Разрезая водную гладь, равномерно постукивая паровым сердцем двигателя, входил в изгиб излучины, старый баркас. Подходя к пристани, издал протяжный гудок. На дебаркадере приняли швартовы. На борт баркаса, перевозившего почту и незначительный груз, по милости шкипера, был взят попутчик, с условием колоть берёзовые газочурки, для прожорливого жерла газогенератора. Пассажир, ещё издали завидев, на берегу торговые дощатые амбары на пристани, засуетился, засобирался. Зайдя в рубку, с какой - то виноватой улыбкой сообщил, что сойдёт здесь, в Польяново. – Тебе ж, до Сосновки, удивился шкипер. – Не могу, сердце выпрыгивает, хочу пешком пройтись. – Вот тебе раз, пешком, да тут вёрст тридцать с гаком будет. – Ничего…, почти уже на месте, да и пешим, не больше десяти километров, а чурок я наколол тебе до самого Хот - Лоха. – Ну, как знаешь. Что солдат, давно не был? – Давно. Улыбнулся. – На побывку, что ли? – Да, не…, подчистую списан…, по ранению. – Да, брат, война…
На берег сходил человек, годами ещё молодой, но повидавший всю преисподнюю этой не простой жизни. История эта берёт своё начало ещё с тех времён, когда буря революции докатилась до казачьей станицы, Новый Айдар. Новой властью были отменены сословия и гражданские чины. Переселение и уничтожение казачества, как враждебного класса, набирало обороты сокрушающей машиной преобразования, ещё не известной, чуждой и непонятной, перемалывающей судьбы и жизни людей.
В 15году, подъесаул, Павел Коржевский, вернулся с Германской, кавалером Георгиевского креста. Изголодавшись по мирному труду, с невероятной одержимостью взялся за преобразование личного хозяйства. Подрастали сыновья, Старшему – Савелию, было уже двадцать, и он как военнообязанный был отправлен в учебные лагеря, с полным обеспечением от собственного двора; конём, обмундированием и продовольствием. Николаю, шёл двенадцатый, и он уже понимая всю возложенную на него ответственность перед семьёй, помогал отцу в полях. Дома, при хозяйстве и многочисленной скотине, оставалась жена с двухлетним Ильёй. В этом же году на Божий свет появился и он, Василий. Множилось и процветало хозяйство Коржевских, пришлось нанимать подёнщиков. Различия между родными и работниками, Павел не делал, обедали за общим столом.
Шёл девятнадцатый год. С тревогой и ожиданием чего – то неизбежного, станичники, посудачив о слухах, доносимых из губернии, стоя у своих плетней, делились страшными новостями и расходились по хатам в полном смятении от происходящего. Время перемен неумолимо надвигалось и на их станицу. Среди казачества произошёл раскол между теми, кто принял дух революции, считавшими себя униженными и оскорблёнными, и теми, кто не желал этих перемен. И потекла рекою казацкая кровушка, с обеих сторон. Тех казаков, что старались придерживаться нейтралитета, те и другие объявляли врагами. Взбунтовавшие казаки, на подвластных территориях большевикам, примкнули к белому движению, под начало генерала Краснова. Как - то раз, ввели в станицу пленённых, сражавшихся на стороне Красной Армии. Вели их побитыми, босыми, кто не мог стоять, были поддержаны под руки своими братьями соратниками. На площади, перед храмом, организовался сход. Подвыпивший есаул, нервно гарцуя на сытом жеребце, заорал, - Станичники! Вот перед вами стоят христопродавцы, отказники от казачества, слуги красного дьявола, заслуживающие вашего гнева, порицания и смерти. Есть желающие привести приговор к исполнению? По всей видимости, не желая самим участвовать в расправе над уже поверженным врагом, да и сомневающихся, повязать кровью. Станичники молчали. В ряду пленных были так же и из их станицы. Вышел Павел, - Чего орёшь, не было и не будет охотников. Повернувшись к толпе, выкрикнул, - Чего рты раззявили, марш по домам. – Ну, Павел, не кресты твои, выпорол бы тебя, ей Богу, погрозив нагайкой тому. Павел, схватив коня под уздцы, пристально взглянул в нетрезвые глаза разухабистого есаула, - А ты мои кресты не тронь, они тебя некосаемы. Наутро, на площади, были повешены те, кто был из числа жителей этой станицы. Подогреваемое немецким оружием, восстание контрреволюции, большей частью, не поддержанное жителями в братоубийственной войне, потерпело поражение. Новая власть на бесчинства белого движения, отозвалось красным террором. Был издан приказ, служившим у белых подлежали расстрелу, их семьи становились заложниками, имущество конфисковывалось, и даже было такое, что если хоть один из членов семьи заложников отлучался без спроса, то он и его семья подлежали уничтожению.
Таким как Павел, не пролившим братской крови, новая власть, тоже не сулила ничего хорошего. В станицу зачастили комиссары, устанавливать свои порядки и законы. Под их неусыпным оком, было назначено станичное правление из рядов бедняков, пьяниц, и пожить на дармовщинку, но так рьяно стоящих за эти нововведения. На сходе, было решено выселять зажиточных казаков из своих домов. Курень Павла, под железной кровлей, был передан его бывшему подёнщику, теперь входившему в станичное правление, наплодившему с дюжину ребятишек и нуждающемуся в расширении жилого пространства. Павел же со своей семьёй был вынужден переселиться в его мазанку. Но, беда не приходит одна. На двор заявился тот самый подёнщик, с вооруженными людьми и комиссаром. Полным ходом шло раскулачивание. Зачитав декрет реввоенсовета, стали искать продовольствие. – Сам выдашь, али иск учинить? Вопросил тот. Павел не смог сдержать всех слов, что по праву принадлежали, в его понимании, грабителям. – Сукин ты сын, мать тебя в такую, мало тебе, в хату мою въехал, недели не прошло как железо с крыши пропил. Забыл, как я тебе с голоду не дал подохнуть вместе с твоими ребятишками? За одним же столом харчевался. Чего ты припёрся, чего здесь ищешь, разве только блох своих забыл? Плюнул тому под ноги. Но по части таких дискуссий, тот уже наслушавшийся комиссарских речей, и чётко уяснивший, кто есть враг его скудной и беспробудно пьяной жизни, уже был научен, что ответить в таких случаях. – Ишь, как взъерепенился, я погляжу. Кровосос мирового пролетариата, контра недобитая. Ничего не найдя, стоя уже за плетнём, тот погрозил ему кулаком, - Ну, Павел слова тебе эти никогда не забуду, припомню. Через неделю уже был подготовлен список подлежащих к выселению с полной конфискацией их имущества.
По дороге на Урал, заболела жена Павла, продуваемый дощатый вагон теплушки совсем был не предназначен для длительной дороги. Павел, положив её голову себе на колени, гладил её горячую голову и распущенные волосы. Укутав её в свою старенькую шинель, не в силах ей помочь, горько рыдал. Притихшие братья, сиротливо приютившись на полатях, молчали. Под утро, они увидели, что их мать, уже не металась в горячем бреду, а на восковом её лице застыла умиротворённость. Отец, выплакав уже все слёзы горечи, только и произнёс, - Прости меня, не довёз, не довёз.
Часть вторая.
Определили ссыльных в село Жохово, Челябинской области. Шёл 22 год. Недовольство режимом Военного Коммунизма, население возмущённое действиями продразвёрсток, при котором изымалось до семидесяти процентов зерновых, встретило это нововведение без энтузиазма. Новая экономическая политика Советской власти заменила продразвёрстку на тридцати процентный продналог. Земля же оставалась собственностью государства, которую можно было арендовать.
Ещё живя в станице, старший Савелий, имеющий тягу и способности к разного рода изобретательству механизмов, ещё мальчишкой убегал в кузницу, и не без удовольствия помогал там. Поначалу был наказан отцом, за своеволие и то, что отлынивал от семейных дел. Но когда тот увидел собственными глазами, как он ловко подковал кобылу, наладил косилку на конной тяге, и сочинил механическую молотилку зерна, отступил.
На новом месте, в Жохово, надо было начинать жить заново. Узнав, что в селе появились рукастые мужички, потянулся народ, с сельхозинвентарём для починки и так по мелочам. Надо было выживать, выделенную полуразрушенную хату подлатали, и тут же на дворе была организована, нечто вроде мастерской с небольшой кузней. К тому времени в ход уже пустили деньги. Мало - помалу, стали обживаться. Младшие, Илья и Василий пошли в школу. Савелий с Николаем и отцом работали не покладая рук в мастерской. Быт налаживался. Организовав семейную артель, стали зарабатывать, и даже получалось, что - то откладывать. Савелий, которому уже шёл двадцать шестой год, женился, во дворе по этому случаю ставилась ещё одна хата. Как то, придя домой, Павел собрал сыновей, сообщить, что мужики толкуют, у которых земля в аренде, неплохо бы было землю в посевную трактором вспахать, мол, видели они такое в соседнем селе, и собираются арендовать его. Только есть небольшая загвоздка, тракторист – парень из города был прислан, лишь для того, что бы пригнать трактор и обучить более - менее грамотного парня. Так вот, мужички говорят, а не послать ли нам на обучение Савелия? – Ну, что скажите, хлопцы, как поступим?
Отпахав два сезона, на семейном совете было решено выкупить трактор, благо, в связи с новыми законами это было позволено. Со временем стали ставить новый дом, вот и Николай, второй сын, уже заженихался.
Росло и процветало хозяйство Коржевских, в загонах появилась живность, и вроде уже стала налаживаться жизнь на обломках их старой, как новое веяние, по сворачиванию НЭПа, обрушилось на их головы. За этими событиями пошла волна раскулачивания и в полной мере прошлась по их судьбам. Выездной губернский суд, учитывая их прошлое, как переселенцев и тягу к наживе, постановил, отправить всю семью Коржевских с их семьями, на ту пору Савелий с Николаем уже обзавелись детьми, в Сибирь, на спецпоселение. Имущество подлежало конфискации. С собой разрешалось взять лишь инструментарий. И вот уже во второй раз приходилось покидать уже налаженный быт и попрощаться с планами на будущую жизнь.
И вот, под конвоем, по реке на барже, везли людей, в неизведанные, им места.
Часть третья.
Оформившаяся к тому времени система административного контроля над трудопоселенцами, определила Коржевским, наряду с другими ссыльными, отбывание на лесозаготовке в посёлке Урманный. С прибывшей баржи, на берег Оби, высаживались переселенцы. Предстояло обустройство элементарного быта. На первое время были огромные сараи с полатями внутри и длинными столами в проходах. Семейным, определили отдельные бараки, по пять, шесть семей в одном. Стали рыть землянки, утепляя земляные стены кругляком, внутри из камней и глины оборудовали подобие печей. В комендатуре были определены участки вырубки леса, и нормативы. Пригодился и инструмент, захваченный с собой. Павел с сыном Савелием, были оставлены при посёлке, требовались специалисты в кузнечном ремесле. Савелий соорудил из гильотины и тисков, подобие штамповочного пресса и из сталистой проволоки, делал с отцом так необходимые для стройки, гвозди, и крепёжные скобы, так же в их ведомство входило ремонт и обслуживание генератора. Остальные братья работали в тайге, валили лес. Помимо дневной выработки, на участках, была ещё и
