место использовалось для неформальных собраний («тусовок») так называемого «андеграунда» - той части творческой интеллигенции (и тех, кто себя к ней причислял), которая считала, что современное искусство должно быть основано на критическом настрое к советской действительности, а еще выходить за пределы традиционных и стандартных представлений. Остальной народ, знавший про «Сайгон», не пытаясь запомнить и выговорить непростое слово «андеграунд», называл этих неформальных особей «эстетами», и этот термин прижился, несмотря на его вопиющую некорректность. «Эстеты» же между собой остальной народ тихонько называли «быдлом» и «потребителями ширпотреба». Под «ширпотребом» они разумели не только социалистический реализм, но и реализм любой. Альтернативой ему они считали «искусство для избранных», которое воспринимать способны только эти самые «избранные» (имея в виду себя). Это касалось всего: прозы, стихов, живописи, музыки. А кино – особенно.
Степан, закончивший театральный вуз и работающий в режиссуре, изначально имел все шансы стать эстетом и войти в круг избранных, но в силу воспитания и взглядов остался приверженцем реализма, за что среди завсегдатаев «Сайгона» прослыл «совком». Он не фанател от Феллини, Антониони, Тарковского и Сокурова, а еще совершил смертный грех: прочитав (в самиздате) набоковскую «Лолиту», не пришел в трепетный восторг, а назвал ее «поганенькой книжицей», после чего отношение к нему представителей андеграунда заметно охладело.
Все это он рассказывал Насте, пока они шли вдоль Казанского, Гостиного и Дворца пионеров. Еще немного – и они перейдут мост через Фонтанку.
Но тут…
Сначала исчезли звуки, словно чем-то заложило уши. Шум транспорта пропал, уступив место мертвенной тишине. А картина оживленной главной магистрали города вдруг подернулась дымкой, поплыла и ушла в пустоту, подобно сдернутой и отброшенной куда-то в сторону занавеске. Все, что только что окружало Степана и Настю, прекратило существовать. А вместо того, что было еще мгновение назад, теперь их окружало нечто совсем иное.
Этот мир был безлюдным и мертвым.
Редкие останки зданий еще можно было увидеть, но теперь это были лишь балочные перекрытия нескольких нижних этажей. Мост через Фонтанку теперь представлял собой бесформенную развалину, и попасть на другой берег можно было только вплавь.
Степан оглянулся вокруг. Со всех сторон – горы мусора, сквозь которые кое-где пробивались трава и кустарники, неизвестно каким образом здесь оказавшиеся. Где-то через километр-полтора виднелись еще останки стен зданий с грудами кирпича рядом. Вся поверхность земли была покрыта слоем серого пепла.
Иногда мертвая тишина прерывалась легким шелестом: это пробегали крысы. Да еще в небе покрикивали какие-то птицы, скорее всего – чайки, но увидеть их было невозможно: над головами нависала непроницаемая серая густая мгла.
Степан перехватил полный ужаса взгляд Насти, направленный куда-то вниз, и посмотрел в ту же сторону. Там среди груды битого закопченного стекла белел человеческий череп.
Очертания Невского проспекта можно было определить только по редким останкам зданий и столь же редким цепочкам перевернутых, обгоревших и чудовищно деформированных конструкций, которые когда-то были троллейбусами, автобусами и автомобилями.
- Степа, - шепотом сказала Настя. – Мы с тобой одновременно сошли с ума, да?
- Настя, сейчас это пройдет, - так же тихо отозвался Степан, памятуя о картине, увиденной в ночном лесу во время пешего похода.
И в подтверждение его словам все, что сейчас их окружало, начало расплываться, стремительно теряя контуры, а тишина сменилась шумом потока транспорта.
Мертвый мир исчез. Теперь они вновь стояли на тротуаре оживленного Невского проспекта, суетливо-деловитого и одновременно лениво-размеренного, проезжали автобусы, троллейбусы и легковушки, а на тротуаре застывшую пару огибали направляющиеся куда-то по своим делам люди. Все стало обычным и столь привычным, включая витрины магазинов, клодтовских коней и таких родных перил моста.
- Ты же все на свете знаешь, - обратилась Настя к Степану, постепенно придя в себя. – Ты ничего мне не хочешь сказать?
- Скажу, - спокойно ответил он. – Но только не здесь, а в кафе.
Пройдя по мосту, они пересекли набережную, улицу Рубинштейна, Владимирский проспект и зашли в «Сайгон».
Отстояв в извилистой, несмотря на дневное время, очереди, чтобы взять кофе и набрать полные тарелки пирожков, Настя и Степан каким-то чудом отхватили только что освободившийся столик.
Почти напротив них, сдвинув два столика вместе, расположилась колоритная компания поклонников сюрреализма, состоящая из четверых молодых мужчин и двух девушек. Трое мужчин выделялись своими живописными бородами. У одного она была стилизована под монашескую и эффектно дополнялась черным пальто-балахоном почти до пят, а обувь сильно смахивала на вериги. У другого хилая, но длинная бороденка, видимо, по замыслу должна была придавать ему сходство с испанским грандом времен Лопа де Веги, но все же больше напрашивалось сравнение с козликом. Третий бородоноситель словно вышел из пьес Островского, а его мощные усы, подобно зарослям, закрывали рот почти полностью, и доставать из них крошки поедаемой пищи, скорее всего, было проблемой. У четвертого бороды не было, зато волосы были осветлены перекисью, а в левом ухе присутствовала серьга.
Девушки были под стать. Одна была обута в кирзовые солдатские сапоги, а другая (в тяжелых ботинках) носила красные бесформенные шаровары в духе французского зуава столетней давности, заправленные в черные ветхие мужские носки с дырками.
Несмотря на только что пережитое перед мостом потрясение, Настя уже успела от него отойти и начала хихикать. Степан это пресек, строго посмотрев на нее.
- Степа, это панки? – шепотом спросила Настя. – Я как-то видела, как у Казанского собора сидел парень с кастрюлей на голове, а рядом другой держал на поводке крысу.
- Нет, ведь панки – малолетки, - так же шепотом ответил Степан. – А это уже взрослые мальчики и девочки.
- А куда такие компании потом идут?
- Ближе к ночи набиваются в чью-нибудь квартиру, там либо устраивают импровизированные концерты, слегка напрягая соседей, либо смотрят элитные фильмы, кинопроекторы имеются. При этом всю ночь пьют кофе адской концентрации в лошадиных дозах, хотя и с травкой часто нет проблем. Теоретически возможен и свальный грех, где пол не имеет значения. Ну и всегда пьют и матерятся.
- Эка невидаль! – сказала студентка физфака. – Гопники в подъездах тоже пьют и матерятся.
- Гопота не умеет делать это пикантно.
Вдруг Настя спохватилась и оторопело посмотрела на него.
- Господи, о чем мы говорим? Я ведь самого главного не сказала! Степа, спасибо тебе за то, что ты для меня сделал, и за то, что ты такой.
- Такой - это какой? – поинтересовался ассистент режиссера.
- Настоящий. Знаешь, как редко существуют в мире такие, как ты? Все те, кого я видела раньше – это либо мальчики-инфантилисты, которые из этого состояния вряд ли когда-нибудь выйдут, либо такие, как Гена. Нечестные. Я уже в мужчинах разувериться успела. А ведь, казалось, так мало от них надо! Я ведь от них не жду снятия луны с неба или восхождения на край действующего вулкана, чтобы туда пописать и этим его затушить. Всего-то нужно, чтобы когда тебя совсем паршиво обстоятельства придавили, хоть кто-то не отплевался бы от тебя формальным и фальшивым сочувствием, а хоть пальцем бы пошевельнул, чтобы немного помочь. Да хотя бы советом! Так не видела я таких. А тут – ты. Я ведь для тебя никто, второй раз в жизни видимся, а тебя моя беда зацепила. Мог ведь спокойно пойти дальше по своим делам, ведь что тебе до меня, а ты вмешался и всю ситуацию за момент разрулил.
- Настя, мне это очень приятно слышать, но, по-моему, ты меня переоцениваешь.
- Нет, Степа, я тебя оцениваю совершенно объективно.
Тем временем, за соседними столиками наметились подвижки. Один из бородачей достал несколько «беломорин», вытряхнул из них табак себе на ладонь и начал производить какие-то манипуляции, не совсем понятные на расстоянии.
- Значит, там, перед мостом, это мы с тобой не мираж видели, а картину возможного будущего? – спросила Настя. – Но странно, ведь сейчас только о «разрядке» и говорят.
- Важно не то, что говорят, а то, что делают. Ты слышала про строительство американских баз в Тебризе и Мешхеде?
- Слышала. Нам как-то говорили на политинформации. Ты хочешь сказать, что все это… очень серьезно?
- Серьезней некуда, - ответил Степан, решив ничего от нее не скрывать. - Ты про Злату слышала?
- Про кого?
Без особого энтузиазма ассистент режиссера поведал ей о пророчестве последнего атланта и предсказаниях Златы, которые всегда сбывались. Рассказывая, Степан злился на себя. Наверное, все же следовало от девушки это скрыть. То, что вчера он ей это один раз уже описывал, значения не имеет – ведь тогда Настя была «не настоящая». А сейчас получается, что только-только она отошла от пережитых потрясений, связанных с угрозой отчисления, а он вновь опускает ей настроение ниже плинтуса. Да и сравнивать тут невозможно: что такое какое-то отчисление из вуза по сравнению с мировой ядерной войной, которая не даст никому шансов выжить.
Но и оттягивать этот разговор до бесконечности было бы сложно теперь, когда они быстро превращались совсем не в чужих друг другу людей.
- Как это все тоскливо, - проговорила Настя, когда он закончил. – Вот так, значит: жили, жили, и тут – на тебе! И что, никто не пытается это остановить?
- У меня такое ощущение, что все пытаются это только ускорить, - с горечью заметил Степан. – Скажи, Настя, а ты способна была бы влюбиться, зная, что через какое-то время все равно случится э т о ? Или уже все, не до радостей жизни, а пора потихоньку готовиться к уходу… куда-то далеко-далеко?
- Знаешь, а мне не очень страшно, - медленно проговорила Настя. – Бессмертных людей все рано не бывает. Рано или поздно каждому придется уйти. Надо прожить то короткое время, которое нам осталось до этой войны, так, чтобы оно показалось нам бесконечно долгим. А это возможно тогда, когда знаешь, что кому-то на тебя совсем не наплевать. И тогда момент ухода станет не таким ужасом, как это представляется заранее.
- Настя, - вдруг повеселел Степан, - После таких слов нам с тобой осталось только слиться в долгом поцелуе.
- А я разве против?! Но не в «Сайгоне» же!
И подхватив Степана под руку, девушка повлекла его к выходу из кафетерия.
