Электропоезд «Ласточка» во Владимир отправился рано утром с Курского вокзала, современный, комфортный и очень быстрый. Вагон, в котором мы ехали заполнился только на половину. Все пассажиры сидели молча, каждый смотрел в свой мобильный телефон, не обращая внимания на остальных. Мы ехали компанией из трёх человек: юрист нашей организации, Ефим, молодой специалист, недавно окончивший университет, экономист Иваныч, пенсионного возраста, но ещё работающий у нас и я, средних лет, заместитель директора по общим вопросам. Мы должны были встретиться с администрацией области, для заключения договора о строительстве на их территории филиала нашего производственного предприятия. Хотя в таком составе посылать в командировку рискованно, но каждый из нас троих был трезвенником и семейным человеком. Я пожалел, что не взял с собой книгу, а развлечения по телефону мне были не интересны, поэтому просто смотрел в окно. Когда поезд вышел из Москвы и проехал пригородные городки и посёлки, за окном стало однообразно и скучно. Был уже конец февраля, когда ещё холодно, но без сильного мороза. Начиналась слякоть, зимняя одежда хотя и надоела, но в нашем климате без неё пока не обойтись. Не порадуешься тёплому майскому ветерку, да и глазам нет отрады. Всё чёрно-белое, грязное, как фуза у художника. Мне показалось, что Иваныч тоже скучает.
Чтобы начать разговор, я сказал:
-Вот она русская весна.
-Может и русская только. За границей не был, не могу сравнить, - ответил он, улыбнувшись - а, впрочем, я догадываюсь, что Вы скажете дальше.
-Любопытно. Не сомневаюсь, что с опытом ваших долгих лет, Вы приобрели способность читать чужие мысли, - сказал я.
-Да ничего удивительного, все говорят одно и тоже, например, вспоминают Блока:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слёзы первые любви!
И прочее, дело известное. Хоть Россия нынче не такая бедная, но ведь природу нашу не изменишь, красок не добавишь. Только летом хорошо, да оно короткое.
-Вы говорите верно, но не всё. Ведь кроме мира внешнего, есть ещё мир внутренний, мир души, интеллекта, - ответил я, - хотя интеллект, пожалуй, тут ни при чём.
-Вы хотите сказать, - медленно проговорил, видимо размышляя, Иваныч, - бедность внешней жизни компенсируется богатством внутренней. Что-ж, может быть.
-Именно, - обрадовался я, что разговор завязывается и, наверное, до Владимира ехать будет не скучно, а общение с умным человеком – это большое удовольствие. Тем более, что мне давно хотелось поговорить с Иванычем, но как-то всё не было случая.
-Человек, слишком связанный с внешним миром, разменивается по мелочам и теряет себя и свою целостность, - добавил я.
-Вот-вот, не имей сто рублей, а имей десять тысяч копеек. Разные вещи, верно? Это у нас выберут рубль, а у них копейки, зато много. Я по общению с ними знаю, - смеясь сказал он.
-А как Вы думаете, в чём эта целостность русского человека? - спросил я с жгучим интересом и нетерпением узнать, что же он скажет.
-Да очень просто. Целостное миросозерцание, ведь Вы, наверное, об этом спрашиваете, объединяет истину и справедливость. Это больше к нам относится, - он помолчал, - хотя, наверное, относилось раньше. А вот в развитых странах, которые себя такими считают, там мировоззрение - это только истина или то, что они считают за истину.
Как просто и точно, подумалось мне.
И тут Ефим оторвался, наконец от своего телефона, который он держал в обоих руках , глядя на него, как на новую икону.
-Я тут краем уха слышал…Мне кажется это излишнее преувеличение. Ведь действительность всегда разумна, как сказал философ. А Сократ говорил о справедливости разумных законов. Всё просто, - сказал он, вспоминая, наверное, то, чему учили его на юридическом факультете.
-Нет, не всё просто - сказал я, - это не к нам относится, - Что Вы скажете Иваныч?
-Да что я скажу? На Западе хлеб меняют на всего человека, но не хлебом единым…
-Подождите, - заволновался Ефим, - я правда не понимаю о чём идёт речь. Уж не имеете ли вы в виду религию?
-Ответьте Иваныч молодому, неопытному. Вы умеете сказать кратко.
И Иваныч не подкачал.
-Не религию, а веру, которая только и спасает человека, как личность. Иначе он будет только ячейкой общества.
-А искусство? - спросил я.
-Искусство тоже вера, - ответил Иваныч.
-Чернышевский говорил, что действительность выше искусства. Остальное всё фантазии да и само искусство тоже, - продолжил Ефим, но я его перебил, сказав, что про искусство, состоящее из фантазий, он сказал очень верно. При этом я незаметно подмигнул Иванычу.
-И вера не может быть без фантазии, - добавил я.
-Религия есть и за границей, но у западного человека в жизни мало остаётся времени на фантазии, - возразил Ефим, - только у нас свобода от забот заменяется свободной фантазией. Вот и вся разница. Всё просто.
-Опять: "всё просто", - с досадой возразил я, - А мне помнится, где-то читал у Тютчева об идолопоклонстве людей Запада перед формой, что это и есть главная религия Запада. Что скажете, Иваныч?
-Очень верно. Это главное наше с ними отличие. Возьмите искусство. Маньеризм, барокко, рококо – всё это наружные эмоции, хотя и очень эффектно выраженные. У нас этого мало, не потому, что не можем, а потому, что у нас другое. Глубина переживания художественного произведения для нас важнее его внешней, может быть и очень изящной и увлекательной формы, - здорово сказал Иваныч.
-Немцы ещё и философскую базу подводят. Мне кажется, да они и сами это говорят, что цель искусства – совершенство формы, - блеснул и я умной фразой. Подождите, мне звонят.
Поговорив по телефону, я объявил:
-Так вот граждане, сегодня встреча не состоится. Администрация перенесла её на завтра в это же время. Но ничего, всё к лучшему, если не возражаете, мы сможем посетить художественный музей. Я был в нём года три назад. Там, кстати, есть одна замечательная картина Саврасова, которая может иллюстрировать и дополнить наш сегодняшний разговор. Ну, что идём?
-Занятно будет посмотреть, - сказал Ефим. Иваныч молча кивнул.
Наша «Ласточка» на полных парах подлетала к вокзалу.
И вот мы во Владимирском художественном музее. Осмотрев по возможности всё, собрались ещё раз у картины Саврасова «Весенний день».
-1873 год. А ведь 1870-е годы - это лучший период в творчестве художника. Два года назад написал Грачей, а в этом же году знаменитый Просёлок, - говорил я, глядя на картину.
-Послушайте, а вам не кажется, что пейзаж как будто не закончен, чего-то не хватает, может быть объёма в деталях, куры на переднем плане плоские, - заметил Ефим.
-Дело не в курах, - сказал, размышляя Иваныч, - В том-то и гениальность Саврасова, что он вызывает чувство незавершённости, только не самого произведения, как может показаться, а незавершённости того, что оно изображает, то есть весеннего движения в природе. Ведь здесь есть все необходимые приметы весны: грязные лужи, подтаявший снег, влажный воздух, грачи наконец, но всё же сделано так, что у зрителя не возникает достаточной уверенности в том, что это не оттепель.
Хотите, я вам скажу, в чём основная разница между нашей весной и весной в других краях? - загадочно спросил Иваныч и замолк, ожидая нашей реакции.
-Разница в том, - нетерпеливо вставил Ефим, - что там весна приходит быстрее, определённее. Яркое солнце растопило снег и всё. А у нас весна затяжная. С возвратами снова в зиму, к морозам. Снег медленно подтаивает. Всё просто.
Впрочем, мы оба выразили интерес послушать мнение старшего по годам.
Он сказал так:
-Не русский человек, то есть человек, не живший в России, точно знает, что после зимы приходит весна. Именно знает! А русский или россиянин только лишь верит, что она придёт. Именно верит! Весна к нам приходит, как божья милость. Вот это всё мы и видим на картине.
Была моя очередь вставить фразу:
-Да, на картине мы видим, что весна не приходит к нам, а как бы пробивается сквозь зиму. Это не просто диалектика природы, да и этот пейзаж не передаёт радостного восторга полноправной весны, но у русского человека он вызывает щемящее болезненное чувство тоскливой грусти, смешанное с любовью к нашей скромной природе.
Мы молча смотрели и каждый чувствовал по-своему.
-Полюбил я горе..., - повторил я слова Саврасова, - тяжело он жил, но такую картину мог написать только человек с тонкой душой и со сложной судьбой.
-Грустные чувства вызывает пейзаж потому, что он отражает нашу бесхозяйственность, - опять начал наш юрист, - смотрите забор упал, ворота не закрываются, навоз разбросан по дороге. Если засыпать ямы перед забором, не было бы и луж. Ничего нет прочного, всё открыто всем ветрам. Какие тут законы, какое римское право? Отсюда и весь наш характер.
-Да ты не о том говоришь, да и не туда смотришь, - раздражённо оборвал его наш экономист Иваныч, - ты смотри на небо. Видишь какое бледное. Тут тебе и закон, и характер.
Мы опять помолчали.
-Весна, я с улицы, где тополь удивлён,
Где даль пугается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельём
У выписавшегося из больницы…, - прочёл я по памяти стихи Бориса Пастернака.
Ефим осторожно заметил:
-Только воздух здесь едва голубой, как будто измождённого цвета.
Иваныч объяснил:
-В том-то и дело, что природа ещё больна, она только выздоравливает, она ещё слаба, как этот, выписавшийся из больницы. А узелок его как раз такого бледненького цвета. Раньше стирали-то хозяйственным мылом, я такой старый, что это ещё застал. Бельё после этого становилось немного серым. А когда в воду добавляли синьку, оно становилось почти белым, но слегка голубоватым, как и это небо на картине Саврасова. Верная метафора. Да и ты, Ефим, хорошее сравнение нашёл с измождённостью цвета.
Ефим, вдохновившись, сразу продолжил:
-Такие характеристики цвета непереводимы на другой язык, как в общем-то непереводима и вся литература. Мне кажется, что в целом национальный характер может передать только живопись и музыка.
-Ну не только, но в общем-то ты прав. А в этой картине тоже есть литература, только в виде поэзии. Кажется, сделай Саврасов ещё шаг и будет салонная сентиментальность, плаксивость, но художественное чувство меры ему не изменило.
-А вот смотрите, - заметил Ефим, - рядом висят похожие картины.
Он указал на пейзажи Константина Горбатова и Юлия Клевера.
-В них тоже грязь, сугробы, всё неуютно. Но думается, что это только временные затруднения, перешагнул и забыл. А у Саврасова в картине не просто трудности людей, живущих в доме, куда ведёт дорога. Это их судьба.
-Как же красиво отражается голубоватое небо и эти коричневые стволы деревьев, столбы забора в лужах с размокшим навозом. Такое колористическое сочетание типично для Саврасова этих лет. Эта гамма есть и в "Грачах". Золотистый цвет в изображении луж и кучи навоза справа – это просто драгоценная живопись, - добавил восхищённый Иваныч.
Мы опять помолчали.
-Интересно, - сказал Иваныч, - что картина кажется жанровой, как будто в ней изображены люди, однако никого нет. Но для внимательного зрителя она может рассказать о многом. Трудно её и назвать-то пейзажем.
-Картина писалась, - сказал я, - когда ещё жив был Некрасов, народнические идеи летали в воздухе. Но только этим суть произведения не объяснить. Это, пожалуй, и
