Что и говорить, отец мой никогда не отличался лёгкостью характера. Мрачноват он был, если честно. К нашему воспитанию относился, по своему. Он думал, что принуждать нас к чему либо, бесполезно как и его самого. Не помню, чтобы он хоть что-то меня заставлял делать через нехочу. Его принципы были таковы: хочешь кушать – иди поешь, хочешь спать – ложись спи, не хочешь всю жизнь прожить дураком – хорошо учись! Не хочешь учится – не надо, тайга большая, прокормит всех. В отличии от него, моя мама придерживалась несколько других принципов. И поэтому я частенько огребался у неё лёгкими затрещинами, за невыученные уроки, а уж ремешок и места пониже моей спины - были большими знакомыми. Когда не было под рукой ремня, она спокойно обходилась бельевой верёвкой или другими больно прилипающими к пятой точке предметами. Кроме того в отличии от отца, она без падежей употребляла в речи такие словечки, от которых краснели зелёные помидоры и вяли уже покрасневшие. Отец только морщился, изредка спасая меня от наказания и проявляя мужскую солидарность, криво ухмылялся, но молчал. Вооружённый нейтралитет, был принципом его независимости, его жизни.
Но как то со временем, все эти мелкие неприятности забываются, зарубцовываются. И уже вспоминается только её лёгкая белозубая улыбка и её покаянные поцелуи, нацеленные в район моего уха, да тёплые ладони на моих торчащих соломой волосах. Странные вещи приходят на ум. Отец никогда не тронул нас и пальцем, а мать нещадно лупцевала, а вот, поди ж ты! Отец вспоминается мрачным, холодным молчуном, а мама всплывает в памяти как что-то светлое и тёплое. Когда мне уже было за тридцать лет, я любил расспрашивать её о своём детстве, чтобы сравнить её и свои ощущения от одних и тех же событий. Меня всегда интересовали факты из своей детской жизни, о которых я не помнил, или если и вспоминал то с трудом. Как то я попросил рассказать мне о том, как я появился на свет. Да ещё и в такой необычный день – восьмое марта!
- Как, как, - улыбнулась она, - обыкновенно, как и все! Процесс появления детей не блещет таким уж большим разнообразием. У нас в деревне, в районном центре, как раз перед твоим рождением построили новый роддом. Большой, двухэтажный из белого кирпича. Оборудование туда новое завезли какое-то, что по тем временам совсем уж необычно, не то бельгийское, а не то немецкое. Это было видимо потому, что как раз перед этим один большой район разделили на два, вот и суетились власти. Во всех краевых газетах об этом написали. Наверно специально для открытия и положили нас в роддом. Семь человек нас там было, со всего района. А на носу как раз праздник. Вот и стали бабы просится, чтобы их отпустили хотя бы на ночь домой. Мужики же дома беспризорные остались. А ну как нажрутся, от радости, что жены дома нет, да ещё и по поводу праздника? Мало ли чего? Кто за малыми детьми следить будет? В основном там все лежали не первыми родами. У всех дома дети остались. А хозяйство, скотина, свиньи, коровы? Разве можно мужика надолго на хозяйстве одного оставлять? Да ещё и такого счастливого? И не уютно ещё в палатах, необустроено. Краской пахнет, новое же всё. Посмотрел дежурный врач их по одной, да и отправил по домам до утра, в честь праздника. Оставил только двоих, которым срок был вот-вот. Меня и девчонку молоденькую, она в первый раз рожала. Побоялся за нас.
- Вот, и вечером собирались они отметить международный женский день! Накрыли стол в сёстринской, всё как надо – колбаса, сыр, огурчики солёные, спирт медицинский развели, водки купили. Штат там был не большой, да и не полностью укомплектованный – дежурный врач, две медсестры, санитарка. В шесть часов вечера сели они за стол, выпили помаленьку, сидят, веселятся. И надо же такому случится, вроде и не было никаких признаков, вдруг нам обеим приспичило рожать…. Вот ты горе то! Забегали они засуетились, не знают за кого из нас хвататься? Так на каталках двоих и утарабанили в родовую. А по инструкции двоих сразу нельзя! У каждой же своя индивидуальная стерилизация! А они уже выпившие все, успели за праздник по двести грамм уже выпить. Врач был хороший, но в такую ситуацию первый раз попал. Матерится безбожно и на нас и на медсестёр своих. Это он их так в чувство приводит, чтобы они не волновались. Так он с матами и бегал целый час от моего стола к другому, пока ты не родился.
- Показали мне тебя сразу. Господи! Какой страшненький думаю я… нос широкий по лицу размазанный, губы большие, сам весь красный, сморщенный как старичок, яйца большие висят. Голосок писклявый, громкий… тьфу, на тебя! Прям батон колбасы а не человечек. Вот так под ругань и трёхколенный пьяный мат ты и народился в женский праздник! Но на врача грех жаловаться, врач был отличный. Это просто такая планида в тот день была. Не рассчитывал никто на такие скорые роды. А девчонка та - девочку родила, прям, через три минуты после меня. Представляешь! Это потом уж когда на следующий день тебя растительным маслом намазали и кормить принесли, стал ты похож на нормального ребетёнка! А от титьки тебя было и не оторвать…. Такой был любитель! А и солнце ещё не встало, а под окнами твой отец уже глотку рвёт, - Катюша! Катенька!! - с братом Иваном на мотоцикле приехали, водку прямо на ходу за рулём пили. И как только не поубивались? А ещё и на балкон залезли, сумку с продуктами передавать. Санитарку всю от радости обцеловали-обмусолили, она их шваброй гонит с балкона, а они знай её мацают за все места, да целуют. Блядовитые оба были, что отец твой, что брат его! Только отец твой по тихому, а брат тот в открытую.
- А ты знаешь мама, - говорю я ей, - мне кажется, что я помню, как ты несла меня из роддома! Я же больше никогда там внутри не бывал. Но почему-то очень хорошо помню эти широкие, светлые окна. Эти гулкие голоса внутри просторного помещения. Я не понимал, что там говорили, как будто уши залиты водой, но уже слышал твой голос, я его уже узнавал. Потом я помню, как меня завернули в чистые, прохладные пелёнки и прижали к груди. Я помню, как меня вынесли на улицу. Весна в том году была поздняя, и на улице кое-где ещё лежал грязный снег. Я помню это неяркое, весеннее голубое небо перед моими глазами. И прохладный сыроватый воздух с запахом далёкого дыма от больничной кочегарки. Я даже помню одеяло, в котором я был завёрнут – оно было такое голубое с большими белыми клетками. И на тебе было какое-то зеленоватое длинное пальто с блестящими пуговицами.
- Всё правильно сынок, - говорит мне мама, - всё правильно. Да только не можешь ты этого помнить, сынок. Потому что я уже и сама забывать об этом стала!
На конкурс к 8 Марта надо его отправить, в тему. 