пространства высасывают из немецких солдат жизненные силы. Измождённые морозом, небритые, молодые солдаты выглядят, как старики. Обвешанные оружием, укутанные в тряпьё, тратят на передвижение по глубокому снегу много сил. Запредельно уставшие на марше и впавшие в коматозный сон на привале, пропотевшие солдаты обмораживают руки, ноги и лица, а иногда и замерзают во сне.
Проблемы со снабжением привели к сокращению пайков до половины буханки хлеба в сутки. Кое-что из питания солдаты «организовывали» у местного населения, но надеяться на такой способ обеспечения не приходилось — местные и сами голодали.
Когда температура упала до десяти градусов, солдаты начали ругать русскую зиму. Когда пришли морозы в двадцать градусов, солдаты прокляли снабженцев, не обеспечивших фронтовиков зимним обмундированием. Когда затрещали морозы в тридцать градусов, глаза солдат застыли от ужаса и все замолчали, словно у них языки отмёрзли. В головах шевелилась лишь одна мысль: разве можно здесь жить? В Германии таких свирепых морозов не бывало никогда!
А потом столбики термометров приблизились к сорока градусам…
Зимние ночи в России долгие, лютые. Ночью смерть ходит по тропам, собирает поживки. Солдаты вермахта чуют её ледянящее дыхание спиной, думают о ней постоянно.
Часовые меняются каждые пятнадцать-двадцать минут. Дольше на улице солдаты не выдерживают.
Молодой солдат из пополнения, отправленный на дежурство, был шокирован русскими морозами, истерил, плакал и звал мать… Новобранец не выдержал кошмарного русского мороза, воткнул дуло карабина в рот, нажал на курок… Но сделал это так неловко, что остался жив. К тому же, металл прилип к губам, его втащили в бункер вместе с карабином, долго поливали ствол тёплой водой… Раненый бился в агонии, захлёбывался кровью…
Раненые во время боя замерзали прежде, чем их успевали довезти до перевязочных пунктов и госпиталей. Замёрзших была треть от всех погибших.
Солдаты простуживались и кашляли. Пальцы от мороза деревенели и болели со страшной силой. Из-за плохого и нерегулярного питания, из-за невозможности мыть руки и посуду, свирепствовала дизентерия, солдат мучили поносы.
Перегруженные ранеными и обмороженными тыловые госпитали не могли принять больных дизентерией, поэтому страдавшие от поноса бедолаги держались в строю, пока хватало сил. Снимать штаны на сорокаградусном морозе было пыткой, а солдатам с расстройством кишечника приходилось снимать штаны много раз за день. Тела больных теряли тепла больше допустимого, смерть от холода подстерегала их каждый раз, когда приходилось спускать штаны, чтобы справить нужду. Иногда больные не успевали снять штаны. Мокрое от испражнений бельё замерзало, что означало неминуемое обморожение соответствующего места. А обморожение в таком ослабленном состоянии было равносильно смерти.
Ассистент-арцт Целлер приказал «поносникам» разрезать штаны и подштанники сзади, чтобы они могли оправляться, не оголяя полностью заднюю часть тела. По завершении дефекации товарищи оттягивали заднюю часть штанов и завязывали её бечевкой или куском проволоки.
Изгаженные, замёрзшие штаны тепла не держали, скорее, морозили задницы. Во время ночёвок в тёплых избах обмундирование оттаивало, воздух пропитывался запахом испражнений.
***
Морозы отступили на несколько дней, но разразился длительный снегопад, укрывший окрестности глубочайшими сугробами.
— Русские довольно успешно атакуют, — посетовал в разговоре за обедом с офицерами обер-лейтенант Майер. — Они как будто знают слабые места в нашей обороне. За вчерашний день, по информации из штаба, батальон потерял почти двести человек убитыми. Ещё полторы сотни отправились в госпиталь в результате ранений и обморожений. За один день мы потеряли треть батальона! Это больше, чем за всю русскую кампанию с самого начала до этого момента.
— Возможно, русские точно знают наши слабые места, — подтвердил лейтенант Виганд. — В последнее время иваны засылают в расположение наших частей шпионок под видом беженок от большевистского режима. Говорят, это довольно привлекательные девицы, сносно изъясняющиеся по-немецки. Во имя коммунизма они готовы жертвовать не только своим телом в объятиях наших изголодавшихся по женскому теплу солдат, но и жизнью. На прошлой неделе в соседней деревне поймали двух молоденьких девушек. При допросе с пристрастием они признались в шпионаже, их приговорили к повешению. Улыбаясь, они накинули себе на шеи петли и с криком «Да здравствует Родина!» спрыгнули с подставленной скамьи, не дожидаясь, пока её выбьет из-под них палач.
— Да, русские похожи на хищных зверей: в безвыходном положении они бросаются в огонь, идут на пулемёты и на штыки. Остановить их может только смерть.
* * *
На рассвете русские атаковали деревню. Дозорные заметили приближающихся русских, подняли тревогу, и вскоре рота ждала иванов в полной готовности с прогретыми у печей пулеметами и автоматами. Когда иваны подошли на оптимальное для стрельбы расстояние, солдаты вермахта открыли бешеный огонь из всего, что могло стрелять. Под натиском немецкой пехоты иваны отступили, но контратака захлебнулась, потому что русские открыли огонь из миномётов и пулемётов. В снегу перед траншеями остались лежать десятки русских трупов и несколько раненых и убитых немцев. Страшно было видеть, как от тел только что погибших поднимался пар. Воздух пропитался густым запахом крови и мяса.
Словно в истерике, подвывал и заливался плачем ветер, гнал позёмку. Небеса решили укрыть лежащие на поле трупы белым саваном.
Страшно звучали приглушённые снежной круговертью крики раненых. Один кричал громче всех и беспрерывно.
— Да когда же ты сдохнешь! — сквозь зубы процедил Фотограф. — Тяжелораненые хуже мёртвых. Невозможно без содрогания слушать их звериные вопли и наблюдать за их мучениями.
Плюнув со злостью на стену окопа, он достал «колотушку», отвинтил защитный колпачок, дёрнул шнур и метнул гранату в сторону кричащего. После взрыва крики умолкли. Ледяная пустыня затаилась. Горестно прошуршав, тихонько завыл ветер.
— Всё, что-ли… — без радости то ли спросил, то ли утвердил Фотограф. — Мне по этому поводу хохма вспомнилась… Дежурили мы как-то с Профессором в передовом охранении… Профессор, помнишь случай с коровой?
— Помню, — усмехнулся Профессор. — Поржали мы тогда с тобой на славу.
— В общем, сидим мы с Профессором в окопе. Впереди минное поле. За спиной деревня. Откуда ни возьмись, по минному полю бредёт старуха, за верёвку ведёт корову. Старуха, видать, в минном деле разбиралась: под ноги приглядывается, корову ведёт зигзагами, мины обходит. Я и говорю Профессору: «Пугни бабку!». Ну, Профессор и пустил очередь рядом с бабкой.
— Испугали старуху, дурни, — укорил рассказчика старик Франк.
— Не успела старуха испугаться! — расплылся в улыбке Фотограф. — Профессор в мину попал! Ду-дух! Взрыв! У коровы зад в клочья! От бабки тряпки в разные стороны! Мы полчаса хохотали.
Вновь раздался протяжный, душераздирающий крик.
— Ы-ы-ы… — простонал Фотограф.
— Похоже, несчастный ранен в живот, — со вздохом сожаления проворчал старик Франк. — От таких ран умирают долго. Раны в лёгкое мучительны, но помирают от них быстро. Самая лучшая рана — шрапнелью в бедро. Ты даже и не поймешь, что умираешь. Из тебя быстренько вытечет вся кровь, и ты уснёшь. А в живот и в голову — плохие раны. От таких человек долго мучается.
— Это немец, — вступает в разговор Профессор. Он стонет: «Mutti, Mutti, hilf mir!». Будь он русским, то кричал бы «Мама!» и ругался грязными словами. Он, должно быть, совсем молодой, иначе бы не звал мать.
— Да, люди постарше зовут жен, — согласился старик Франк.
— Пошли, Франк, принесём этого чёртова крикуна! — предложил Фотограф. — Или проломим ему череп, чтобы не доставал нас.
Старик Франк достал из ранца запасную портянку почти белого цвета, прикрепил её к стволу карабина. Помахав «флагом» над бруствером, вылез из окопа. Следом вылез Фотограф, побежал, пригибаясь, по ничейной земле вслед за Франком. Русским вопли раненого тоже надоели, редкая стрельба прекратилась вовсе.
Раненый лежал в нескольких метрах от передней линии противника.
Скоро завёрнутого в плащ-палатку «крикуна» доставили в окоп. Профессор был прав и насчёт возраста, и насчёт проникающего ранения в живот.
Несмотря на то, что санитар вколол раненому дозу морфия и влил в вену драгоценную порцию крови, мальчишка умер довольно быстро.
Хоронить его по-настоящему в замёрзшей до каменной жёсткости земле никто не захотел, труп наскоро забросали снегом в ближайшей воронке.
Оставив дозорного, все поползли к одному из костров в большой воронке. Несколько костров развели, потому что после миномётного обстрела русских в разных местах что-то дымилось, и русские наблюдатели не могли отличить дым от костра в воронке от дымящейся после взрыва воронки.
Все грели оружие, протягивали к огню замерзшие руки и ноги.
— Скоро война кончится! — торжественно объявил Красная Крыса.
Профессор с жалостью посмотрел на Красную Крысу и покрутил пальцем у виска.
— Намекаешь, что я сошел с ума? — разозлился Красная Крыса.
— Ты в партии давно. Членство в ней — стопроцентный факт сумасшествия, — пожал плечами Профессор. — Впрочем… Если у тебя телефонная связь со Сталиным, то ты не сумасшедший. Ты шпион.
— Фюрер сказал, что к Рождеству унтерменши будут разбиты, и война завершится! — убежденно проговорил Красная Крыса.
— Слава Богу! Скоро мы будем греться в московском Кремле, — серьёзно и радостно воскликнул Фотограф.
Все рассмеялись.
— Как дьявольски холодно в этой России! — пробормотал Профессор протягивая ладони к пламени. — У меня костный мозг превратился в лёд!
***
Снег, прикрывший поле боя саваном, ночью унёс леденящий ураган, обнажил трупы в позах, в которых застала их смерть, скрюченные предсмертной судорогой конечности, разорванные грудные клетки, оголённые кости черепов, взрезанные животы и замёрзшие лужи крови.
Над мертвецами приподнялся в последнем движении обледеневший труп. Ветер колыхал концы окровавленной повязки на его бедре. Полная луна освещала страшное поле, но невозможно было разобрать, русский это мёртвый стремится вперёд или немец отползает в тыл.
Вчера ещё беспечные или задумчивые, юные или зрелые лица застыли в скорбных гримасах, укоризненно глядели на мир ледяными глазами. Во имя чего погибли?
В темноте между мёртвыми неторопливо двигались тени, время от времени наклонялись, словно что-то искали. Это живые солдаты посягали на имущество мёртвых — друзей или недругов. Живые грабили мёртвых, пинали их или тянули за руки или за ноги. Вот двое попытались стащить с мёртвого валенки. Но с мёрзлых ног обувь снять невозможно. «Добытчики» поработали топором, отделяя ноги вместе с валенками от мёртвого тела. Держа отрубленные ноги под мышками, торопливо ушли, ступая по трупам.
Майер слышал, как солдат в окопе, не стесняясь, хвастал, что тёплые валенки достались ему после часа работы на поле мёртвых. Другой хвастал толстым ватником с коричневатыми пятнами замёрзшей и подсохшей крови на груди, тоже «организованом» с поля
