Элиза

выведенных чернилами и составляющих замысловатый кружевной узор на белом листке бумаги, в котором открывается глубина человеческой души. Но самое чудесное, что их можно хранить, перечитывать снова и снова, переживая минуты блаженства. Эти письма долгие годы были тоненькой ниточкой, связывающей меня с Родиной, и как целебный эликсир, помогли выжить на чужбине. Но обо всём по порядку.

    Весна в том году выдалась поздней: она, как кокетливая девушка, не торопилась приподнять серую вуаль неба навстречу солнечным лучам, несмотря на проклюнувшиеся почки и сошедший снег. Пробуждение ли природы или открывшаяся возможность чаще видеться с предметом моих грёз подвели меня к прозрению, что я не мыслю себе дальнейшей жизни без Элизы. Небольшое наследство, оставленное моим отцом, и сбережение, накопленное за время работы в конторе, могли обеспечить нам довольно сносное существование, что позволяло мне надеяться на её согласие стать моей женой. Хотя это вряд ли бы обрадовало сэра Вильяма. Благодаря успешно проведённой сделке его дела теперь пошли в гору, и наверняка в его планы не входило выдать замуж свою единственную дочь за обычного клерка. Но молодость не знает слова «нет»!

    Я списался со своим дядей по материнской линии, сквайром2 Хоксли, который, владея семьюстами акрами земли, занимал должность ректора местной церкви в Западном Мидленде. Ответа из-за распутицы на дорогах, пришлось ждать долго, но оно того стоило: дядя согласился принять меня с молодой женой в своём доме и помочь нам с обустройством.
    Мой план побега был довольно прост: взять кэб, что довезёт нас до окраины города, где уже будет поджидать нанятый заранее дилижанс до Мидленда. Затем по дороге к дяде обвенчаться в какой-нибудь деревне и прибыть на место законными супругами.

    Элиза очень испугалась, узнав о моих намерениях. Выйти тайно замуж означало пойти против воли отца и тем самым опорочить и себя, и его. Этого она не могла допустить. Но она любила меня, и всякий раз при встрече мы увлечённо строили совместные планы на будущее. Ей импонировало стать учительницей в далёкой деревушке, вместо того чтобы сидеть в особняке в четырёх стенах, иногда выезжая на званый ужин или в театр. Но, с другой стороны это в корне меняло её жизнь. На принятие такого решения требовалось время и, к счастью, мы им располагали.
    Пролетели весна и лето, наступила осень. Наши чувства окрепли. Сам побег её больше не пугал, внутренние противоречия улеглись, и единственным, что останавливало её теперь, была любовь к отцу. Она боялась, что сэр Вильям не перенесёт такого удара, а в дальнейшем, она не сможет этого простить ни себе, ни мне.

    Но однажды, посыльный принёс мне на дом записку от Элизы, где она настаивала на срочной встрече. Во время рандеву в парке, протягивая ко мне свои ладони, она со слезами на глазах шептала: «Я согласна! Я согласна!..» Обеспокоенный её состоянием, я не сразу понял, о чём идёт речь. Оказалось, что накануне отец объявил ей своё решение – выдать её замуж. Претендентом на руку был его помощник, мистер Конорс, человек, имеющий хорошее положение в обществе и приличный доход, к тому же, давно влюблённый в неё и показавший себя верным другом семьи. Элиза умоляла отца не делать этого, ведь мистер Конорс был вдвое старше и имел довольно неприятную внешность. Но сэр Вильям остался непреклонен.

    Медлить было нельзя! Получив расчёт в конторе, дальше я действовал по намеченному плану. Через три дня вечером дилижанс увозил нас в сторону Мидленда. Моя возлюбленная, до этого казавшаяся решительной, теперь притихла и выглядела абсолютно растерянной. Что за мысли владели ей, я не знал, но интуитивно чувствовал, что расспрашивать сейчас не время. Всю ночь мы тряслись в повозке по ухабистой дороге под монотонный стук дождя и пронзительный свист ветра, и лишь на рассвете, совершенно разбитые, наконец-то добрались до постоялого двора. Двухэтажное строение имело довольно жалкий вид, но выбора, чтобы отдохнуть и перекусить, у нас не было.
  Нам отвели две комнаты на втором этаже. Элиза сразу поднялась к себе, а я остался внизу, чтобы заказать завтрак. Когда через четверть часа я поднялся и постучался к ней – ответа не последовало. В дурном предчувствии я рванул дверь и увидел ужасную картину: моя невеста лежала на кровати в полузабытьи: её щёки пылали, ресницы подрагивали, а на лбу выступила испарина. Дав ей воды, и положив на лоб мокрое полотенце, я присел на кровать. Скоро ей стало немного лучше, и тогда, она обняла мою руку и шёпотом попросила: «Не уходи! Пожалуйста, не уходи…»
    Я остался рядом. Элиза забылась в беспокойном сне, который принёс ей облегчение. Вечером она немного поела, но, ни о какой дороге речи идти не могло. Пришлось задержаться ещё на сутки. Отправились в путь мы только на третий день с утра, но не успели проехать и тысячи ярдов, как нас догнал лёгкий полицейский экипаж. Меня арестовали…

    Мой визави склонил голову и притих. Его плечи опустились вниз, словно придавленные грузом воспоминаний. Я глянул в окно: дождь почти закончился, и на лужах появились огромные пузыри.
    - Вы не против, выпить чего-нибудь покрепче? – предложил я, чтобы хоть как-то взбодрить старика.
    - В этом заведении подают неплохой виски, – отозвался он.
    - Вот и отлично!
    Сходив к стойке, я принёс фужеры и бутылку "Бэнк Холл". Мой собеседник внимательно наблюдал за тем, как алкоголь наполняет бокалы.  Затем, взяв один из них, залпом осушил его. Я налил ещё, и он проделал то же самое. Наполненный в третий раз фужер, он легонько отодвинул в сторону.
    - Расскажите, что произошло дальше? – попросил я.
    - Дальше… - растягивая звуки, произнёс он, – Дальше меня привезли в город и посадили в камеру. На следующий день ко мне пришёл сэр Вильям. Он, как любящий отец, просил не упоминать имени его дочери на суде, а взять на себя вину за кражу драгоценностей, что полицейские умело подсунули мне в карман при задержании. Взамен, он обещал смягчения наказания. Я безоговорочно согласился. Разве мог я поступить иначе, когда на кону стояла честь любимой женщины!?
    Суд приговорил меня к пяти годам каторжных работ, но по просьбе адвоката сэра Вильяма, отбывание наказания заменили на двадцать лет переселения в Капскую колонию. Это было ударом! Двадцать лет… Для молодого человека это целая жизнь! Я находился в полном отчаянии.
    Через три месяца, когда нас, как скот, грузили в трюм корабля, отплывающего в южную Африку, я в последний раз увидел Элизу. Она стояла в стороне рядом с мисс Томпсон, которая поддерживала её под локоть. Лица обеих скрывала чёрная вуаль, но я сердцем разглядел и запомнил каждую чёрточку её лица, каждую слезинку на её ресницах…

      Немного помолчав, старик пододвинул к себе бокал и сделав небольшой глоток, продолжил повествование:
    - Я попал в компанию воров, насильников и убийц. Но и среди этого отребья, мне повезло найти вполне приличного молодого человека, осуждённого за дезертирство. Его звали Самуэль Грей. Он, как и я, оказался жертвой любви. Мы крепко подружились, и теперь всегда держались вместе.
      Грязь, вонь, плохое питание и недостаток пресной воды, сводили людей с ума. Поэтому жизнь на корабле постоянно подвергалась риску: здесь каждую минуту можно было получить удар ножом в бок, оказавшись втянутым в чужую драку, или подцепить какую-нибудь заразу. Что и говорить, до места добрались не все. С прибытием на берег, стало немного легче: нас разделили на команды, где каждый занимался своим делом.
      Поначалу я ещё писал письма друзьям, дяде и даже мисс Томпсон, в надежде хоть что-нибудь узнать об Элизе. Но чем дольше я оставался в колонии, тем реже посещали мечты о возвращении. И знаете ли, в конце концов я смирился.
      Теперь только её письма, написанные той зимой, были мне и отрадой, и оберегом. Я их знал наизусть, но в минуты, когда становилось совсем невыносимо, и душа рыдала навзрыд, я доставал их из укромного места, чтобы прикоснуться губами к пожелтевшим листам бумаги, хранящим тепло её рук, и ещё раз увидеть бисерное хитросплетение букв.

      Не буду утомлять вас рассказами о том, сколько тягот выпало на мою долю на чужбине. Скажу лишь, что мне пришлось многому научиться, чтобы выжить. Будучи христианином и совершенно мирным человеком, я с оружием в руках отражал нападения банту3, которые, как чёрные тени, нападали по ночам и вырезали целые деревни. Со временем пограничные конфликты переросли в полномасштабную войну за территорию4, и я стал солдатом.
      Как-то ночью Самуэль, находясь в дозоре, попал в плен к племени бушменов5. Страшно представить, что его ожидало, останься он в их руках чуть дольше. Но Бог милостив! Везение - странная вещь! Оно улыбается тем, кто умеет рисковать. На рассвете мне в одиночку удалось проникнуть в логово противника и вытащить друга из сарая под самым носом у охраны. А уже через месяц он сумел отплатить мне за спасение, протащив меня раненного через заросли бамбука на себе в форт.

    Шли годы. Всё больше шрамов оставалось на теле и меньше иллюзий в душе. Я стал свидетелем того, как соотечественники становились предателями, желая урвать побольше кусок, а те, кого мы считали врагами, проявляли сострадание и оказывали помощь. Как-то, во время операции в джунглях, мою грудь пронзил дротик. Я потерял сознание и пролежал так не знаю сколько времени. Урывками сознание возвращалось ко мне, и тогда мне слышался отдалённый гул боя, но может быть, это был всего лишь бред. Меня нашли африканеры, белые сельские жители, потомки колонистов и несмотря на то, что я был в военной форме, перенесли к себе на ферму. Больше недели смерть пустыми глазницами заглядывала мне в лицо, скаля гнилые зубы и дыша миазмом6 болот. Ранение осложнилось лихорадкой.  Всё, что я помню из того времени, - это заботливые руки Амади, чернокожей служанки, в доме голландцев, приютивших меня. Она поила меня целебными отварами, а на рану прикладывала какую-то вонючую горячую жижу. Удивительно, но таким диким образом она всё-таки смогла меня вылечить. Больше месяца я провёл в их доме, но так и не научился понимать язык. Мы общались только жестами. Когда я достаточно окреп, чтобы самостоятельно передвигаться, Амади безопасными тропами вывела меня к ближайшему форту, где я и узнал, что наш отряд попал в засаду, считавшуюся неслучайной. Никто не выжил в той мясорубке, во всяком случае, так считалось до моего прихода. Тела нескольких солдат нашли растерзанными. Среди опознанных по личным вещам оказался и Самуэль. Так я потерял своего единственного друга, да упокоит Господь его душу! – с этими словами старик перекрестился и покачал головой, как будто стараясь стряхнуть с себя наваждение, а потом залпом выпил бокал виски. После этого он несколько секунд легонько раскачивался из стороны в сторону, опершись локтем левой руки о стол и потирая лоб. Когда же снова заговорил, голос его дрожал, а по щеке катилась слеза.

    - Горе моё было так велико, что казалось, я совсем перестал что-либо чувствовать, и когда через пару недель меня вызвал к себе начальник гарнизона, я находился не совсем в трезвом состоянии. Он протянул мне синий конверт, и