В отделении полиции пахло сыростью .Стрелка часов показывала на третий час ночи. Заспанный лейтенант лениво заполнял протокол.
- Ваша имя, отчество, фамилия?
- Егоров Максим Валерьевич?
- Сколько полных лет?
- Девятнадцать.
- Где учитесь, работаете?
- Студент.
- Куда направлялись?
- В Тульскую область, село Никольское.
- Цель поездки?
- Еду к другу моего дедушки.
- Телефон отца или матери.
- У меня только дедушка остался.
Вопросы сыпались один за другим. Максим отвечал вяло и медленно. Голова раскалывалась, мысли путались:" Баттхер! Не может быть, чтобы всё это было на самом деле! Драка в ресторане поезда! И зачем я связался с этим придурком? Зачем я вообще согласился на эту поездку! Сейчас бы чилил на мягкой кровати с чашечкой капучино. А всё дед со своей нелепой идеей чудодейственного эликсира. Поезжай к Александру Константиновичу, ему одному доверяю. Сейчас любую траву можно через интернет заказать хоть с Алтая, хоть с Гималаев. Да и какая трава поможет на четвертой стадии рака. И всё же, какая душнила этот лейтенант! Всё пишет и пишет. Волосья из ушей растут, как у дикого медведя. С него бы крутой мем получился".
На место Макс прибыл только к обеду следующего дня. В лицо тёплой волной ударил ветер. Пахло нагретым солнцем и мёдом цветущей липы. Кругом простор, тишь, безлюдье. По полям и лесам бежало буйное лето.
« Счастливый, наверное, Александр Константинович: живет в таком прекрасном месте. А воздух как чист, не наглотаться»,- с лёгкой завистью подумал Макс.
Село Никольское оказалось большим. Не без труда он нашел нужный дом. Дорожка сада вела к небольшому выбеленному дому. Навстречу вышел улыбающийся хозяин.
-Слава богу, приехал! Ну что ты мнёшься, проходи, не робей.
Они вошли в довольно просторный дом. Огромные шкафы сплошь заставлены книгами. На полках – баночки, колбочки, какие-то незнакомые приборы. На столе аккуратно сложены тетради и портрет Гёте.
"Странно,- подумал Макс,- это не похоже на дом художника. Масляными красками и скипидаром не пахнет. Не мастерская, а кабинет алхимика. А ведь дед всегда говорил, что Александр Константинович картины пишет». Чтобы произвести приличное впечатление на хозяина, Макс бодро проговорил заранее подготовленную фразу.
-Неужели с переменой места происходит и перемена мышления, Александр Константинович? Вероятно, ум, прикреплённый к земле, уже не посещает вдохновение художника?
- Ум, юноша, регулируется рассудком и опытом жизни. Расскажи лучше, как Георгий? Совсем плох?
- Вы же знаете, он всегда был comme il faut (человек со светскими привычками). А теперь раздражается по мелочам. На ваш эликсир надеется.
- Это печально.
- Печально то, что он уходит, а я не верю, что ваши травки помогут. Его лечат в лучшей московской клинике высококвалифицированные специалисты. Но моё мнение он не берет в расчет. Я мажор, сосунок и так далее!
- И, тем не менее, именно ему ты обязан, что стоишь здесь.
- Что вы имеете в виду?
- Твоё начинание. Ты же никогда в жизни не проделал бы этот путь, если бы дедушка был здоров? Купе с потными храпящими соседями, драка, ночь в отделении полиции. Не многовато для внука comme il faut ?
- А откуда знаете про драку, про полицию?
- Дедушке вчера звонили из отделения, а он мне перезвонил, предупредил, что ты задерживаешься. Ты повел себя неосмотрительно, волновать его особенно сейчас - жестоко.
Макс покраснел. Совесть сжалась в комок.
Александр Константинович смягчился. После смерти родителей дед воспитывал Максима один, избаловал парня.
- Садись за стол, обедать будем. Буйабес и Канноли не обещаю. Есть окрошка, блины и шоколад Алёнка.
Максим с жадностью накинулся на еду.
- Мы дружили с твоим дедушкой с юности,- продолжал Александр Константинович,- вместе учились в университете, потом жизнь разбросала по разным городам, но поддерживали связь все эти годы.
- Я знаю, он много рассказывал о вас.
- Мы виделись несколько лет назад. Он приезжал на конференцию в Петербург, останавливался у меня.
- Почему вы уехали из Питера? Вы же художник, и вдруг эта глухомань, какие-то травки, огурцы, помидоры?
- Тебе и, правда, интересно?
- Цепляет, если честно, чудно как-то.
- Ну что ж, жуй и слушай…
Петербург
Очень отчётливо помню свой первый день в Петербурге. Я вышел из метро на Васильевском острове ровно в полдень. Ударила пушка с Нарышкина бастиона Петропавловской крепости. Знаешь, как счастливо тогда сердце забилось? Помню, что меня неудержимо потянуло к к сфинксам. Как чисто, стремительно рассыпаются линии набережных, какая сила в пролётах мостов! Я долго стоял и любовался городом. И только потом направился к моему новому жилищу: в коммунальную квартиру на Пятнадцатой Линии.
Дверь открыла фигурка в халатике с бежевой оторочкой, в стоптанных тапочках на босу ногу. Я очень обрадовался этому халатику. Поздоровался, хотел представиться, но халатик испуганно откашлялся и скрылся за углом длинного тёмного коридора.
- К-хе, хе, хе, - раздалось из щели приоткрытой двери напротив,- ну здравствуй, новый жнец, на дуде игрец. Рубикон пройден, добро пожаловать в наш трындец.
Дверь захлопнулась. Я знал, что такое «Рубикон» Юлия Цезаря, и меня насторожила великая истина в устах странной женщины, лица которой разглядеть не удалось. Кое - как сдвинув в углы коробки с вещами, я вышел на кухню. Над огромной кастрюлей трепещущим облаком кружила у плиты худощавая тетка.
- Люська, гляди, новый жилец нарисовался. Художник, сказывают. Скоро как Рафаэль стенки расписывать будет. Может и нам что-нибудь в нужнике изобразит, всё лучше, чем на ободранные стены пялиться.
Люська, возбужденно покачиваясь над кастрюлей с жидким компотом, хмыкнула.
- Не обращай на Натаху внимания. Болящая она, бухарик.
- Ты и сама не подарок, Люсинда!
- Ну, так и праздники не каждый день. Он ещё Зиру из степей Казахстана не видел. Щ-ща со всем племенем выползет на кухню кумарить, до ночи не продохнёшь.
- Хорошо, что у тебя плита своя, - пропищал из-за угла знакомый халатик,- чужое дерьмо отскребать не придется. Кстати, ты духовку проверь, вчера Андрюха крыс гонял. Одна в твоей плите застряла, никак вытащить не могли, так пришлось её живьем запекать, чтоб сама выбежала. Вот смеху было.
Жирный немытый пол заскользил под ногами. Аппетит пропал. Кое- как приготовив еду, поспешил скрыться в комнате.
Постепенно я привыкал к особенностям коммунальной жизни. Собственно, она меня не особо интересовала. Всю свою энергию я направил на обустройство быта и профессиональную деятельность.
Первые годы были посвящены реставрации. Это были чудные месяцы труда, погружения в сам дух города. С благоговением я вчитывался в старину Петербурга, вдыхал его историю, обычаи, традиции.
Вообще в интеллигентных кругах утверждают, что Питер - сноб, не признает ничего, кроме классики и не способен принять нового. На самом деле, в этом городе каждый ищет свои смыслы, равнодушно относясь к тому, что о нём думают. Петербург многое отрицает, не всегда считается с видимой реальностью, трактует всё по- своему, не спорит, не напрягает бицепсы. А зачем напрягать, если каждый третий считает себя гением или богом, а богу не нужны бицепсы.
Были знакомства, попытки завязать дружеские отношения. Но встретившиеся на пути люди , как недописанные эскизы: ты сам должен додумать, трактовать сказанное и сделанное ими. Всё в них было слишком « общее», во всём полуправда.
В какой-то момент я загорелся написанием портретов друзей. Но работа не шла. Холсты годами пылились за шкафом. Иногда я доставал их, набрасывал контуры, накладывал краски слой за слоем, но в портретах не было рельефности, глубины, силы и ясных деталей. Всё было серым и унылым, как петербуржское небо. Ни энергии, ни разбега, ни полета. Каждое лицо оставалось знакомым незнакомцем.
Определенно, каждый из моих товарищей имел развитое осознание своих возможностей и талантов, каждый по-своему был уникален, но правдивости, искренности, всего того, что выражает человеческую суть, я разглядеть не смог. Мой провинциальный настырный ум и натура требовали раскрытия, обнажения их душевной глубины. Но мне показывали лишь внешнюю оболочку, одну маску на всех. Это была профанация самого человека, его души…
Трагедия новых отношений состояла в отсутствии доверия между нами. Маска скрывала лица, но обнажала намерения. Впрочем, сам виноват: увяз в неискренних отношениях. Громко стучать в закрытую дверь - невежливо, долго стучать – глупость. Но я упорно пытался понять, увидеть верное, естественное, правдивое в их характерах: и хорошее, и плохое. Иногда удавалось. Я не упустил ни одной возможности, мгновения, красивой и некрасивой случайности в наших встречах! Из их негодований, отрицаний, радостей и печалей, из полуфраз, намеков, сарказмов я упорно ткал ковер из живых цветов на затхлом петербургском болоте.
- Знаешь, Макс,-прервал рассказ хозяин дома,- человек может быть красив только целиком! И я видел в тёмной стороне их душ пластичность, изменчивость, подвижность. Ведь именно пластичность даёт подлинную красоту.
- Красота - дело вкусов, Александр Константинович.
- Для меня она вся в правде. Я не плету ласкающие глаза кружева, не придумываю дизайн модной одежды, подстраиваясь под новые веяния времени. Если кому-то угодно угощаться вкусной конфеткой – на здоровье. Мне же близка реальная натура в своей природной естественности.
- То есть вы считаете, что Реализм в искусстве - единственно верный стиль, потому что отражает правду?
- Не путай божий дар с яичницей. Я говорю не о стиле, а о СОДЕРЖАНИИ! Например, Сальвадор Дали - сюрреалист. Но никто лучше этого художника не изобразил ужас ядерной войны: ни дадаисты, ни реалисты, ни кубисты. Значит дело не в стиле.
-Все это слишком заумно, Александр Константинович.
- Я не умствую, Макс. Мир всегда был и будет умнее меня. Но разве это не трагедия – жить чужими смыслами?
- Согласен. Слушая вас, захотелось сбрить свои ультрамариновые волосы.
- К твоей белой коже и серым глазам подошел бы не ультрамарин, а пепельно-русый цвет. Глаза стали бы более выразительны! В общем, как там у вас молодых говорится: «флексишь» и «байтишь» ты неудачно!
- А вы в своей жёлтой потёртой курточке похожи на раздавленную шкурку банана. Ха-ха. Без обид…
-Очень в точку сказал: на засохшую шкурку банана!
Оба громко рассмеялись.
- Так чем закончилась история с портретами друзей?
- Спустя шестнадцать лет портреты были закончены. В них не было модных колеров, избитых планов, заезженных мазков. Глаза - живы, жесты - верны, полны естественного движения, красоты и тайного волнения. В них была правда, моя правда.
- Друзья увидели свои портреты?
- Нет.
- Но почему вы не показали их?
- Максим, ты читал комедию Данте?
- Нет. Не читал.
- Это скорее трагедия. Книга написана в тринадцатом веке, в Италии, во время борьбы двух партий во Флорентийской республике. Данте выгнали из родного города. Возмущенный поэт описал флорентинцев, их мучения в Аду. Гениальный ум удивительно представил первый круг,
