий лай в студёном вечернем воздухе раздавался ещё более отчётливо и тоскливо, листья неторопливо покрывали мокрую землю, испещрённую камнями, следами от тракторных колёс, хозяйственных тачек, лап и копыт животных. Ветер звенел в старых деревах-исполинах, предчувствующих скорое наступление тоскливой белой поры.
– Бред али не бред, – проговорил Сомов в сенях пасечника и потянув носом пар от подоспевшего самовара, что достался Кряжеву ещё от покойного отца по наследству, о чём тот периодически любил напоминать, – а даже академики у неё лечатся, как ты лично смог услышать.
– Да о бабке Александры Степановны ещё в те времена все знали, – подключился пасечник, сообразив, о ком толкуют вечерние гости.
– Это всё эффект плацебо, поймите же, – как-то натянуто и устало улыбаясь сказал Коростелёв. – Здесь нет аптек, у фельдшера не хватает лекарств, многие вообще не понимают причинно-следственные связи в течении своих болезней, вот вам всем и приходится надеяться на чудо, излечиваться невольным самовнушением тем, чем излечиться, в принципе, невозможно. Не знаю, что там с сыном этой кроткой женщины, вовсе не похожей на бабу Ягу, но мне кажется, что жена Гроздева говорит правильные вещи, хоть я и не согласен с её резким тоном, конечно же.
– Вот ты скептик и атеист, прям как моя жена, – заключил Сомов. – Говорю ей, сходи к Причиткиной – она в этот же день тебе твои почки вылечит, а она мне – нет, говорит, поеду в город, сдам анализы, запишусь к врачу, пройду обследование… Перед твоим приездом уехала, до сих пор там торчит. Пока у старшей дочки живёт, они мне внучку подселили, а я им – жену.
Филипп Аркадьевич захохотал. Коростелёв вспомнил о своих жене и детях, которые остались ждать его возвращения с отпуска непременно отдохнувшим и набравшимся сил. Чтобы как-то развеять внезапную тоску по семье, он решил продолжить:
– Если вы так слепо в эти предания верите, то почему у вас даже ни единого сомнения не возникает от того факта, что своего сына, по словам этой Розы Валерьевны, она не может на ноги поставить?
– Э-э, брат, – вздохнул Кряжев, – да ты всей истории не знаешь просто. Он ведь когда родился-то – ни один доктор его в жильцы не определял, больше пары дней жизни никто не давал. Тогда ещё Александра Степановна в городе жила со своим мужем. Тот в аварии погиб на железной дороге, а она сына взяла и в родовое гнездо уехала. И до самых пор ребёнок вырос, живой, ест, пьёт, говорит…
– Да, глядишь, и на ноги поставит, – подытожил Сомов и потянулся за блестящим самоваром. Коростелёв только нервно хмыкнул.
Дом светил окнами в тёмно-синий кисель небес, покуривая белым дымом печной трубы. Местами виднелись робкие проблески первых осенних звёзд. Лес чернел замысловатой стеной, скрывая в себе множество тайн животной жизни, совсем иной, но всегда неизменно протекающей рядом с людьми, словно являясь безмолвным напоминанием той простой истины, что человек – часть живой природы и неотъемлемая частица всеобщего замысла Творца.
– Мне ещё моя покойная жена сказывала, – отхлёбывая травяного чаю, вещал пасечник Кряжев, – как бабка одной её хорошей знакомой к матери Причиткиной обращалась за помощью, когда обнаружили пропажу в доме после долгих гуляний по поводу свадьбы младшей дочери. Та, мол, ушат воды налила, воску туда накапала, чего-то нашептала про себя и говорит этой потерпевшей: «Вот тебе крестик деревянный, красной нитью обмотанный, прячь его за пазуху, иди по всем гостям, кто бывал на свадьбе, да заходя в дом приговаривай: «Погуляли на славу, здравствуйте, всё ли ладно после того?» В одном из домов обязательно беда случится, так и узнаешь, кто виновник. Пока чужое добро не воротишь, твоё добро к тебе не воротится – так нечистому на руку скажешь». Ну баба всё запомнила, так и сделала. Куда бы ни пришла – все радушные, весёлые, да одно говорят, мол, всё хорошо у нас, спасибо. А в одном из соседских домов все грустные ходят и отвечают ей: «Всё бы ничего, да мать захворала сильно, к фельдшеру отвезли». Узнала, где болезная лежит, пришла к той женщине в палату, посмотрела так с укоризной и говорит: «Пока чужое добро не воротишь, твоё добро к тебе не воротится». Та в тот же вечер у доктора отпросилась. Всё украденное добро сама принесла, покаялась. На следующий день уже как ни в чём ни бывало здоровая пахала. Вот такие дела.
– А вы никогда не задумывались, почему как не колдуньи или там ворожеи всякие, так обязательно женщины? – откусив твёрдый пряник, спросил Коростелёв, продолжая этим вопросом апеллировать к здравому смыслу собеседников. – Что-то я никогда не слышал ни от кого, чтобы в какой-нибудь далёкой деревне жил некий чёрный маг, известный своими волшебствами и проклятиями.
– Ну есть же там на северах шаманы всякие, – проговорил Сомов и перевернул полено на другую, не сильно поеденную огнём сторону.
Трофим Анатольевич снова хмыкнул, расплываясь в кривой усмешке.
– Так бабы-то, – сказал вдруг пасечник, не отрывая взгляд от синевы окна, – хитрее любого зверя и более тонко чувствуют всё от природы. А потому ближе к ней и ко всяким её загадкам.
5
Трофиму Анатольевичу в силу рода его деятельности с надоедливой периодичностью приходили в голову мысли о насущном даже тогда, когда окружающие условия вовсе этому не способствовали. «Кой чёрт и для кого, – думалось ему, – здесь эта платная рыбалка? Глухомань же, да и до города далековато. Быть может, для собственной души и своих знакомых… Но тогда в чём экономическая составляющая, как же без неё в наши-то времена?»
Тем временем апельсиновой лисицей загорался рассвет. Утро в деревне часто прохладное и росистое, всегда свежее и приветливое. Коростелёв надел местами рваный ватник крепко спящего Филиппа Аркадьевича, хорошенько потянувшись, вышел на воздух. Птицы в этот день почему-то были не особые охотники до песенных марафонов, только изредка горланили неугомонные петухи, да шумно гоготали за оградами гуси, будто смеясь над всеми. Но как же прекрасен был рыжий горизонт, настолько всё дышало свежестью и покоем, что единственным и неутолимым желанием Трофима Анатольевича было остановить это мгновение, сдувающее шелуху насущных мыслей. Созерцание возродило в нём забытое предощущение вечного, и медленно кружащиеся в затяжном падении листья лёгким штрихом сочувственно напоминали, что дорога к вечности пролегает сквозь непременное увядание и мёртвую тишину.
Остановившись на развилке, Коростелёв увидел внучку Сомова, что выходила из одноэтажного бревенчатого дома, а когда следом на порог вышла Причиткина, понял, кому принадлежит этот дом.
«И вовсе не избушка на курьих ножках, – весело подумалось Трофиму Анатольевичу, – обычный деревенский дом, даже совсем не мрачный, с жёлтенькими ставнями».
Как всегда беленькая, чистенькая и аккуратная Александра Степановна ласково погладила внучку Филиппа Аркадьевича по светлой головке, заплела ей косичку и вручила целый кулёк конфет.
«Какая ж она ведьма!» – рассмеялся про себя Коростелёв и ещё долго наблюдал за умилительной картиной с широкой улыбкой на лице.
Сказав спасибо и обняв женщину напоследок, радостная девочка побежала вприпрыжку к дому своего деда, не заметив в порыве детского счастья Коростелёва, что стоял всё время подле забора. Александра Степановна взяла из светлых сеней ведро и задумчиво направилась к центральному колодцу, Трофим Анатольевич медлительно, от нечего делать побрёл за ней.
Не доходя до колодца метров тридцать, он остановился, увидев Розу Валерьевну Гроздеву, тяжёлым и широким шагом своим тоже идущую к этому колодцу с двумя цинковыми вёдрами. Дородная баба – так
