Маруся.
Ах, до чего же прекрасно летнее утро, лёгкий, ещё прохладный ветерок из открытого окна, коснулся лица девочки. Маруся, девочка пяти лет, проснувшись в своей опочивальне, улыбнулась своему хорошему утреннему настроению, раскинув свои ручонки, сладко потянулась.
На пол, сбрякал пушистый серенький кот, который под утро залез к своей маленькой хозяйке, понежится в её мягонькой постельке. С полусонным недовольством посмотрел на свою хозяйку, пошатываясь, медленно пошёл прочь.
– Ах, Мурлыка - голубчик, прости. Маруся вскочила с кровати, подхватила его и закружила в танце.
Хотелось быстрее вдохнуть вкус этого утра, она подбежала к окну и настежь распахнула его створки.
Запах утренней свежести вперемешку с ароматом цветущей акацией, ворвался в комнату. Закрыв глаза, вдохнула этот удивительно бодрящий и радостный воздух счастья.
Со второго этажа, открывался вид на ухоженный дворик. Дворник Степан, облачённый в белый передник, поливал из лейки, клумбу с цветами.
Было так хорошо, что Маруся, даже выпустила из виду, что ещё вечером, приготавливаясь ко сну, непременно хотела, с утра, перед уходом на службу, обнять и поцеловать папеньку. Но коляски возле конюшни уже не было.
Выбежав из комнаты, минуя проходную залу, босиком, в одной длинной ночной рубашке, вбежала в спальню родителей. У туалетного столика, сидя на канопе, прихорашивалась маменька.
Увидев вбежавшую дочь, распростёрла на встречу той руки. Наобнимавшись всласть, Маруся встала рядом, и стала глядеть, на их с мамой отражение.
Укладывая волосы шпильками, улыбалась дочке в зеркале.
Как ей шла улыбка, с этими огромными серыми глазами, точёным, прямым носом, и по-кошачьи, вдёрнутыми уголками рта. Маруся смотрела на неё с восхищением.
Переведя свой взор на себя, увидела пухленькую мордочку, усыпанную на переносице канапушками, вздёрнутый к верху носик, венчался маленькой пипкой, единственное, что было похоже, и хоть как то радовало, это цвет глаз, и огромная копна волос, цвета спелой пшеницы.
– Ах, маменька, до чего же ты хороша! Скажи, а я буду такая же красивая, как ты?
Та прижала к себе дочу, - Ну, конечно же, милая, даже лучше. Но если же будешь слушаться Полину Сергеевну, а не бегать, с утра по дому, не умывшись.
В дверь спальни постучали. Вошла гувернантка Маруси, Полина, - Вот где ты проказница, смотрю, дверь в спальне открыта, Марии нет, вот и пошла её, шалунью искать.
Этот день, наверное, как самый из замечательных дней, в памяти Маруси, запомнился на всю её жизнь.
Так же ей вспоминалось, как они с семьёй, в выходные, когда был свободен папенька, Катуркин Иван Дмитриевич, служащий Киевского судебного департамента, брал жену и дочь, на воскресную службу в Печёрскую – Успенскую Лавру.
Какое же это было диво, для маленькой девочки, сердце её радовалось и ликовало, при виде необыкновенно – радующих глазу, росписям Святых образов на стенах, богатого декора алтаря.
А, что за Божественное пение, доносилось с клироса, не передать словами.
После службы, по обыкновению, если позволяла погода, прогуливались по Набережной Крещатика. Заходили в кондитерскую и в модный магазин, где непременно покупались сладости и ленты для маленькой Маруси.
Но, был и ещё один день, наверное, один из самых трагичных, когда не понятно куда, исчезли родители, а плачущая Полина, держа на руках её, не хотела отдавать, какой - то незнакомой тёте.
Помнила так же, как её привезли в Коломну, кажущимися страшными и чужими, эти нескончаемые, длинные сводчатые потолки, бывшего женского монастыря. Как сидя на табурете, ей остригли её восхитительную роскошную косу, а потом побрили наголо, затем мыли в какой - то вонючей, кислой жидкости, и переодели в сине – серый сарафан, повязав голову белой косынкой.
И потекли длинные, серые дни, пугающей и непонятной ей жизни. Поначалу очень трудно было привыкать к грубой одежде, бязевой ночной рубахе, серому суконному одеялу, к кроватям стоящим в два ряда, и вставаниям по утрам, по команде – «Подъём».
Шло время. Дни в интернате для девочек, проходили насыщенно, по путёвке, из Наркомпроса прибывали педагоги, их селили тут же, на территории монастыря, во флигелях.
Днём проходили занятия в оборудованных под это классах.
После занятий, велась кружковая деятельность.
Маруся стала осваивать печатную машинку. Скрадывая дни, повседневными заботами, шли годы и Марусей её уже, ни кто не называл, а стали просто звать Машей.
Каждая воспитанница, должна была нести какую - то полезную нагрузку. Маша, на то время сошедшая с одной девочкой в приятельские отношения, вместе с той, вызвалась посыльной, на почту, доставлять корреспонденцию.
С Катей, у Маши, как то сразу сложились отношения, то ли она встретила родную душу, толи их связывала одинаковая судьба. Катя, была родом из Петербурга, и родители её, тоже, как и Машины, были, из тех.
Говорить про это, в стенах интерната, было не принято. По дороге на вокзал, где находилась почтовое отделение, они могли вдоволь наговориться.
Потом просто стоять на перроне, смотреть на прибывающие и проходящие поезда и грезить мечтами дальних путешествий и приключений.
Зимой было у них развлечение, кататься с монастырской насыпи на вымороженных коровьих шкурах. Было весело. Местные мальчишки, приходили туда тоже, кто просто поглазеть, а кто и знакомится.
Как - то раз, катаясь, Катя, указывая глазами на одного высоченного, красавца парня, со смехом сказала Маше, - Смотри какая Коломенская каланча. Маша прыснула от смеха, хотя ещё сама давно заприметила того, так он сильно выделялся от других.
На их выпуск, на то время, тем девочкам, которым исполнялось 17 – 18 лет, приезжали трудовые агенты, зазывать на стройки, а то и просто выписывались путёвки в те или иные организации.
Отбывающим были выданы паспорта и проездные деньги. Машу, разлучив с подружкой, оставили при интернате секретарём, что конечно её не обрадовало.
Прощаясь с Катей, договорились писать друг другу. Единственным, каким - то комфортом в её жизни стало то, что ей выделили маленькую келью.
Дни одиночества потянулись нескончаемой серой тоской. Работа в учебной части, за пишущей машинкой, как то ещё более – менее были сносны, но длинные вечера пребывания, постыло - надоевшей среде, давно уже, мягко говоря, осточертели.
Как - то раз, её вызвал директор.
– Мария Ивановна, присаживайтесь.
Та, по обыкновению, приготовилась выслушивать задание, но была ошарашена сказанным, и даже не сразу поняла суть происходящего.
– Мария Ивановна, Маша, вот тут ко мне приходили, М…, как бы это сказать, ну в общем, сватают Вас….
Растерявшись, не поняв сути дела, та в недоумении переспросила,
- Что делают?
– Нууу, в общем, замуж зовут.
– Кто зовёт? Произнесла, искренне ни чего не понимая.
– Не, не подумай ни чего такого, парень он хороший, трудящийся, на хорошем счету, я вот тут со своей стороны даже производственную характеристику запросил с предприятия, где он трудится. Опять же…, получишь паспорт, и ты уже как бы полноправный гражданин.
Жениха она увидела в день, когда ей уже выдали паспорт.
Оказывается, он давно уже приглядел её, ещё в то время, когда она так безмятежно каталась с подругами с насыпи, у стен монастыря. Маше, худенькой, не высокого роста девушке, тот вообще не понравился, ни ростом, чуть выше её, ни щербатой улыбкой, ни тем, что происходило дальше.
Было решено, справить помолвку в доме у жениха, где помимо его матери, проживал так же его старший брат с женой и кучей орущих детей.
На столе по случаю события стояла бутыль самогона.
Решено было Машу оставить у них, пусть привыкает до свадьбы к их хозяйству.
В ближайшие дни, предстояло оформить, так сказать гражданское отношение.
Выделив ей за печкой временное место, легли спать.
Утром, новоиспечённый жених, ушёл на работу. Мать жениха со старшей невесткой, пошли показывать своё хозяйство, что бы та перед работой вставала и имела круг обязанностей.
Жена старшего брата, с удовольствием спихнула на худенькую Машу, принос воды, минимум вёдер двадцать.
Маша, молча, взяла коромысло, вёдра и пошла в сторону колодца. Поставила их возле того, и с какой - то лёгкостью и радостью в душе отправилась на вокзал.
Дух захватывало от того, что она свободна, что едет, в Москву, что теперь всё, всё в её жизни будет иначе.
Москва, после Коломенской тишины, сильно контрастировала, и встретила шумом нескончаемого потока транспорта, лязгом трамваев и всюду снующего люда. Маша уже знала, куда надо идти, в то время когда к ним в интернат приезжали агенты, агитировать на стройки Столицы, уже тогда у неё было желание, ехать именно в Москву.
Найдя строительный трест, прямиком пошла в отдел кадров.
Там стали задавать вопросы, что она умеет делать, и есть ли у неё хоть какой - то опыт в этой сфере.
Опыта, класть кирпич или штукатурить, конечно же, не было.
А печатать на машинке, у них хоть отбавляй, бюрократический аппарат треста разросся до неимоверного масштаба. Можно было конечно послать сразу на стройку ученицей, да справится ли такая маленькая, худенькая девчушка.
Сыграло, наверное, роль то, что девочка сирота, и прибыла к ним по своему желанию, да и номенклатурный аппарат тоже надо кому то обслуживать.
В отделе кадров выписали ей направление в отдел корреспонденции, курьером по доставке той самой корреспонденции, и направление в общежитие.
Работа эта, очень нравилась, мотаясь на строительные объекты и конторы по городу, она была в какой - то мере предоставлена самой себе.
Любуясь высоченными красивыми домами, тенистыми скверами парков, фонтанами, доставляло ей радость созерцания. Всё это имело, какой - то отсыл её в своё детство, энергия большого города, было именно её стихией.
А уж когда была запущена первая Кировская линия метро, от Сокольников, до парка Культуры, ну просто приводила её в восторг.
Выходя первое время на каждой станции, просто, что бы ощутить себя в сказочном мире, было, на первое время её обыденным занятием.
Зарплата была мизерной, но выручали талоны в трестовскую столовую.
Прихваченные на потом булочка или кусок хлеба, здорово выручали вечером в общежитии.
Надо было экономить на всём, большой город – большие соблазны.
Хотелось и в кино и в театр, да и одеваться хорошо, требовало не малых затрат.
Осенним днём, в свой выходной, прогуливаясь в парке Горького, жуя батон ароматного хлеба, глядя по сторонам, но не себе под ноги, наткнулась на проходящего курсанта.
Первым делом, взгляд упал, на огромного размера сапоги, прикрытые полой серой шинели.
Медленно поднимая свой взор, слегка задержавшийся на малиновых клапанах застёжках, в голове промелькнула мысль, когда же закончится этот невероятный обзор.
Венчал эту башню, купол будёновки, с таким же цветом звезды, как и на «разговорах» (прим.).
От увиденного, стало как то не уютно, и даже немного страшновато.
Но добродушное, красивое лицо улыбалось.
– Что же вы барышня, дороги не видите? Пробаритонил исполин. - Разрешите представиться, Кремлёвский курсант, Митя. После жеста, под козырёк, протянул ей огромную ладонь.
У Маши, отлегло от сердца и немного развеселило, как тот представился.
– Ну, что же вы, курсант Митя, сами - то не
