заботилась и любила.
А Лотти нашла на чердаке ящик с детскими книгами и, когда не играла с лисенком, с удовольствием листала их, разглядывая картинки. Иногда она просила меня или Эрику что-нибудь ей почитать. Сперва я выбирал самые короткие сказки, в полстранички или меньше. После работы хотелось расслабиться и отдохнуть, а не напрягать лишний раз глаза. А потом увлекся, и нырял в очередную волшебную историю, как в глубокое озеро, полное подводных чудес. Эти книжки когда-то были моими, но я их почти не помнил. Разве что смутно. А теперь открывал заново, ощущая себя очарованным странником в сказочной стране. Иногда я пытался показывать Лотти буквы. И не то чтобы она не могла их запомнить. Или не хотела. Пару раз ей даже удалось прочитать по складам несколько простых фраз в моем старом букваре. Но проходил день-другой, и все выученное как будто стиралось. Я не мог понять, в чем дело.
- Не мучай ее, - сказала как-то Эрика, с грустью наблюдая за моими бесплодными стараниями. – Она не научится читать.
- Но почему?
- А зачем? – Эрика пожала плечами. – Она никогда не пойдет в школу, не станет взрослой. Ее время ушло, Алекс. Есть вещи, которые можно сделать только при жизни.
- Но она живая! – возразил я.
- И да, и нет.
- А ты?
- Для тебя – да.
Я обнял ее за плечи и привлек к себе, чуть коснувшись губами мягкой пряди на виске. Прохладные и гладкие, как шелк, волосы благоухали талым снегом. И снег шел за окном – крупными мокрыми хлопьями, похожими на мучные клецки, которые часто готовила на обед Гертруда. Я очень любил Эрику. Настолько, что даже не задумывался о том, кто она и откуда пришла. Для меня она была самой живой и настоящей. Моей любимой женой – если не перед людьми, то перед Богом уж точно. И разве я был не прав? Мы, божьи дети, для Творца все живы и никто не мертв – ни те, кто еще не достиг черты, ни те, кто ее переступил.
Мы сидели в гостиной. Я с Эрикой – на диване, прижавшись друг к другу. Гертруда – поодаль, в кресле. Она вязала в приглушенном свете латунного торшера какой-то длинный свитер, вроде бы, мужской, но на мой вкус – чересчур пестрый. Впрочем, она так и не успела его закончить. Лотти устроилась на полу с книжкой сказок братьев Гримм и рассеянно переворачивала страницы. Ей не нравились черно-белые иллюстрации, но идти за другой книгой не хотелось. Девочка скучала. Лисенок уже три дня не играл с ней, а лежал неподвижно под журнальным столиком, только изредка поскуливая.
Эрика сказала, что ее воспоминания – теперь мои. И она, действительно, вливала их в меня, осторожно и медленно, как лекарство через капельницу. И, как от сильнодействующего лекарства, меня от них порой мутило. Даже не знаю почему. Наверное, я ревновал мою любимую к ее прошлому. И хотя ничего особенного она не рассказывала, казалось странным узнавать, что в ее жизни случалась и нужда, и тяжелый труд, и какие-то незнакомцы.
- Я вставала с зарей и щипцами выбирала из печки крупные куски угля, - говорила Эрика, прислоняясь щекой к моему плечу. - Их можно было использовать еще раз. Потом выгребала золу и разжигала печку... После завтрака шла на завод... Ты уснул, Алекс?
Я слушал в пол уха, глядя, как блескуче мелькают спицы в проворных руках Гертруды.
- А? Нет, милая. Продолжай.
- Я приходила с работы и впускала домой Лорда. Пока меня не было, он весь день гулял во дворике. Кормила его...
- А, кстати, - опомнился я. – Куда подевался Лорд?
- Ты только сейчас заметил, что его нет?
- Вообще-то...
Я запнулся. И в самом деле, я не видел маленького фокса с того самого первого дня, как гости из старого фотоальбома впервые объявились в моем доме. Его красный мячик сиротливо лежал в углу, издали напоминая упавшее с дерева спелое яблоко.
- Он убежал? – спросил я тревожно.
- Да, Алекс. Убежал.
- Но ты же говорила...
Мне стало грустно. Я вспомнил, как резвились зверьки, гоняясь друг за другом, и как радостно смеялась Лотти над их бесхитростными играми. А теперь и лисенок захандрил. Или, может, он нездоров?
- Эрика, тебе не кажется, что лисенок болен? – осторожно поинтересовался я у своей подруги.
- Как он может заболеть? – удивилась она.
- Не знаю. Но он почти не встает.
Эрика недобро усмехнулась.
- Куда он денется! Встанет! – бросила она, изо всех сил пнув зверька ногой в бок.
Лисенок тихо взвизгнул.
- Ну зачем ты так?
Лотти подняла голову от книжки.
- Мама не любит Мики! За то, что он убил меня и бабушку!
Не успела она это сказать, как Эрика испуганно приложила палец к губам, а Гертруда со вздохом отложила вязание. Теперь все трое смотрели на меня, и даже ослабевший от непонятного недуга лисенок повернул мордочку в мою сторону.
- Как убил?
Это не укладывалось у меня в голове. Крошечный лисий детеныш, размером не крупнее карманной собачки, никак не мог загрызть двух человек. Укусить еще куда ни шло. Да и то, наверное, не сильно. Вон у него какие зубки – острые, мелкие, молочно-белые, как осколки фарфора.
- Одного укуса было достаточно, - сказала Гертруда, словно прочитав мои мысли. – Лисенок оказался бешеным. Мы нашли его в ромашковом поле, одного, без мамы... и Лотти очень хотела взять его с собой. Кто же знал, что так получится. Мики умер через четыре дня. А мы с Лотти заболели.
- А меня он не кусал, - тихо вставила девочка. – Только лизал руки.
- Да, на руках почти всегда есть царапины или заусенцы. Особенно у детей... Ладно, Алекс. Я рада, что узнала тебя. Но нам с Лотти пора.
Пока она говорила, я сидел, опустив глаза, изучая деревянные разводы на столешнице. Ощущение чего-то необратимого нарастало у меня внутри, как снежный ком. А когда я поднял вгляд – их уже не было. Бабушка, девочка и маленький рыжий лисенок исчезли бесследно. Остались только недовязанный свитер на ручке кресла и раскрытая книжка сказок на полу.
- Где они? – спросил я растерянно. – Лотти, Гертруда...
- Они ушли, Алекс, - произнесла Эрика мягко. – Мы уходим, рассказав о своей смерти. Или если кто-то другой за нас рассказал. Так положено.
- Кем положено? – я едва сдерживался, чтобы не схватить что-нибудь с полки – вазу или книгу – и не швырнуть их об пол.
Она беспомощно улыбнулась.
- Не спрашивай меня, я не знаю. Кем-то, кто выше и мудрее нас. Кто придумал все законы этого мира.
- И поэтому Лорд...?
- Да, поэтому. Но не вини себя, милый. Уходить – не страшно. Не так ужасно, как... тогда. Они очень тяжело умирали, бабушка и Лотти. Тогда, в первый раз. А сейчас они ничего не почувствовали, просто уснули без сна. А мы с тобой остались вдвоем, и это, наверное, хорошо. - Она заглянула мне в глаза. - У нас ведь медовый месяц. Да?
- Эрика, - сказал я, и мой голос дрогнул, - только не рассказывай мне, как...
- Не буду, - обещала она.
Наш медовый месяц растянулся на целую долгую зиму и даже зацепил краешком немного весны. Совсем чуть-чуть, ручьи и молодую зелень, и цветение крокусов на мокрых газонах. Помню, как приоткрыл оконную створку, и в кухню протянулась черная ветка яблони с набухшими почками, и повеяло какой-то новой, совсем не зимней свежестью. А Эрика встала на цыпочки и несколько минут просто дышала у открытого окна, зажмурившись от наслаждения. И яркое солнце раскрасило ее лицо в цвета радости. Помню, как принес ей из сада букетик мать-и-мачихи – цветов, похожих на маленьких золотых цыплят. И она ходила по комнате, прижимая его к груди, а потом поставила в чашку с водой. Потому что ваза оказалась для такой крохи слишком велика.
Я же за это время окончательно превратился в затворника и домоседа. Когда немногие оставшиеся друзья пытались меня куда-то пригласить, я отказывался, ссылаясь на что угодно, на плохое самочувствие, домашние дела, лень...
- У тебя, парень, скоро мозги жиром заплывут, - наседали на меня приятели. – И не только мозги. Что ты прячешься ото всех, как медведь в берлоге? Заведи уже подружку!
- Ко мне кузина приезжает из Лейпцига, - как бы между прочим сообщал мой бывший одноклассник Ник. – Замутим что-нибудь втроем?
Иногда я уставал отнекиваться и соглашался на встречу с какой-нибудь незамужней девицей. Но из этих неловких попыток ничего не получалось. Из них и не могло ничего получиться. Я не знал, что ответить на самые простые, казалось бы, вопросы: с кем я живу и есть ли у меня кто-нибудь.
И в самом деле, с кем я жил? Все чаще мне чудилось в моих отношениях с Эрикой что-то больное и странное. Я как будто дурачил – ее, себя, весь остальной мир. Но это неприятное ощущение проходило, и мне делалось стыдно.
А потом я встретил ту, которая все понимает. Ее звали Кристина. Мы сидели в баре и пили коктейли из высоких бокалов. От стен и с потолка струился синий, призрачный свет. И легкая музыка кружилась в воздухе роем серебряных снежинок. Впервые за много-много дней я не стремился поскорее убежать домой, а хотел лишь одного – чтобы этот вечер никогда не кончался.
Я рассказал Кристине все, и про альбом фрау Шмит, и про бабушку Гертруду, про Эрику, Лотти и лисенка. Про свои страхи и сомнения. Она слушала, слегка наклонив голову, и по ее лицу словно пробегали тени – отражения моих слов. Когда я замолчал, она поймала мою руку и крепко стиснула ее ладонями.
- Алекс... но ведь так нельзя. Ты не можешь до конца своих дней жить воспоминаниями. Вдобавок еще и чужими.
- Что же делать? – спросил я беспомощно.
- Выброси этот альбом. Зачем только ты его взял!
Я помотал головой и закрыл глаза, уходя от колдовства синего света. Но музыка продолжала звучать. Одна композиция закончилась, и началась другая. Теперь звуки лились, как разноцветный дождь.
- Знаешь, - сказала Кристина, - моя мама говорила, никогда не бери чужие вещи. Даже если они тебе очень понравились. Даже если они никому не нужны. Теперь я понимаю, что она имела в виду.
Я кивнул. Мы молчали, прислушиваясь к незатейливой мелодии. И образ Эрики тускнел в моем сердце, пока не стал черно-белым и плоским, как старая фотография.
- Хорошо, - произнес я почти беззвучно. – Я поговорю с ней.
Проводив Кристину, я немного побродил по поселку. Не то чтобы оттягивал разговор или собирался с мыслями. Я знал, что сказать и как сказать. Но мне нравилось это легкое состояние невесомости. Когда решительный шаг еще не сделан, и ты словно паришь между землей и небом, и достаточно одного взмаха рук, чтобы опуститься или взлететь.
К счастью ничего говорить не пришлось. Наверное, Эрика читала мысли. А может, она сама была соткана из моих мыслей, чаяний и тайных желаний. Так или иначе, она посмотрела мне в глаза – и обо всем догадалась.
- Ты кого-то встретил?
- Эрика, я живой человек, - сказал я, отводя взгляд.
- Конечно. Ты не смущайся, Алекс, - улыбнулась она ласково. – Я все понимаю. Ведь и я когда-то любила.
Только сейчас мне пришло в голову, что я совсем ничего не знаю о главном мужчине в ее жизни. Надо же быть настолько нелюбопытным! Или это называется – равнодушие?
- Что с ним случилось? – поинтересовался я запоздало.
- С кем?
- С отцом Лотти.
Эрика слегка вздохнула.
- С Хансом? Он погиб на войне.
- На какой войне? – спросил я, холодея.
- На второй мировой... В апреле сорок пятого. За месяц до того, как все закончилось... Вообще-то, отец Лотти – не Ханс, - произнесла она задумчиво. – А кто? Я не знаю. Солдат... враг... Время было такое. Но в документах я записала Ханса отцом. Ведь если бы не война, Лотти была бы нашей дочерью.
Я молчал, ошарашенный. Нет, она не состарилась на моих
