Посвящается Джону Маверику
Надпись на первой обложке тетради:
«Эта тетрадь - путевой дневник, единственное письменное свидетельство моего прапрадеда Оскара Винера об удивительных событиях, которые изменили и его, и его друзей и заставили их наконец задуматься о том, что же такое человек».
20 мая
Сегодня двенадцатый день нашего путешествия. Вчера в заброшенном доме, на окраине пустого посёлка, я нашёл тоненькую тетрадку и дюжину простых карандашей, и в голову мне пришла мысль начать дневник. Прошлым вечером было много хлопот, а сегодня мы отдыхаем после пятичасового марша, и я с сомнением и трепетом вывожу первые строки.
Не знаю, кому я пишу, случайному ли читателю, который найдёт эту тетрадь, если со мною что-нибудь случится, своим ли будущим друзьям. В любом случае, я буду тщательно отбирать слова и обещаю описать не только то, что произошло и ещё случится, но и объяснить причину нашего похода, а также честно рассказать о себе, не утаивая ничего. Не хочу больше бояться осмеяния или осуждения, надоело прятаться от чужих взглядов и мнений. Душа жаждет свободы, которую, насколько я успел понять, даст ей только полная открытость. Пусть я отношусь к товарищам с недоверием и опасаюсь посвящать их в свои тайны, но другу, настоящему другу, я уже готов сказать о себе всю правду. А пока, не найдя такого человека, своим наперсником я выбираю эту тетрадь.
Сначала немного о себе. Моё имя - Оскар Винер. Я происхожу из знатного рода землевладельцев, обосновавшихся на Восточном Побережье в незапамятные времена, когда люди ещё не знали, что такое мировые войны, зато без зазрения совести торговали рабами, использовали их как скот и убивали, как крыс.
К сожалению, мне не повезло: я внебрачный сын Питера Реджинальда Винера, моя мать умерла спустя неделю после моего появления на свет, а отец отдал меня на воспитание Грегори Блуму, дальнему своему родственнику, обедневшему крестьянину.
Всегда полуголодный и одетый в жалкое тряпьё, сто раз перелатанное и расползающееся по швам даже от порывов ветра, я прозябал на самом дне цивилизации, особенно после смерти моего приёмного отца. Тогда мне было пятнадцать, а сейчас уже двадцать два. Так что целых семь лет мне приходилось батрачить на соседей и получать за труды лишь еду да изредка их обноски. С весны до осени я ходил босиком, а зимой донашивал несколько пар войлочных бахил покойного отчима.
Грегори Блум был скромным, безответным человеком. Но кто бы мог подумать, что в этом нищем батраке, в этом сереньком существе невысокого роста, с ничем не примечательным сморщенным лицом и крохотными бесцветными глазками бурлит настоящая страсть - жажда знаний! Он читал всё, что попадало ему под руку - от газет и развлекательных журналов до философских трактатов. Однако он не только впитывал знания из разных областей науки и культуры, но и охотно делился ими с теми, кто согласен был слушать его пылкие рассуждения. А поскольку односельчане сторонились старика Блума, считая его сумасшедшим, то я был чуть ли не единственным его слушателем. Таким образом, кое-что из его духовного богатства перепало и мне.
Я рано научился читать и писать, полюбил книги, которые отчим брал в оплату за работу или одалживал у местного пастора. Так что рос я не просто нищим оборванцем, но оборванцем грамотным. Правда, мои знания не помогали мне добывать хлеб насущный, зато чтение книг и размышления о смысле бытия скрашивали печальные дни.
Другой жизни я не знал и преспокойно дожил бы в привычной нищете до конца положенного мне срока, если бы полтора года назад мир не захлестнуло несчастье, которое не схлынуло с земли и по сей день.
Наверное, нашим потомкам (если таковые народятся) нелегко будет поверить в то, что я сейчас напишу. Даже нам, современникам, то есть тем немногим ещё остающимся в живых, с трудом верится в то, что переживаемые нами ужасы не страшный сон.
Нет, я говорю не о войне, не об эпидемии, не о природном катаклизме. Наверное, нам было бы легче, если бы беда пришла в зримом образе, ощутимая, от которой человек может бежать; по крайней мере, попытаться скрыться. Войны и катастрофы одних приводят в отчаяние, а других заставляют внутренне собраться и искать выход. Подобные бедствия страшны, однако понятны и оставляют возможность преодолеть их. Постигшее же нас несчастье не поддаётся объяснению, не подчиняется логике и непредсказуемо.
Итак, полтора года назад по миру прокатились известия о загадочных исчезновениях людей. В разных точках планеты за одну лишь неделю бесследно пропало такое множество мужчин, женщин и детей (насколько я помню, больше пяти миллионов), что журналисты забили тревогу. Однако мир всё ещё верил в здравый смысл и скептически отнёсся к этим новостям.
Когда же, три месяца спустя, исчезло уже более двух миллиардов человек, среди которых были богатые и бездомные, министры и домохозяйки, астронавты и писатели, прилежные школьники и дряхлые старики, - биржи рухнули, мировая экономика лопнула. Во избежание хаоса и гибели цивилизации в дело вмешались власти. Продукты питания выдавались по скудной норме, за порядком следили уже не полицейские, а военные. После серии демонстраций, переросших в бунты и погромы, пришлось узаконить применение против граждан летального оружия. Мир погрузился в мутное безмолвие, в вязкое уныние. Достижения демократии были перечёркнуты указами, декретами, инструкциями перепуганных правителей. Только благодаря этим чудовищным мерам удавалось сохранять хоть какую-то видимость порядка.
Однако, усмирив население планеты, власти оказались бессильны перед загадочными исчезновениями всё новых и новых жертв. Их уже не считают, о них стараются не говорить. Люди пропадают бесследно, а их знакомые и родные рады хоть тому, что сами они пока живы, понимая прекрасно, что жизнью такое прозябание в страхе и неуверенности назвать можно только в насмешку.
Остановившаяся цивилизация быстро съёживается, бледнеет и растворяется в воздухе, пропитанном миазмами уныния.
21 мая
Сегодня пополудни пропала Кэтрин. Её муж Саймон в отчаянии. Кажется, он помешался. Мы стараемся держаться от него подальше, чтобы не раздражать. Мне его так жалко!
Продолжу, пожалуй начатые вчера объяснения происходящего в мире.
Живя в деревне, окружённой лесами и болотами, я не видел большинства ужасов - только слышал о них из пересудов соседей. Но и у нас исчезали люди. И до нас изредка докатывались волны большого мира. Так, однажды через деревню прошла толпа детей, человек сто, не меньше, в сопровождении двух стариков. Они остановились передохнуть на лужайке перед моей хижиной. Пока дети пили воду, зачерпнутую из моего колодца, я разговорился с одним из стариков.
- Куда вы держите путь? - спросил я его, на что он ответил:
- Мы бежим из города, там стало опасно. По улицам шатаются пьяные головорезы, армия разбежалась, и некому защищать граждан от хулиганов, грабителей и насильников. Кругом - мусор, нечистоты, тут и там попадаются трупы животных и людей. - Он вынул из кармана рубашки грязный носовой платок и протёр прослезившиеся глаза. - В сотне километров к юго-западу, за этим лесом, расположена плодородная долина, Мы с братом родом из тех мест. Вот мы и решили вернуться на родину и заботиться там об этих детишках. Надеемся, что не все они исчезнут. А если и все... Что ж... Но кому-то ведь надо думать о них... до самого конца... Успеть бы довести их до места, пока мы с братом сами не растворились в воздухе. А там уж - как Бог даст... Знаете, что я вам скажу: я склоняюсь к тому мнению, что без вмешательства Всевышнего здесь не обошлось... - Он помолчал, поглаживая седую окладистую бороду. - Может быть, чаша терпения божьего переполнена... Не знаю... Моё скромное дело - помочь малым сим... - Он снова протёр глаза. - Ладно, мы пойдём, пожалуй. Спасибо тебе, ты добрый мальчик.
Старик подошёл к сидящим на земле детям, велел им подниматься, и толпа маленьких беженцев продолжила свой нелёгкий путь.
Через месяц после этого случая по той же дороге проходила группа из тридцати человек. Двадцать пять мужчин и пять женщин. Они тоже остановились отдохнуть на краю деревни, перед моим домом. Тогда-то я и познакомился с Алексом. Ему около тридцати, высокий, широкоплечий, прирождённый боец, но на удивление спокойный и безобидный малый. Мне он сразу понравился. В его глазах таится мягкая печаль.
Он сам подошёл ко мне и тут же предложил присоединиться к группе.
- Но куда вы идёте?
- Мой двоюродный брат Феликс вернулся из Долины Змей. Он говорит, что там не пропал ни один человек. Он пришёл, чтобы забрать туда мать и жену, но, увы, поздно - они к тому времени уже исчезли. Мы идём туда.
- А далеко это?
- На юге, в районе Чёрных Холмов.
- Никогда не слышал об этой долине. Что-то не верится, что там безопаснее, чем в других местах. Думаю, исчезновения не зависят от точек на карте.
- Может, оно и так, - возразил Алекс, - но, с другой стороны, что нам терять? Какая разница, где исчезнуть, здесь или там? По крайней мере, у нас есть надежда.
- Почему же вас так мало? Если это в самом деле такое чудесное место, почему тысячи и тысячи беженцев не хлынули туда?
- Потому что Феликс решил держать это в тайне. Представляешь, что стало бы с долиной, если бы там поселилось несколько миллионов? Но я с ним не согласен... Хотя все остальные поддержали его. Мы должны молчать. - Он потупился и с тяжёлым вздохом проговорил: - Вчера Феликс исчез... А тебе я открыл эту тайну только потому, что ты мне понравился.
- Но как же остальные члены группы? Они согласны принять меня?
- Я брат Феликса, имею право заменить его тем, кем захочу. Почему бы не тобой? Ну как, пойдёшь с нами?
И я пошёл.
Понятия не имею, правильно ли я поступил... Что ж, поживём - увидим.
25 мая
День выдался невыносимо жаркий. Решено продолжить путь после четырёх. Вчера на речном мелководье мы поймали кригой с десяток щук и две дюжины крупных окуней, поджарили их и закоптили, так что сегодня животы наши полны, и даже вечно всем недовольный Роджер лежит себе под дубом и, блаженно щурясь, слушает воспоминания Сэмюэла о том, как тот удачно играл на скачках и ещё удачнее водил за нос налоговую службу. Этот Сэмюэл только о деньгах и говорит, как будто в наше время они имеют хоть какое-то значение. И ведь слушают его! С другой стороны, я их понимаю: людям хочется отвлечься от страха и вновь, пусть лишь в мечтах, погрузиться в светлое своё прошлое... Светлое... Для меня оно всегда было окрашено в серые тона. Так что в новом мире (вернее, в остатках старого) ничего в моей жизни не изменилось. Наверное, поэтому я так легко согласился идти в Долину Змей.
26 мая
Вчера, после заката, мы недосчитались ещё двоих товарищей. Теперь нас двадцать четыре. Или даже двадцать три - Саймона что-то давно не было видно. Хотя, возможно, опять отстал, такое с ним случается после исчезновения жены: станет посреди дороги - и никакими уговорами не сдвинуть его с места.
Напряжение растёт. Его усиливает то обстоятельство, что на всех наших мужчин приходится всего две женщины. Несмотря на уныние и страх, голодные глаза одичавших самцов с жадностью
Вы оказывается ещё и прозаик!