пожеланиями с обязательным: «Не хворать вам и вашим деткам». Но как же скоро распался этот уютный мирок, оставив лишь хрупкие тени памяти, - вскоре умерла баба Настя, а дочка, продала квартиру и возвратилась с сыном к сестре в деревню.
... Когда поднимаюсь на свой пятый, иногда мелькают совсем легкой тенью те, о которых не могу рассказать каких-то историй, но... Вот в этой квартире одиноко жил преподаватель института, подтянутый лысоватый блондин, бросавший при встрече короткое и вроде бы доброжелательное «Здравствуйте», но за которым чувствовалось желание поскорее пройти мимо; а в этой - чета пенсионеров, и муж, всю жизнь проработавший смотрителем тюрьмы, по-видимому сохранил в себе особенность своей профессии, - видеть перед собою открытое пространство, - поэтому, когда соседи высадили под его окнами деревца, то он как-то ночью их вырубил; а здесь тоже жили пенсионеры, она – бывший экономист, он - инженер-строитель и очень добрый, открытый человек, любивший работать на даче и одаривающий соседей плодами сада. Когда он неожиданно помер, то жена всё плакала и твердила: «Хочу, хочу к своему Лёнечке!», и её желание довольно скоро сбылось; прямо под нами, на четвертом этаже, жила молодая пара с прелестной голубоглазой девочкой, да и супруги были красивы, но через несколько лет семья распалась, - он изменил ей, она не простила и уехала с дочкой в другой город.
... Вот таким получился мой «венок из опавших листьев» памяти. А сколько их было!.. тех, которых хочется вспоминать, да и тех, о которых - не хочется. Но и те, и другие ненароком «пролетают» мимо, ибо малыми частицами остались в моей душе, и то, какой она стала, зависело и от них».
Глава 14 Немного – о достоинстве
Вглядываясь в жизнь, вчитываясь и вдумываясь в советы Великих мира сего, выносилось такое понятие достоинства: оно складывается из того, какой материальный достаток имеет человек и того, насколько он, не ограничивая себя тем, что имеет, ищет и смысл своего существования.
«Конечно, при социализме, когда товаров и продуктов всем не хватало, мы были весьма унижены. Но те, кто заведовал магазинами, был продавцами или работал при распределителях для коммунистических начальников, жили с уверенностью и своим особенным достоинством. Как им завидовали, как мечтали с ними познакомиться, как сидели они в первых рядах залов, как ходили, говорили!
Помню, под Новый год мой муж-журналист пристроился в длиннющей очереди за апельсинами, а какой-то мужик и полез без очереди. Ну, Борис захотел приструнить нахала, а тот развернулся и-и ему кулаком - в лицо. Вот и встречал мой интеллигент Новый год с апельсинами… вернее, с одним «апельсином», но не оранжевым, а синим, полученным в борьбе за попранное человеческое достоинство.
И еще как-то... Стоял он в такой же очереди уже и не помню за чем, но вдруг по ней пробежал слушок, что «продукт» выносят с чёрного хода и всем не хватит. Народ заволновался, а мой муж, - борец за правду и справедливость, - и позвонил из соседнего магазина в Комитет Народного контроля (был в те времена такой орган), что тут, мол, с черного хода… И приехал Народный. И перед расступившейся очередью прошел в магазин наводить справедливость с портфелями... и вышел с ними же, но уже набитыми «продуктом», сел в машину, и уехал… с достоинством.
«Блат». «По блату»... Тогда-то и родились эти понятия, ибо тот, кто «что-то» имел, а у другого этого «чего-то» не было, мог снизойти и дать кому-то «это»... за что и почитали его достойно. У меня была ассистентка, и которой мать работала в магазине для партийных начальников, так частенько я видела такую картину: в соседнем кабинете сидит моя помощница, пред ней на столе - расковырянные банки с тушенкой, сгущенным молоком, пахнет апельсинами, кофе. Наестся она со своими близкими подругами этих, недоступных для других продуктов, а потом и оставит недоеденное на столе для тех, кто - потом… И заходили мои коллеги, доедали. А перед праздниками привозила Ильина еще и вина разные, так потом шушуканья по коридорам летали, когда распределяла бутылки меж избранными! И за это её уважали, - даже заискивали! - отчего достоинство её росло день ото дня. А меня она начинала ненавидеть за то, что не доедала её объедков, не заискивала из-за бутылки вина, ибо уже тогда чувствовала, что с достоинством человека не всё в порядке в нашей социалистической и «уверенным шагом идущей в коммунизм», стране».
В советские времена под Новый год ёлочные игрушки были дёшевы, да и ёлки - тоже, а посему не ставили их только ленивые, и в канун праздника из многих окон через разрисованные морозом узоры с ярко украшенных зелёных веток улыбались разноцветные шары, а иногда подмигивали и лампочки дефицитных гирлянд.
«Маленькой ёлочке холодно зимой. Из лесу ёлочку взяли мы домой. Бусы повесили, стали в хоровод…». Наверное, во многих домах звучала эта песенка у ярко наряженных ёлок при встрече Нового года. Но уже вскоре отслужившие людям ёлочки начинали мелькать во дворах, с каждым днем их становилось всё больше, и ребятишки уже футболили их по двору, строили из них, осыпающихся и «потемневших ликом», ограды вокруг катков, а те, что оставались незамеченными, долго стояли в сугробах, словно спрашивая у проходящих: за что, мол?.. И мы с детьми собирали эти, выброшенные утехи новогодних дней, и относили к оврагу, что у сосновой рощицы, складывали из них одну большую «ёлку», в последний раз украшали серпантином и поджигали. Весело потрескивал огонь, бойко перескакивая с ветки на ветку, вились язычки пламени, искорками устремляясь в небо... И нам казалось, что в этом пламени сгорают все наши горестные ощущения ушедшего года от унижения при бегании по магазинам в поисках мороженого хека или «синей птицы», от забубённых лозунгов и плакатов социалистической идеологии, от масок наших полуживых вождей... И чудо свершалось! В нашем, огнём очищенном сознании, взлетающие фейерверки казались уже не искрами, а частицами душ этих самых ёлочек, которые, возносясь в небо, уносят с собой наши тёмные чувства и там, высоко за облаками, начинают новую светлую жизнь».
Глава 15 «Жизнь станет светлее»
Мои воспоминания о старшем брате Николае скупы, ибо он ушёл на войну* в шестнадцать лет, когда мне было три годика, а возвратившись в 1946 году, сразу уехал учиться в Ленинград. И виделись мы только во время его коротких наездов в Карачев и моих поездок в Ленинград, когда заочно училась там в Институте Культуры.
2008-й
Письмо Николая:
«Здравствуйте, родные. Как правило, напоминание о письме к вам исходит от Вали. Знаю, этот факт не украшает меня, но что поделаешь! Эти задержки объясняются не только моей ленью, но и отсутствием событий, которые могли бы заинтересовать вас...»
Это письмо брата вынул сегодня из почтового ящика муж и я, не сумев заставить себя открыть его дома, читаю теперь в вагоне... читаю по абзацу, и потому, что…
Утром позвонил племянник и тихо сказал: «Папа умер».
Черные верхушки сосен хлещут раскалённый за день шар солнца, словно пытаясь дотянуться до него и побыстрее столкнуть за темнеющую линию горизонта, но оно стремительно летит и летит, ныряя за левый край вагонного окна.
Да, Николай писал нам редко, и если бы ни Валя, а вернее, Валечка, как он всегда называл жену, то были бы мы для него ещё дальше, «где-то там»!.. не только в смысле протяженной удалённости, но и в сердце. Да нет, не осуждаю его за это, - в шестнадцать лет покинуть семью… Вначале – фронт, потом – учёба в институте, женитьба на «ленинградке», работа на Дальнем Востоке, - эти годы и разделили нас. Правда, мама рассказывала, что из Совгавани он приехал в Карачев и попытался остаться с нами, предложив заработанные деньги на покупку нового дома, но мама рассоветовала, - жена, мол, твоя городская и не привыкнет к провинции, - вот и уехал в Ленинград, в двухкомнатную квартиру Валиных родителей.
И всё же красный диск вот-вот нырнёт за метущиеся и уже нечёткие силуэты дальнего леса. Какое диковатое сочетание красок! Синее небо у верхней рамы окна и переходящее в желтое, розовое и серое в нижней. Да ещё эти скользящие, тревожные, чёрные изломы линий... Есть в этом даже что-то мистическое.
«А еще задержки ответных писем объясняются не только моей ленью, но и отсутствием событий, которые могли бы вас заинтересовать, а, скорее, динамики этих событий, но есть то, что вызывает вопросы относительно вашей жизни…»
Ах, Николай! Твоя профессия инженера пропитала тебя насквозь: «…задержки объясняются… динамика событий… вызывает вопросы относительно…» Ну да ладно, зато ты «чётко формулируешь свою основную мысль».
«Так, например, мы теряемся в понимании судьбы Викторова романа «Троицын день». Как нам известно, какая-то его ученица приобрела станок для его напечатания, но ведь Виктор сообщает, что он основательно переписывает уже написанное, так что же дальше? Желательно из ответного письма узнать что-то об этом противоречии».
Размытые силуэты привокзальной площади, сероватые тени провожающих, спешащих к поезду… Какие же у меня разные братья! Один – фантазёр, мистик, у которого не только вещи и предметы живут там, где им заблагорассудится, но и мысли не выстраиваются в логической последовательности, мечутся в зависимости от настроения, а другой - аккуратен, в квартире у него всё разложено «по полочкам»... как и его мысли.
«Теперь - о положении Виктора. Он живет один, а в старости это недопустимо и страшно. Не ставился ли вопрос об обмене поместья в Карачеве на что-то упрощённое в вашем городе? Наверное, совместными усилиями это можно было бы сделать. При положительном решении этого вопроса всем будет спокойнее и нам – тоже».
Да, конечно – спокойнее и ему... тоже. В общем-то, отцом для меня стал Виктор, а не старший брат. Так сложилось, что Николаю было не до нас, и я принимала это как должное, но всё же… Вместе с лёгкой обидой, запомнилось: мы идем с ним по Марсову полю, я рассказываю об институте Культуры, куда приехала поступать, о том, что экзамены сдала и меня берут, но, как пообещали, без общежития до первой сессии. Я рассказываю ему это, а он идёт рядом, молчит, а потом тихо говорит, словно оправдываясь: я, мол, и сам на птичьих правах в квартире, а тут еще и ты… может, на заочное отделение поступишь? И я поступила на заочное. А если бы помог мне тогда? По-другому бы сложилась моя жизнь, по-другому.
Чёрные верхушки сосен хлещут уже не раскалённый шар, а красную четвертушку полукруга. Но вот и он метнулся над посёлком, над линией электропередач, над синим льдом реки с красными всполохами бликов и врезался в вершины деревьев. Ну и хорошо, ну и, слава богу, пускай эта сине-черно-красная, - зловещая! - картина скорее нырнет в ночь.
«Много вопросов накопилось и о семье Виктора. Как судьба его дочери-журналистки Насти, сражающейся с жёсткой Москвой – столицей «империи зла»? Насколько нам известно, она была приближена к свите экс-премьера Фрадкова, положение которого изменилось, и как теперь это повлияло на её положение,
